Генрих IV, часть 2

Генрих IV, часть 2
Henry IV, part 2
Жанр:	Историческая хроника
Автор:	Уильям Шекспир
Язык оригинала:	Английский
Дата написания:	1598 году
Дата первой публикации:	1598 году

«Ге́нрих IV, часть 2» — историческая хроника английского драматурга Уильяма Шекспира. Продолжение Генрих IV, часть 1. Пьеса основана на реальных исторических фактах. Она была написана и опубликована в 1598 году.

Действующие лица

• Король Генрих IV.
• Генрих, принц Уэльский, впоследствии Генрих V, сын короля.
• Томас, герцог Кларенс, сын короля.
• Принц Джон Ланкастерский, сын короля.
• Принц Хамфри Глостер, сын короля.
• Граф Уорик, сторонник короля.
• Граф Уэстморленд, сторонник короля
• Граф Суррей, сторонник короля.
• Гауэр, сторонник короля.
• Гаркорт, сторонник короля.
• Блент, сторонник короля.
• Лорд верховный судья.
• Его помощник.
• Граф Нортумберленд, противник короля.
• Скруп, архиепископ Йоркский, противник короля.
• Лорд Моубрей, противник короля.
• Лорд Гастингс, противник короля.
• Лорд Бардольф, противник короля.
• Сэр Джон Колвиль, противник короля.
• Треверс, слуга Нортумберленда.
• Мортон, слуга Нортумберленда.
• Сэр Джон Фальстаф.
• Паж Фальстафа.
• Бардольф.
• Пистоль.
• Пойнс.
• Пето.
• Шелло, мировой судья.
• Сайленс, мировой судья.
• Деви, слуга Шеллоу.
• Грибок, рекрут.
• Облако, рекрут.
• Лишай, рекрут.
• Немочь, рекрут .
• Телок, рекрут.
• Клещ, полицейский.
• Коготь, полицейский.
• Леди Нортумберленд.
• Леди Перси.
• Мистрис Куикли, трактирщица в Истчипе.
• Доль Тершит.
• Лорды, офицеры, солдаты, пажи, горожане, привратник, гонцы, два судебных пристава, трактирные слуги и свита.
• Олицетворениние Молвы в прологе.
• Танцор, читающий эпилог.

Главные герои

• Король Генрих четвёртый.
• Сэр Джон Фальстаф.
• Генрих, принц Уэльский.
• Скруп, архиепископ Йоркский.

Место действия

Действие происходит в Англии в начале XV века.

Сюжет

После ложных сообщений о победе граф Нортемберленд наконец узнает, что его сын Хотспер убит в битве при Шрусбери и что королевская армия во главе со вторым сыном короля Джоном Ланкастером и графом Уэстморлендом движется ему навстречу. Граф решает объединить свои войска с силами мятежного архиепископа Йоркского.

В Лондоне верховный судья, встретив на улице Фальстафа, стыдит его за дурное поведение и призывает образумиться на старости лет. Толстяк, как всегда, зубоскалит, хвастается и не упускает случая напомнить судье о пощечине, которую тот получил от принца Генриха, покровителя Фальстафа.

В Йорке приближенные архиепископа взвешивают свои шансы на победу. Их обнадеживает то, что на них движется лишь третья часть королевских войск, которую ведут принц Джон и граф Уэстморленд. Сам король и его старший сын выступили против уэльсцев Глендаура, еще одна часть королевской армии должна противостоять французам. Все же некоторые из мятежных лордов считают, что им не выстоять без помощи графа Нортемберленда. В Лондоне миссис Куикли («Быстрая», «Вострушка» — англ.), владелица трактира «Кабанья голова», добивается ареста Фальстафа за долги и невыполнение обещания жениться. Фальстаф препирается с нею, с полицейскими и появившимся на улице верховным судьей, приводя в свою защиту самые неожиданные и комичные доводы. Наконец ему удается лестью выманить у вдовы Куикли не только прощение прежних долгов, но и новый заем, а также приглашение на ужин. Вернувшиеся в Лондон принц Генрих и Пойнс, узнав об этом ужине, решают переодеться слугами и прислуживать на нем, чтобы увидеть Фальстафа «в его настоящем виде». Возвращение королевской армии в столицу вызвано тяжелой болезнью Генриха IV. Его старший сын глубоко огорчен болезнью отца, но скрывает это, чтобы не прослыть лицемером.

В Уоркворте, замке графа Нортемберленда, овдовевшая леди Перси стыдит тестя за то, что из-за его притворной болезни погиб оставленный без подкрепления Хотспер. Она и жена графа настаивают, чтобы он скрылся в Шотландии, вместо того чтобы выступить на помощь архиепископу Йоркскому.

К Фальстафу, миссис Куикли и Долль Тершит («Рвущая простыни» — англ.), весело пирующим в трактире, присоединяются Бардольф и напыщенный прапорщик Пистоль. Принц и Пойнс, надевшие куртки слуг, становятся свидетелями волнующей сцены между Фальстафом и Долль и слышат, что, по мнению старого гуляки, принц «добрый малый, хотя и вздорный», Пойнс — павиан, которому место на виселице, и многое другое. Когда возмущенный Генрих собирается оттаскать Фальстафа за уши, тот узнает своего покровителя и тут же объясняет, что «говорил о нем дурно при падших созданиях, чтобы эти падшие создания не вздумали его полюбить. <…> Я поступал как заботливый друг и верноподданный». Веселье внезапно заканчивается, поскольку принца и Фальстафа призывают к оружию, чтобы выступить против северных мятежников. Фальстаф все же ухитряется улизнуть и, вернувшись в трактир, требует Долль к себе в спальню.

В Вестминстерском дворце измученный король размышляет о бессонных ночах — уделе всякого монарха — и вспоминает, что убитый Ричард II предвидел разрыв между ним и домом Перси. Стремясь поднять настроение короля, граф Уорик умаляет мощь восставших и сообщает о смерти Оуэна Глендаура, непокорного хозяина Уэльса, В Глостершире Фальстаф, набирая рекрутов, встречает друга своей юности — судью Шеллоу («Пустой» — англ.). Побеседовав с рекрутами, он за взятку освобождает годных к службе и оставляет неприспособленных — Мозгляка, Тень и Бородавку. Фальстаф отправляется в поход с твердым намерением на обратном пути обобрать старого приятеля.

В Йоркширском лесу архиепископ Йоркский сообщает своим соратникам, что Нортемберленд покинул их и, не собрав войска, бежал в Шотландию. Граф Уэстморленд пытается примирить мятежных лордов с королем и убеждает их заключить мир с принцем Джоном. Лорда Маубрея одолевают дурные предчувствия, но архиепископ убеждает его, что король жаждет спокойствия в королевстве любой ценой. На встрече с мятежниками принц обещает, что все их требования будут выполнены, и пьет за их здоровье. Заговорщики распускают войска, и вероломный принц арестовывает их за измену. Он приказывает преследовать разрозненные войска мятежников и расправиться с ними.

Король находится в Иерусалимской палате Вестминстера. Он уговаривает своих младших сыновей сохранять добрые отношения с принцем Генрихом, от милостей которого они будут зависеть в будущем. Он сетует на беспутство наследника. Граф Уорик пытается найти оправдания для Генриха, но короля они не убеждают. Граф Уэстморленд приносит известие, что принц Джон подавил мятеж. Второй посланец также докладывает о победе — Йоркширский шериф разбил войска Нортемберленда и шотландцев. Однако от радостных вестей королю становится плохо. Его относят в постель. Пока король спит, в его комнату входит принц Генрих. Решив, что отец уже мертв, Генрих надевает корону и уходит. Очнувшийся король узнает, что принц заходил к нему, и, не обнаружив короны, с горечью обвиняет сына: «Вся жизнь твоя доказывала ясно, / Что ты меня не любишь, и хотел ты, / Чтоб в смертный час я в этом убедился». Принц спешит объяснить свой поступок. Он уверяет отца, что счел его мертвым и взял корону лишь во исполнение долга. Тронутый красноречием сына, король подзывает его к своему изголовью. Он вспоминает окольные пути, которыми шел к власти, и, хотя считает положение сына более прочным, предупреждает его против раздоров внутри страны: «Веди войну в чужих краях, мой Генри, / Чтоб головы горячие занять…» Узнав, что ему стало плохо в Иерусалимской палате, король вспоминает пророчество, согласно которому он должен окончить жизнь в Иерусалиме. Король всегда считал, что имеется в виду Святая Земля. Теперь же он понимает истинный смысл предсказания и просит вновь отнести его в ту же палату: «Там, в Иерусалиме, небу дух предам».

В Вестминстере молодой король уверяет братьев, что им нечего беспокоиться о своей судьбе во время его правления. Верховный судья, некогда заключивший Генриха в темницу за оскорбление своего сана, прощен и приближен за свою твердость и бесстрашие. Генрих говорит: «В гроб с отцом сошло мое беспутство».

Фальстаф, узнав о воцарении своего покровителя, спешит в Лондон. Во время коронации он становится на видном месте. Он ждет необычайных почестей от старого дружка и обещает поделиться ими со своими присными, в том числе и с Шеллоу, которому успел изрядно задолжать. Но вышедший к народу Генрих на фамильярное обращение Фальстафа отвечает: «Старик, с тобой я незнаком. Покайся! / Седины вовсе не к лицу шутам». Король изгоняет бывших дружков, пообещав им дать средства к жизни, чтобы «нужда на зло вас не толкала». Фальстаф уверен, что суровость Генриха притворна, но появившийся верховный судья приказывает арестовать его вместе с друзьями и заключить в тюрьму. Принц Джон говорит судье: «Мне по душе поступок государя; / Намерен прежних спутников своих / Он обеспечить, но их всех изгнал / И не вернет, пока не убедится / В их скромном и разумном поведенье». Принц уверен, что в течение года король «огонь и меч пошлет во Францию».

Интересные факты

• Имя Шеллоу (мировой судья) из пьесы — от слова shallow: мелкий, неглубокий.

• Имя Сайленс (мировой судья) из хроники — от слова silence: молчание.

• Мировые судьи (те самые Шеллоу и Сайленс), были в старой Англии довольно значительными административными лицами, которые наблюдали за «общественным спокойствием» и за исполнением правительственных распоряжений.

• Доль Тершит (tear sheet)— имя этого женского персонажа в буквальном переводе от английского значит «рви простыню».

• Олицетворение Молвы, говорящий пролог — образ из моралите, средневекового аллегорического театра, нередко выводившийся на сцене во времена Шекспира.

• Эту пьесу на русский язык перевел известный русский писатель: Борис Пастернак.

• Роль принца Уэльского исполнял Томас Арн.

Ссылки

[lib.ru/SHAKESPEARE/shks_text2.txt Генрих IV, часть 2] в библиотеке Максима Мошкова

• Ржевская В. С. [rus-shake.ru/criticism/Rzhevskaya/The_Clown_and_the_Prince/ Шут и королевич: две истории одного автора]. — Киев: Издательский дом «Промени», 2010. — 170 с. — 100 экз. — ISBN 978-966-8935-06-0.

Отрывок, характеризующий Генрих IV, часть 2

– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.