Чикчи

Чикчи
Хангыль	백운화상초록불조직지심체요절
Ханча	白雲和尙抄錄佛祖直指心體要節
Маккьюн — Райшауэр	Paegun hwasang ch'orok pulcho chikchi simch'e yojŏl
Новая романизация	Baegun hwasang chorok buljo jikji simche yojeol

Чикчи́ кор. 직지 — сокращённое название буддистского документа, чьё полное название «Пэгун хвасан чхорок пульчо чикчи симчхе ёджоль» (кор. 백운 화상 초록 불조 직지 심체 요절) переводится как «Антология учения великих монахов об обретении духа Будды с помощью практики Сон Пэгун-хвасана». Была напечатана в Корее времён династии Корё в 1377 году, став первой книгой, напечатанной типографским способом. Сейчас книга хранится в Парижской Национальной библиотеке. В 2001 году книга вошла в реестр ЮНЕСКО «Память мира».

О книге

Название

Изначально книга называлась «Пульчо симчхе ёджоль», теперь также употребляются названия «Пульчо чикчи симчхе ёджоль», «Симё», «Симчхе ёжоль», «Чикчи», «Чикчи симгён», «Чикчи симчхе», «Чикчи симчхе ёджоль». Сейчас полное название по-корейски звучит как «Пэгун Хвасан Чхорок Пульджо Чикчи Симчхе Йоджоль». Словосочетание «Чикчи» означает следующее: «если прямо взглянуть на душу человека, то можно увидеть, что это душа Будды».

Автор

Текст «Чикчи» был написан буддистским монахом Пэгун Хвасаном в конце эры Корё. Писательский псевдоним автора — Пэгун-хвасан, а буддистское имя — Кёнхан. Пэгун-хвасан стал служителем Будды в возрасте 54 лет, в 1353 году. Служил монахом в храмах города Хэджу, фокусируясь на буддизме направления Сон. «Чикчи» является главным трудом Пэгун-хвасана, созданным для обучения молодёжи основам буддизма — основной религией в Корее того времени.

Содержание и состав книги

«Чикчи» состоит из двух томов и содержит 307 глав. «Чикчи» представляет собой избранные места из проповедей Будды и других учителей, поясняющие суть этого религиозного учения. Кроме того, в книге даны жизнеописания многих индийских и китайских проповедников и монахов.

Технология печати

На последней странице «Чикчи» находятся выходные данные книги, в которых говорится, что книга была напечатана на седьмой год правления вана У (июль 1377 года) с использованием металлических шаблонов в храме Хындокса в городе Чхонджу. Теперь на этом месте стоит музей книгопечатания Кореи, где представлены все основные стадии процесса изготовления книги. Напечатали книгу ученики Пэгуна, Сок Чхан и Таль Джам за 78 лет до создания Иоганном Гутенбергом первой печатной книги в Европе.

Процесс создания подвижного металлического типографского шрифта несколько отличался от принятого в Европе и был более сложен, так как в то время в Корее использовалась адаптированная китайская письменность ханча. Сначала готовилась доска, обработанная очищенным воском, на которую прикреплялись в зеркальном отражении написанные кистью и вырезанные из бумаги иероглифы. Далее иероглифы вырезались из воска в натуральную величину, а оставшаяся поверхность восковой доски заполнялась огнеупорной глиной и обжигалась в печи. Растопленный воск вытекал, образуя глиняные формы, в которые заливался расплавленный металл, образуя готовые металлические иероглифы. Из этих иероглифов строчка за строчкой и составляли текст книги. В каждой строчке находилось 18-20 иероглифов, на каждой странице 11 строк. Размер книги — 24,6 x 17 см.

Ввиду того, что книгопечатание в те годы делало только первые шаги, в «Чикчи» можно обнаружить некоторые дефекты печатного станка, как то:

• Строки в книге непрямые, многие из них идут под наклоном.
• Разница в толщине линий, составляющих иероглифы, велика по всему тексту.
• Некоторые иероглифы, такие как «день» (日) или «один» (一), отпечатаны в зеркальном отражении, а некоторые не пропечатаны вообще.
• Иероглифы с некоторых страниц пропечатаны на совершенно других страницах.
• Вокруг иероглифов нередко встречаются пятна и кляксы.

Вокруг Чикчи

Сохранение книги

Долгое время считалось, что первой книгой, отпечатанной типографским способом, является Библия Гутенберга, созданная в 1452—1457 гг. Однако находка «Чикчи» предоставила в распоряжение учёных типографский текст, отпечатанный на 78 лет раньше в корейской провинции Чхунчхон-Пукто.

До конца XIX века книга находилась на территории Кореи, однако затем французский консул в Корее Колин де Планси вывез отсюда несколько предметов старины, в том числе и несколько книг, среди которых был второй том одного из изданий «Чикчи». В 1911 году коллекция Планси была распродана с аукциона, и часть её перешла в руки ещё одного собирателя древних книг — Анри Вевера, а в 1950 году, согласно его завещанию, стала собственностью Парижской Национальной библиотеки, где хранится по сей день.

В середине XX века многие корейские учёные пытались доказать, что типографский шрифт был изобретён в Корее намного раньше, чем в Германии. Известный средневековый корейский поэт Ли Гю Бо упоминал, что металлический шрифт применялся уже в 1234 году при создании книги «Обязательных ритуальных текстов прошлого и настоящего» — сборника, посвященного проведению церемоний при дворе. Однако учёным не хватало доказательств. Ключевой в этой истории было приглашение в Национальную Библиотеку корейского учёного Пак Пён Сона, получившего учёную степень в Сорбонне, приуроченное ко Всемирному году книги, отмечавшемуся ЮНЕСКО в 1972 году. Пак предоставил доказательства происхождения книги.

Сейчас сохранилось всего 38 страниц из второго тома книги, однако существует несколько более поздних изданий, напечатанных с помощью ксилографической печати, находящихся в Корее. Это даёт основания предполагать, что в архивах буддистских монастырей Кореи находятся и другие копии книги. Их поисками уже много лет занимаются корейские учёные.

Южная Корея уже длительное время ведёт борьбу за возвращение на историческую родину этого уникального культурного экспоната. В 1989 году президент Франции Франсуа Миттеран пообещал рассмотреть возможность возвращения «Чикчи» в Корею в обмен на постройку в Корее французской скоростной железной дороги, однако представители Парижской Национальной библиотеки были против, и эта инициатива угасла.

«Чикчи» сегодня

Книга была включена в список Национальных сокровищ Кореи под номером 1132, а 4 сентября 2001 года ЮНЕСКО включила её в список Память мира. С 2004 года ЮНЕСКО вручается Премия Чикчи.

Как в Южной, так и в Северной Корее «Чикчи» является символом национальной культуры и науки, существует Музей Чикчи.

В сентябре 2003 года в Германии состоялась научная конференция «Korea-Germany Early Printing Culture».

«Чикчи» оставила след в культурном наследии человечества не только своим появлением. Существует несколько произведений искусства, посвящённых Чикчи, среди которых опера «Чикчи», документальный фильм «Metal Printing Types, The Greate Invention» («Металлические печатные формы: великое изобретение») (режиссёр — Нам Юнсон), а также множество небольших выставок, биеннале и т. д.

См. также

• История Кореи
• Культура Кореи
• Корейская литература
• Премия Чикчи

Ссылки

• [visualiseur.bnf.fr/ark:/12148/btv1b6300067k Электронная версия Чикчи] на сайте Национальной Библиотеки Франции
• [portal.unesco.org/ci/en/ev.php-URL_ID=16050&URL_DO=DO_TOPIC&URL_SECTION=201.html Премия «Чикчи» ЮНЕСКО] (англ.)
• [www.korea.net/korea/kor_loca.asp?code=K0413 Описание на портале Korea.net] (англ.)
• [www.digitaljikji.net/ Оцифрованное содержание «Чикчи»] (англ.)
• [www.jikji.org/ Сайт, посвящённый «Чикчи»] (кор.)

Отрывок, характеризующий Чикчи

И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?