Большой Царицынский дворец
| Достопримечательность | |
Большой дворец
| |
 Парадный (северный) фасад | |
| Город | Москва |
| Архитектурный стиль | Псевдоготика, классицизм |
| Автор проекта | Матвей Казаков |
| Основатель | Екатерина II |
| Строительство | 1786—1796 годы |
| Основные даты: | |
| Статус | Часть музея-заповедника «Царицыно» |
| Состояние | восстановлен, реконструирован |
Большо́й дворе́ц[1][2][3] — дворец, входящий в комплекс застройки Царицынского дворцово-паркового ансамбля. Построенный Матвеем Казаковым в 1786—1796 годах на месте разобранных зданий Василия Баженова, дворец стал главной постройкой для несостоявшейся подмосковной резиденции Екатерины II.
Выполненный в характерном для Царицына стиле псевдоготики, Большой Царицынский дворец несёт в себе явные черты классицизма и является ярким памятником архитектуры XVIII века. За всю свою историю постройке не нашлось достойного применения, уже в начале XIX века она стала превращаться в живописную руину.
В 2005—2007 годах руинированное здание, от которого оставались лишь внешние стены, было восстановлено в процессе реставрации и реконструкции дворцово-паркового ансамбля. Реконструкция здания подверглась жёсткой критике в СМИ экспертами — реставраторами и архитекторами. В настоящее время дворец используется для размещения экспозиций музея-заповедника «Царицыно», для проведения художественных выставок и концертов.
Содержание
История создания
Во время своей краткой поездки в Москву в июне 1785 года Екатерина II осмотрела царицынское строительство под руководством Василия Баженова и осталась недовольна сделанной работой. В январе 1786 года Баженов был уволен от возложенных на него должностей. К февралю 1786 года Матвей Казаков, ученик и товарищ Баженова, подготовил по поручению императрицы проект нового Большого дворца, и он был одобрен Екатериной. В марте началась разборка трёх корпусов — покоев Екатерины, её внуков и цесаревича Павла; 18 июля был заложен новый дворец «по вновь конфирмованному учинённому архитектором Казаковым плану»[4].
Выбор Казакова в качестве главного архитектора переделки Царицына не был случайным — Екатерина в то время к нему благоволила. Матвей Казаков в своём проекте попытался по возможности сохранить избранный Баженовым стиль, основанный на традициях московского зодчества XVII века. Но со времени начала строительства Царицына прошло десять лет; за эти годы изменились тенденции в русской архитектуре, изменились и вкусы императрицы. Новый Большой дворец приобрёл трёхчастное деление, характерное для классицизма, монументальные пропорции и стал ведущим элементом застройки[4][5].
Объёмы нового сооружения значительно превосходили баженовских предшественников: первоначальный вариант Казакова предполагал наличие трёх этажей (без учёта цокольного), высокие кровли, крупные квадратные в плане боковые корпуса, соединённые с монументальным, увенчанным бельведером центральным корпусом[5].
Но этот проект остался неосуществлённым. Строительство поначалу продвигалось быстрыми темпами, но в 1790 году было остановлено — предположительно, из-за финансовых затруднений, вызванных новой русско-турецкой войной. В 1793 году, через семь лет после закладки нового дворца, Екатерина II вернулась к царицынскому строительству, но в изначальный казаковский проект были внесены существенные изменения. По её распоряжению высота дворца была уменьшена на один этаж. Архитектору пришлось спешно готовить новый проект, — с учётом того, что дворец был наполовину возведён. Изменение высоты здания привело к тому, что силуэт его стал несколько расплывчатым; нарушение первоначальных пропорций повлияло на архитектурную связность частей дворца. Однако уменьшение высоты здания позволило его лучшим образом вписать в существующую баженовскую застройку ансамбля, но полной гармоничной взаимосвязи достичь не удалось[4][6][7].
В ноябре 1796 года Екатерина Великая внезапно скончалась. К этому моменту строительство Большого царицынского дворца вчерне завершилось, здание было покрыто временной крышей. Велись внутренние отделочные работы: 17 помещений дворца имели паркетные полы и отделку потолков. А новый император Павел I, осматривавший дворец в марте 1797 года, повелел «в селе Царицыне никаких строений не производить». В дальнейшем обустройство царицынских построек так и не возобновилось, и жилой императорской резиденцией дворцовый ансамбль, долго и трудно строившийся Василием Баженовым и Матвеем Казаковым, так и не стал[5][8].
Архитектурные особенности
Казаковский дворец в чём-то повторяет замысел Баженова: его основу составляют два равных крыла, квадратных в плане, предполагавшихся для покоев Екатерины II (правое крыло) и цесаревича Павла (левое). Оба крыла соединены средней частью, которая снаружи выглядит главным элементом здания — монументальным и величественным. Однако, если посмотреть на дворец в плане, станет очевидным, что середина дворца довольно узкая, и по сути представляет собой галерею, соединяющую главные объёмы[5].
Ведущим визуальным элементом дворца, определяющим его силуэт, стали угловые башни; благодаря им готические мотивы в Царицыне стали ещё более выраженными. Тем не менее шатровые завершения башен стилистически восходят и к башням Московского Кремля. В здании, несмотря на его общий готический облик, явно проступают черты классицизма, ставшего к 1790-м годам ведущим направлением русской архитектуры. Строгая симметрия и трёхчастное деление фасадов определяет спокойствие и уравновешенность пропорций, монументальные каннелированные полуколонны акцентируют углы башен, колоннадой отмечен парадный вход во дворец. Ряд архитектурных элементов придают тяжеловесность дворцу: мощные сандрики, лоджии бельэтажей боковых корпусов, стрельчатая «готическая» аркада верхнего яруса, подчёркивающая толщину стен. Стрельчатые арки, кстати, лишь обозначают общий рисунок оконных проёмов — сами окна почти все прямоугольные. Во многом Большой Царицынский дворец демонстрирует иной подход к решению задачи постройки загородной резиденции «в готическом вкусе»: по сравнению с баженовским проектом, здесь посредством классицистических решений проявилась «державная мощь» и отсутствуют лёгкость и игривость. Готика и «московское барокко» перестали быть частями творческого синтеза для выработки особого, неповторимого стиля, оставшись элементами тщательно проработанного декора[4].
К 1796 году у Большого Царицынского дворца уже была временная кровля, выкрашенная в чёрный цвет. Это придавало зданию мрачноватый облик, что отразилось на восприятии дворца у современников строительства и их потомков:
|
Это огромное здание, как гроб великана, есть произведение зодчего, едва ли бывшего художником. Казаков выстроил дворец, который теперь стоит как мавзолей над гением Баженова.[5] | 
|
— такая нелестная оценка, опубликованная в журнале «Телескоп» в 1832 году, выражала распространённое в XIX веке мнение о Большом Царицынском дворце. «Гробом» его называет И. В. Киреевский в раннем эссе «Царицынская ночь» (1827); среди других эпитетов того времени — «катафалк», «темница», «замок Черномора»[5].
Архитектурные достоинства дворца критики стали отмечать во второй половине XIX века:
|
|
Всё это здание выражает роскошь, силу и величие, если исключить неприятную верхнюю оконечность, представляемую кровлями. Уничтожим мысленно эти тяжёлые, мрачные и некрасивые верхи башен. Заменим их лёгкими и весёлыми шпицами. Облегчим верхнюю линию конька кровли ажурным гребнем. И тогда целое получит другой вид. Это будет чудесное здание, милое и очаровательное, вполне достойное служить для царственного отдохновения и удовольствий. |
|
— писал Н. Дмитриев в статье «Царицыно» в 1862 году, и в своём мнении он не был одинок: сходные идеи высказывались в XIX — начале XX века[5].
Возможно, подобным мнением руководствовались создатели проекта восстановительных работ, проведённых в 2005—2007 годах. По крайней мере, именно это сделали реставраторы: вместо исторически достоверной кровли чёрного цвета без декоративных деталей они воссоздали кровлю из первоначального проекта Казакова (датированного 1786 годом и утверждённого Екатериной II) — со «шпицами» и «ажурным гребнем»[5].
Руинированный дворец, за свою историю никак не использовавшийся, за два года был превращён в современный музейный комплекс. Основную часть здания занимают выставочные и музейные залы. Во дворце были созданы также два интерьерных зала — «Екатерининский» и «Таврический»; они вызвали наибольшую критику восстановления дворца со стороны общественности и специалистов-реставраторов. В историческом Большом Царицынском дворце законченных интерьеров никогда не существовало, поэтому их наличие (а также отступление от исторической достоверности в воссоздании кровли) позволяет квалифицировать постройку как новодел. Коллектив реставраторов, архитекторов и художников возглавлял М. М. Посохин (генеральный директор «Моспроекта-2») и М. Л. Фельдман[5].
Критика восстановительных работ
 |
Этот раздел статьи ещё не написан. Согласно замыслу одного из участников Википедии, на этом месте должен располагаться специальный раздел.
Вы можете помочь проекту, написав этот раздел. |
Залы и интерьеры
|
Этот раздел статьи ещё не написан. Согласно замыслу одного из участников Википедии, на этом месте должен располагаться специальный раздел.
Вы можете помочь проекту, написав этот раздел. |
Екатерининский зал
Екатерининский зал расположен на первом этаже Большого Царицынского дворца, справа от парадной лестницы. После реконструкции зал стал основным парадным залом дворца и был назван Екатерининским в честь императрицы всероссийской Екатерины II.
Екатерининский зал впечатляет своим роскошным паркетным полом, инкрустированным драгоценными породами дерева, золотой отделкой стен и потолка и пышными хрустальными люстрами. Зал украшен лепным декором на тему «Триумф Екатерины» работы скульпторов Владимира Агейченко и Рината Сайфутдинова, а также триптихом живописца Евгения Максимова на тему торжественной коронации императрицы в Москве в 1762 году. На стене над балконом золотыми буквами выбито вечно актуальное высказывание Екатерины II: «Власть без доверия народа ничего не значит».
Так же зал украшает статуя императрицы Екатерины II работы выдающегося русского скульптора А. М. Опекушина (1838-1923), прославившегося памятником А. С. Пушкину в Москве. Статуя выполнена из каррарского мрамора высотой 260 см и весом более 3-х тонн. В 1896 году скульптура украшала зал заседаний Московской городской думы и чудом уцелела после Октябрьской революции. В 2006 году было решено установить статую в «Екатерининском зале» Большого Царицынского дворца.- Большой-дворец-01.jpg
- Большой-дворец-03.jpg
Напишите отзыв о статье "Большой Царицынский дворец"
Примечания
- ↑ [www.tsaritsyno.net/ru/progulki/boldvorec/index.php?sphrase_id=17744 Большой дворец]
- ↑ [artclassic.edu.ru/catalog.asp?cat_ob_no=18218&ob_no=20223 Царицыно. Архитектурный ансамбль. Арх. В.И. Баженов и М.Ф. Казаков. 1776—1785. Большой дворец. Арх. М.Ф. Казаков. 1786–1796]
- ↑ [www.rg.ru/2008/11/24/lujkov.html Награда за Царицыно]
- ↑ 1 2 3 4 Минеева, К. И. Царицыно. Дворцово-парковый ансамбль. — М.: Искусство, 1988.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Егорычев, Виктор. Золотое Царицыно. Архитектурные памятники и ландшафты музея-заповедника «Царицыно». — М.: Трэвел-Дизайн/ГМЗ «Царицыно», 2008. — ISBN 978-5-903829-04-0.
- ↑ Сергеев, И. Н. Царицыно. Страницы истории. — М.: Мир книги, 1993. — ISBN 5-7043-0489-3.
- ↑ Пигалев, Вадим Алексеевич. Баженов. — М.: Молодая гвардия, 1980. — (ЖЗЛ).
- ↑ [www.tsaritsyno.net/main.htm Официальный сайт ГМЗ «Царицыно»]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Большой Царицынский дворец
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
