Балиева, Агнесса Суреновна

Агнесса Балиева
Имя при рождении:	Балиева Агнесса Суреновна
Дата рождения:	23 февраля 1947(1947-02-23) (77 лет)
Место рождения:	Москва, СССР
Профессия:	артистка балета, хореограф, педагог
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Театр:	Большой театр
Награды:

Агне́сса Суре́новна Бали́ева (род. 23 февраля 1947, Москва, СССР) — артистка балета, ведущая солистка Большого театра, хореограф, педагог. Заслуженная артистка РСФСР (1984).

Биография

Родилась 23 февраля 1947 года в Москве в семье Сурена Аванесовича Балиева (княжеского рода) — кандидата геолого-минералогических наук и ведущей солистки балета Большого театра Изабеллы Болеславовны Балиевой (Свидерской). Мать (Заслуженный работник культуры РСФСР) была первым педагогом Агнессы.

Училась в Московском академическом хореографическом училище (МАХУ) у Галины Кирилловой и Евгении Фарманянц. Будучи ученицей МАХУ, на I-ом Всесоюзном конкурсе хореографических номеров на современную тему первой исполнила номер «Солдат и смерть» на музыку С.С. Прокофьева (1965 год, балетмейстер И.Г. Есаулов) и стала лауреатом (диплом 1-ой степени). Также исполняла партии в спектаклях и концертах (МАХУ) такие, как: вариация «Птицы» в балете «Аистенок» на музыку Д.Л. Клебанова (1964 год), вариация «Красного лепестка» в балете «Цветик-семицветик» на музыку Е.П. Крылатова (1965 год), вариация в Гран па «Пахита» (1966 год) на музыку Л. Минкуса. Солистка в 1-ой симфонии С.С. Прокофьева (1966 год) и в балете «Болеро» (1964, 1966 год) Мориса Равеля.

В 1966 году окончила МАХУ.

В 1966-1986 годах работала в Большом театре, занималась в классе М.Т. Семеновой. Свой обширный характерный, а также классический репертуар готовила под руководством Н.Р. Симачева, С.Г. Кореня, К.Я. Голейзовского, Л.А. Поспехина, Т. Варламовой.

Участвовала в многочисленных гастролях балета Большого театра и в концертных программах за пределами СССР (Северная и Южная Америка, Англия, Франция, Германия, Бельгия, Италия, Япония, Австрия, Греция, Голландия, Турция, Кувейт, Сирия, Индия, Венгрия, Болгария, Чехословакия, Югославия, Польша и другие страны). А также участвовала в многочисленных концертных программах, которые проходили в залах Москвы и других городов СССР. В концертном репертуаре Агнессы Балиевой — фрагменты из классических балетов и хореографические номера «Лезгинка» А.И. Хачатуряна и «Непокоренная» Д.Б. Кабалевского.

С участием Агнессы Балиевой выпущена телезапись спектакля Большого театра «Щелкунчик» (1978 год, Индийская кукла; композитор П.И. Чайковский, реж. Е.А. Мачерет, гл. ред. муз. программ ЦТ). Также снималась в фильме «Спартак» в роли куртизанки (композитор А.И. Хачатурян, постановка Юрия Григоровича). На большой экран фильм вышел в 1977 году.

Записи телепередачи и концертных программ с участием Агнессы Балиевой (гл. ред. муз. программ Гостелерадиофонда):

• Концертная программа «Концерт мастеров искусств» (1971 год) — Испанский танец из 3-го действия балета «Лебединое озеро» (композитор П.И. Чайковский),
• Концертная программа «Средь шумного бала» (1972 год),
• Передача «О балете. Характерный танец» из цикла «О балете» (1978 год) — Индийский танец из 2-го акта балета «Щелкунчик» (композитор П.И. Чайковский)

С 1987 года педагог классического, характерного и историко-бытового танцев.

В 1990 году окончила Российский университет театрального искусства (ГИТИС) по специальности «Искусство хореографии» (педагоги Г.Н. Прибылов, Ф.Н. Хачатурян).

В 1992 году работала в Лондонской Королевской балетной школе, в 1995-1996 годах преподавала в Колледже и Институте современного искусства (кафедра хореографии), в 1996 году — в Хореографической школе имени Л.М. Лавровского.

В 1994-2003 годах — в Детской школе искусств г. Москвы, где поставила хореографические номера для учащихся (хореография А.С. Балиевой): «Песня без слов» на музыку Ф. Мендельсона, «Волшебные девы» на музыку М.И. Глинки, «Экспромт» на музыку Ф. Шуберта и многие другие номера, которые были показаны на прославленных сценах Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, Концертного зала им. Чайковского, а также на других престижных сценах Москвы.

С 1999 по 2007 год — художественный руководитель, а также член жюри Московских международных конкурсов «Лицо Евразии», «Лицо мира» и «Лидер года», где проводился смотр профессионального исполнения народного танца.

Семья

Была замужем за Саидом Ахмедовым — историком по образованию. Дочь — Карина Агеева 1973 года рождения (образование хореографическое и юридическое), внучка — Дарина и внук — Иван.

Об Агнессе Балиевой

«…стоило идти в Нью Йоркский Государственный театр уже ради Агнессы Балиевой, захватывающей дыхание и берущей за сердце в "Цыганском танце" балета "Каменный Цветок".»

Оригинальный текст (англ.)  

«…Agnessa Balieva, breathtaking and even heartbreaking in the ballet`s gypsy dance, is worth a trip to the New York State Theatre alone…»

— The New York Times, 5 августа, 1979 год, Анна Киссельгофф

«...одна из интереснейших исполнительниц характерного танца в Большом Театре. Агнесса Балиева держит эстафету на том высоком уровне, на котором исполняли характерные танцы в свое время такие блестящие танцовщицы Большого Театра, как В.Ф. Галецкая, Я.Г. Сангович, Н.А. Капустина, Н.Д. Касаткина и Е.А. Холина. Прекрасная яркая внешность, высокий рост, гибкость, пластичность, а самое главное, неодолимое желание проявить себя на сцене темпераментно, постоянно совершенствуясь, находя новые краски и средства выразительности.»

— Н. Симачев

«… У Балиевой благородная сценическая внешность, чрезвычайно своеобразная графика в движениях. Яркая индивидуальность и разнообразие жанровых возможностей…»

— Н. Касаткина

«Эффектная, броская внешность, высокий рост, темперамент, экзотичность пластических линий, законченность и графичность поз, быстро выдвинули Агнессу Балиеву в число ведущих характерных танцовщиц. Благородство сценических манер и безупречное владение выразительным жестом позволили Агнессе Балиевой выступить в партиях «знатных особ»…»

— А. Исайчев

«А.С. Балиева (Россия). Признанный мастер характерного танца. Одна из лучших представительниц отечественной школы классического, характерного танца 70-80 гг.»

— С.С. Мамулов, энциклопедия «Удивительный народ из страны чудес»

Награды и звания

• 1976 — Медаль «За трудовое отличие»
• 1984 — Заслуженная артистка РСФСР
• 1997 — Медаль «В память 850-летия Москвы»

Репертуар (основные партии)

• 1967 — «Лебединое озеро» П.И. Чайковского — Испанский танец
• 1967 — «Кармен-сюита» Ж. Бизе в аранжировке Р. К. Щедрина — Рок
• 1967 — «Бахчисарайский фонтан» Б.В. Асафьева — Невольница
• 1967 — «Кармен» Ж. Бизе — Олэ
• 1968 — «Дон Кихот» Л. Минкуса — Болеро
• 1968 — «Спартак» А.И. Хачатуряна — Куртизанка
• 1969 — «Дон Кихот» В.В. Желобинского — Цыганский танец
• 1970 — «Конек-Горбунок» Р. К. Щедрина — Цыганский танец
• 1971 — «Легенда о любви» А.Д. Меликова — Придворная танцовщица
• 1972 — «Щелкунчик» П.И. Чайковского — Индийская кукла
• 1972 — «Раймонда» А.К. Глазунова — Венгерский танец (постановка Л.М. Лавровского)
• 1973 — «Ромео и Джульетта» С.С. Прокофьева — Служанка (постановка Л.М. Лавровского)
• 1974 — «Щелкунчик» П.И. Чайковского — Испанская кукла
• 1974 — «Дон Кихот» Л. Минкуса — Мерседес
• 1976 — «Русалка» А.С. Даргомыжского — Цыганский танец (1-ая исполнительница).
• 1977 — «Каменный цветок» С.С. Прокофьева — Молодая цыганка
• 1978 — «Князь Игорь» А.П. Бородина — Персидка
• 1979 — «Жизель» А. Адана — Батильда (репетировала с Г.С. Улановой)
• 1979 — «Ромео и Джульетта» С.С. Прокофьева — Кормилица (1-ая исполнительница). Постановка Ю.Н. Григоровича в 1-ой редакции.
• 1981 — «Спящая красавица» П.И. Чайковского — Крестьянский танец
• 1981 — «Хованщина» М.П. Мусоргского — Персидка
• 1983 — «Лебединое озеро» П.И. Чайковского — Владетельная принцесса
• 1984 — «Раймонда» А.К. Глазунова — Венгерский танец (в постановке Ю.Н. Григоровича 1-ая исполнительница)

Ссылки

• [plie.ru/?vpath=/news/data/ic_news/1092 Балиева Агнесса на сайте plie.ru]
• [gallery-mt.narod.ru/pages/balet_b.html Балиева Агнесса на сайте ФотоГалерея мастеров музыкального театра]

Отрывок, характеризующий Балиева, Агнесса Суреновна

Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)