Афшариды

Империя Афшаридов
перс. سلسله افشار‎
Империя
←   ← 1736 — 1796 →   →   →
Столица	Мешхед
Язык(и)	фарси (официальный; язык судопроизводства; гражданского и фискального управления) тюркский (военное управление)

К:Появились в 1736 годуК:Исчезли в 1796 году

Флаги Афшаридов

Государственный флаг Государственный флаг 1736 – 1796 Государственный флаг 1737 – 1796 Флаг основателя династии Надир-шаха 1736–1747

Афшариды (перс. سلسله افشار‎) — иранская династия туркоманского происхождения из Хорасана, правившая Ираном с 1736 по 1750 год. Династия Афшаридов просуществовала до 1796 года, но её представители правили лишь Хорасаном.

Основатель династии — Надир-шах, выходец из племени афшаров, который в 1736 году сверг последнего представителя династии Сефевидов и провозгласил себя шахом Ирана.

Надир-шах объявил государственной религией суннизм вместо шиизма. Он начал войну против Афганистана и занял Кандагар. В царствование Надир-шаха Иран возродил своё былое могущество. После его смерти большая часть территории империи была разделена между представителями династий Зенд и Дуррани, тогда как Афшаридам досталось лишь небольшое государство в Хорасане. Конец династии Афшаридов наступил, когда в 1796 году их свергнул Мохаммад Хан Каджар.

Огузское племя афшар, к которому принадлежал Надир-шах, пришло в Азербайджан из Туркестана в XIII веке. В начале XVII века персидский шах Аббас Великий переселил многих афшаров из Азербайджана в Хорасан для защиты северо-восточных границ своего государства от узбеков. Надир принадлежал к ветви афшаров «Кирклу».

Основание династии

Надир Кули, будущий шах Ирана и основатель династии, родился в скромной полукочевой семье. Его путь к власти начался, когда в 1722 году шах гильзаев Махмуд сверг слабого шаха сефевидов Солтан Хосейна. В то время османские и русские войска захватили персидские земли. Надир объединил свои силы с Хусейном, сыном султана Тахмаспа II, и возглавил сопротивление против пуштунов-гильзаев, изгнав их лидера Ашраф Хана из столицы в 1729 году и водворил Тахмаспа на трон. Надир боролся за возвращение земель, уступленных туркам, и за восстановление персидского контроля над Афганистаном. Пока он сражался на востоке с гильзаями, Тахмасп позволил османам вернуть территории на западе, из-за чего Надир сверг Тахмаспа в пользу своего маленького сына Аббаса III в 1732 году. Четыре года спустя, после того как было отбито большинство потерянных персидских земель, Надир был достаточно уверен, чтобы провозгласить себя шахом, что он и сделал. Церемония прошла в Муганской долине на северо-западе Ирана.

Надир начал новую религиозную политику, направленную на примирение шиитов с суннитами. Династия Сефевидов полагалась на поддержку шиитов, однако в армии Надир-шаха многие солдаты были суннитами. Надир-шах также хотел стать основным конкурентом султана за господство в мусульманском мире, что было бы невозможно, пока он оставался ортодоксальным шиитом.

Вскоре после этого Надир повел войну против афганцев и захватил Кандагар.

Поход на Индию

История Ирана

Древний Иран  Археология  Прото-эламиты (3200—2700 до н. э.)  Джирофт (3000—500 до н. э.)  Элам (2700—539 до н. э.)  Манна (1000—700 до н. э.)  Мидия (728—550 до н. э.)  Ахемениды (648—330 до н. э.)  Селевкиды (330—150)  Аршакиды (250 до н. э. — 224 н. э.)  Сасаниды (224—650)</small></small></div> </div></td></tr>

Арабский халифат  Арабское завоевание (637—651)</small>  Омейяды (661—750)  Аббасиды (750—1258)  Тахириды (821—873)  Алавиды (864—928)  Саффариды (861—1003)  Саманиды (875—999)  Саджиды (890—929)  Зияриды (928—1043)  Буиды (934—1055)  Салариды (941—1062)  Раввадиды (955—1071)  Газневиды (963—1187)  Сельджукиды (1037—1194)</small></small></div> </div></td></tr>

Средневековье  Гуриды (1149—1212)  Хорезмшахи (1077—1231)  Хулагуиды (1256—1353)  Музаффариды (1314—1393)  Чобаниды (1337—1357)  Сербедары (1337—1381)  Джалаириды (1370—1432)  Туркоманы Кара-Коюнлу (1407—1468)  Туркоманы Ак-Коюнлу (1378—1508)  Сефевиды (1501—1722/1736)  Хотаки (1722—1729)  Афшариды (1736—1802)  Зенды (1750—1794)  Каджары (1781—1925)</small></div> </div></td></tr>

Современность  Пехлеви (1925—1979)  Исламская революция в Иране (1979)  Исламская республика Иран (с 1980)</small></div> </div></td></tr>

См. также  Портал: Иран </td></tr> </table> Овладев Кабулом, Надир-шах послал письмо в Дели к великому моголу, Мухаммед-шаху, с просьбой не принимать в Индию афганских изгнанников. Просьба не была уважена; Надир вступил в Индию (1738) и, быстро покорив всех на своем пути, разбил всё войско великого могола близ Дели (у Карпала). 8 марта 1739 г. Надир-шах вошёл в Дели; через три дня там произошло восстание, и Надир-шах, ожесточившись, велел солдатам вырезать всех жителей, а город сжечь. В результате было убито 30000 жителей. Через несколько дней была отпразднована свадьба сына Надир-шаха с дочерью великого могола. В ходе этой кампании Надир-шах захватил огромное количество богатств, в том числе легендарный Павлиний трон и легендарный алмаз «Кохинур». После индийского похода По возвращении из Индии Надир-шах простил жителям Персии налоги на будущие три года, однако, поссорился со своим старшим сыном Резой Кули Мирзой, который правил Персией во время отсутствия своего отца. Поверив слухам, что Надир-шах погиб, он готовился захватить трон, и казнил находящихся в его плену представителей династии Сефевидов, Тахмаспа и его сына Аббаса. Надир-шах был недоволен поведением сына и унизил его, сняв с должности наместника. Усмирив восстание в новоприобретённой провинции Синд, он отправился в Бухарское ханство (1740). Бухарский хан Абулфейз-хан уступил Надир-шаху земли до Аму-Дарьи и выдал свою дочь за его племянника; множество татар завербовалось в войско Надир-шаха. Зимой 1740 года Надир-шах предпринял поход в Дагестан против горских народов. Поход оказался очень неудачным. Вдобавок, ещё в Мазендеране, самого Надир-шаха едва не поразил подосланный убийца (1741). Когда произошло покушение, Надир-шах обвинил в этом сына Резу и в 1742 году того ослепили, чтобы он не претендовал на трон. Постепенно Надир-шах становится все более деспотичным, его подданным становилось все тяжелее платить налоги на его военные кампании, его здоровье ухудшалось. Жестокость Надира и чрезмерные требования налогов вызвали много восстаний. В 1747 году, когда он направлялся на подавление одного из них, 19 июня 1747 года Надир-шах был убит в своей палатке в Муганской степи двумя собственными офицерами. Иран вскоре погрузился в гражданскую войну. Гражданская война и падение Афшаридов После смерти Надир-шаха, его племянник Али Кули (который мог быть причастен к убийству Надир-шаха) захватил трон и провозгласил себя Адил Шахом («Справедливый Шах»). Он приказал казнить всех сыновей и внуков Надир-шаха, за исключением 13-летнего Шахроха, сына Резы Кули. Тем временем, бывший казначей Надира, Ахмад-шах Абдали, объявил свою независимость, основав империю Дуррани в Хорасане. В результате, восточные территории были потеряны, и в последующие десятилетия стали частью Афганистана, государства-преемника империи Дуррани. Адиль сделал ошибку, отправив своего брата Ибрахима для защиты столицы Исфахана. Ибрахим решил сам стать правителем, победил Адиля в бою, ослепил его и занял трон. Адиль царствовал менее года. Тем временем группа армейских офицеров освободили Шахроха из тюрьмы в Мешхеде и провозгласил его шахом в октябре 1748 года. Ибрахим был побежден и умер в неволе в 1750 году. Адиль был также предан смерти по просьбе вдовы Надир-шаха. Шахрох был на короткое время свергнут в пользу другого марионеточного правителя Сулеймана II, но, хотя и ослеплённый, Шахрох был восстановлен на престоле своими сторонниками. Он царствовал в Мешхеде, однако, с 1750-х территория его была, в основном, ограничена Хорасаном. В 1796 году Мухаммед хан Каджар, основатель династии Каджаров, захватил Мешхед и пытал Шахроха, чтобы заставить его выдать местонахождение сокровищ Надир-шаха. Шахрох вскоре от полученных ранений скончался и с ним династии Афшаридов подошла к концу. Правители династии Афшаридов Надир-шах р.1688, сын Имам Кули-бега, вакил од-Даула ва наиб ас-Салтанэ Ирана 1732—1736, шахиншах Ирана 1736—1747 Реза Кули-хан р.1719, сын Надир-шаха, вакил од-Даула ва наиб ас-Салтанэ Ирана 1738—1740 НасрОлла-хан р.1724, сын Надир-шаха, вакил од-Даула ва наиб ас-Салтанэ Ирана 1740—1747 Али Адил-шах р.1719, сын Мохаммад Ибрахим-хана, сына Имам Кули-бега, шахиншах Ирана 1747—1748 Солтан Ибрахим-шах р.1724, сын Мохаммад Ибрахим-хана, сына Имам Кули-бега, шахиншах Ирана 1748—1749 Шахрох-шах р.1732, сын Реза Кули-хана, шаханшах Ирана 1749—1795, ум.1796 Напишите отзыв о статье "Афшариды" Примечания Литература M. Ismail Marcinkowski, Persian Historiography and Geography: Bertold Spuler on Major Works Produced in Iran, the Caucasus, Central Asia, India and Early Ottoman Turkey, with a foreword by Professor Clifford Edmund Bosworth, member of the British Academy, Singapore: Pustaka Nasional, 2003, ISBN 9971-77-488-7.

Отрывок, характеризующий Афшариды

– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.