Битва под Скулянами
| Битва при Скулени | |||
| Основной конфликт: Греческая революция | |||
 Athanasios Agrafiotis — by Hess | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа Османской империи | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва под Скулянами (современный Скулень, Молдавия) между борцами за независимость Греции от власти турок (греческими этеристами) и турками-османами состоялась 17 (29) июня 1821 года на турецком берегу реки Прут, в присуствии многочисленных «болельщиков» на русском берегу. Помочь грекам они не имели права, так как войны между Россией и Османской империей (Турцией) в тот момент не было. Битва описана в повести А. С. Пушкина «Кирджали» и упоминается в повести «Выстрел». В момент битвы Пушкин проживал в Молдавии, свидетелем битвы был непосредственный начальник Пушкина генерал Инзов и многие кишинёвские обыватели. Был ли среди них сам Пушкин, подлежит уточнению.
Хроника событий
В 1820 году А. Ипсиланти, генерал русской армии, грек по национальности возглавил организацию Филики Этерия, поставившую себе цель освобождение Греции от османов.
22 февраля Ипсиланти перешёл Прут недалеко от Скулени.
После 3-х месяцев военных действий в полу-автономных Придунайских княжествах этеристы терпят поражение в Сражение при Драгашани. Генерал Ипсиланти оказался интернирован в Австрии. Другие командиры этеристов продолжают борьбу (Г. Олимпиос, Я. Фармакис), пробиваются с боями в Грецию (Я. Колокотронис) или переходят Прут на российскую территорию.
Скуляны
13 июня турки вошли в Яссы. Лейтенант русской армии, князь Кантакузен начал готовить редут на правом (турецком) берегу реки Прут, около Скулени, на том же месте, где несколько месяцев тому назад Ипсиланти перешёл реку и начал военные действия[1]. Кантакузен обратился к остаткам этеристов с призывом собраться здесь и защитить редут, но когда сотни этеристов откликнулись на призыв, Кантакузен уже перешёл реку на русский берег [2]. На встрече, которая состоялась на российской стороне реки, Кантакузен уже убеждал греческих военачальников, что нет более никакой надежды и что им следует со своими людьми перейти на другой берег вслед за ним. Наградив Кантакузена бранными эпитетами, военачальники вернулись назад. На сборе бойцов был задан вопрос: кто остаётся принять смерть? Откликнулись 400 бойцов. Они приняли причастие на «святом хлебе»: «это последний хлеб, что мы едим». На совете военачальников был выбран командиром Танасис Карпенисиотис.
Редут, носивший форму треугольника, был укреплён 8 орудиями. Не имея времени на дальнейшее укрепление, этеристы рубили деревья и городили их перед редутом, как препятствие для турецкой конницы.
Новый Леонид
Для царя Леонида и его 300 спартанцев, вставших насмерть у Фермопил, стоял вопрос чести и пример для остальных греков. Но за ними, южнее, были и Афины и родная Спарта с детьми, жёнами, домами. Что собирался защитить, встав насмерть, Карпенисиотис со своими 400 бойцами в далёкой Молдавии? Кампания была проиграна, спасение было на российском берегу. Оставалась только честь: своя, оружия, нации.
Сражение
17 июня, всего лишь через 10 дней после печального Сражения при Драгашани, турецкий военачальник Кехая бей вышел из Ясс с 4 тыс. всадников, 2 тыс. пехотинцев и 6 орудиями. Согласно Эмерсону силы турок превосходили силы этеристов в 10 раз.[3]. Турки занимают деревню. На российском берегу выстроились 2 батальона пехоты и 1 казаков, под командованием ген. Забанева. На берегу собрались также молдавские и греческие беженцы из Ясс. Смотреть за сражением прибыли «зрители» из Кишинева. Прибыл и губернатор Бессарабии генерал Инзов.
Ставракас со своими бойцами с острова Крит и области Эпир атакует деревню и истребляет засевших там турок. Возгласы радости с российского берега. Атакует турецкая кавалерия, но отступает под огнём 8 греческих орудий. Левый берег опять рукоплещет. Атакует турецкая пехота, но и она вынуждена отступить. Левый берег рукоплещет. Кехая бей готовит свои орудия, но боится, что по ошибке какое либо ядро может залететь на российский берег и посылает гонца к русским. Ответ ген. Забанева был: «если хоть одно ядро залетит на российскую территорию, я отвечу».
Турки делят свои войска на 2 части и попеременно атакуют в течение 8 часов. Греки не сдаются и не отступают, только тяжелораненых переправляют на плотах на левый берег. Левый берег затаил дыхание. В какой-то момент некоторые российские пехотинцы бросились перебираться на помощь и офицеры с пистолями в руках были вынуждены останавливать их. Погибают один за другим греческие военачальники: Инцес, Данглиострос, Магларис, Сфаелос, Контогонис, Софианос, кап. Барбалиарис с о-ва Кефалиния.
Карпенисиотис, раненый, видя турок уже в редуте, разрядил в них свои 2 пистолета, бросает их в реку, чтобы его оружие не было загажено, обнажив саблю убивает 2 турок и погибает сам. Нескольким этеристам удалось переправить последних тяжелораненых, Паппаса и Карагеоргиса, на левый берег.[4].
Вместо эпилога
Через некоторое время после сражения, обращаясь к греческому писателю и политику Яковаки Ризо-Неруло, генерал Инзов сказал: «если бы у Ипсиланти было 10 тыс. таких как эти, он бы смог противостоять сорока тысячам турок».
Олимпиос и Фарамакис продолжили борьбу до сентября, когда Олимпиос взорвал себя, своих соратников и осаждающих турок в монастыре Секу (Бой у монастыря Секку).
Битва при Скулени вошла в ряд Леонидовых сражений греческой истории, когда при заведомо известном исходе сражение принимает символический характер, где на первый план выступает честь оружия и погибшие становятся примером для остальных греков.
Битва была одним из первых эпизодов Греческой революции, приведшей к независимости Греции при значительном участии России (см. Иоанн Каподистрия, Наваринское сражение). Все эти события составляют один из важнейших эпизодов греческой национальной истории.
Напишите отзыв о статье "Битва под Скулянами"
Ссылки
| ||||||
Отрывок, характеризующий Битва под Скулянами
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
