Дюгамель, Александр Осипович

Александр Осипович Дюгамель<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Западно-Сибирский генерал-губернатор
13 января 1861 — 28 октября 1866
Предшественник:	Гасфорд, Густав Христианович
Преемник:	Хрущов, Александр Петрович
Рождение:	26 января 1801(1801-01-26) Митава, Лифляндская губерния, Российская империя
Смерть:	28 мая 1880(1880-05-28) (79 лет) село Носковцы Винницкого уезда Подольской губернии, Российская империя
Военная служба
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	Генеральный штаб
Звание:	генерал от инфантерии
Командовал:	Отдельный Сибирский корпус
Сражения:	Среднеазиатские походы, Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831 года
Награды:	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1827) Орден Святой Анны 4-й ст. (1828) Золотое оружие «За храбрость» (1831) Орден Святой Анны 3-й ст. (1831) Virtuti Militari 4-й ст. (1832) Орден Святого Владимира 3-й ст. (1833) Орден Святого Станислава 2-й ст. (1836) Орден Святого Георгия 4-й ст. (1839) Орден Святого Станислава 1-й ст. (1841) Орден Святой Анны 1-й ст. (1842) Орден Святого Владимира 2-й ст. (1850) Орден Белого Орла (1851) Орден Святого Александра Невского (1856) Орден Святого Владимира 1-й ст. (1865)

Алекса́ндр О́сипович Дюгаме́ль (26 января 1801 — 28 мая 1880) — генерал от инфантерии, Западно-Сибирский генерал-губернатор.

Биография

Родился 26 января 1801, в Митаве в семье Лифляндского вице-губернатора тайного советника Осипа Осиповича Дюгамеля, происходил из дворян Лифляндской губернии.

Получил блестящее домашнее образование, в 1820 году выдержал экзамен на чин при Пажеском корпусе.

Начал службу 27 января 1820 года прапорщиком свиты Его Величества по квартирмейстерской части и назначен состоять при канцелярии генерал-квартирмейстера Главного штаба. В 1820—1823 годах принимал участие в тригонометрической съёмке Петербургской губернии.

22 апреля 1823 года произведён в подпоручики и 12 декабря переведён в Гвардейский Генеральный штаб, в котором получил назначение в Военно-топографическое депо. В 1825—1826 годах состоял при полковнике Ф. Ф. Берге во время его экспедиции к Каспийскому и Аральскому морям, летом 1826 года вернулся и в Москве представил императору отчёт об экспедиции. 23 августа 1826 года был произведён в поручики и командирован в Константинополь, где находился до октября следующего года, занимая должность 2-го секретаря при военном отделении русской миссии, 29 июля 1827 года получил орден св. Владимира 4-й степени и 22 августа — чин штабс-капитана.

Во время русско-турецкой войны 1828—1829 гг. Дюгамель был определён в Императорскую главную квартиру, после переправы через Дунай войск 3-го пехотного корпуса состоял в авангарде генерал-лейтенанта Ф. В. Ридигера и участвовал в боях под Констанцей и Шумлой, в июне 1828 г. за отличие при Кюстенджи получил бант к ордену св. Владимира 4-й степени, в октябре 1828 г. направлен во 2-й пехотный корпус под Силистрию и за отличие при осаде этой крепости был награждён орденом св. Анны 3-й степени с мечами и бантом. В кампанию 1829 г. Дюгамель получил назначение в 6-й пехотный корпус генерала от инфантерии Л. О. Рота, 5 мая участвовал в сражении при селении Эски-Арнаутлар, был ранен в плечо и взят в плен, содержался в Шумле до 3 июля. После освобождения прибыл в Главную квартиру армии в Ямболь и уже 8 августа участвовал в занятии Адрианополя; 4 сентября отправлен в Кавказскую армию графа И. Ф. Паскевича под Эрзерум с известием о заключении мира. 14 октября 1829 г. за отличие был произведён в капитаны.

Затем в 1831 г. Дюгамель участвовал в походах против поляков, отличился и здесь, особенно в сражениях при Калушине, Вавре и Грохове; за что был награждён 22 марта 1831 г. золотой шпагой с надписью «За храбрость». После этого Дюгамель был в составе отряда генерала от кавалерии К. А. Крейца, а затем при генерал-лейтенанте Н. Н. Муравьёве до присоединения последнего к главным силам в Пултуске. После взятия Варшавы, за отличие в котором Дюгамель 15 октября получил орден св. Анны 2-й степени и был произведён 25 декабря 1831 г. в полковники, он был командирован в Санкт-Петербург и продолжал службу в Главном штабе, откуда был назначен состоять при Н. Н. Муравьёве, отправленному в Турцию для исполнений секретных поручений. По прибытии в Константинополь, Муравьёв отправил Дюгамеля в Конию для проведения переговоров с египетским командующим Ибрагимом-пашой. По возвращении в турецкую столицу в апреле 1833 года, Дюгамель занимался составлением описания укреплений Дарданелл, а 13 мая был назначен состоять при главнокомандующем русским экспедиционным корпусом графе А. Ф. Орлове, посланном на помощь турецкому султану против восставшего египетского паши Мухаммеда-Али. После урегулирования турецких неурядиц Дюгамель был назначен 8 августа в Каир генеральным консулом; 12 августа получил орден св. Владимира 3-й степени; 23 октября 1836 г. был удостоен ордена св. Станислава 2-й степени со звездой; 6 декабря 1836 г. произведён в генерал-майоры; и, наконец, 3 августа 1837 года отозван в Россию.

Дипломатические способности Дюгамеля выдвинули его, и потому 30 апреля следующего года он был назначен полномочным министром при тегеранском дворе, где сменил графа Симонича. В 1841 г. Дюгамель оставил пост министра в Персии, был зачислен в списки Генерального штаба и назначен непременным членом совета Военной академии. Через год ему были даны особые дипломатические поручения в княжества Молдавию и Валахию, исполненные им с большим успехом. 1 декабря 1843 г. Дюгамель был назначен членом комитета, учрежденного для начертания общего плана водяных и сухопутных сообщений в Империи, по завершении работ в комитете в 1845 г. Дюгамель подал прошение об отставке «по крайне расстроенным обстоятельствам», но император, «имея ввиду дать ему высшее назначение», высказал пожелание, чтобы он не оставлял службы. 25 декабря 1847 г. Дюгамель был назначен в свиту Его Величества и в апреле следующего года был направлен в Молдавию и Валахию для предотвращения революционных выступлений. 3 апреля 1849 г. произведён в генерал-лейтенанты. Вскоре после этого он получил орден св. Владимира 2-й степени (17 января 1850 г.), а затем и Белого Орла (24 апреля 1851 г.) за отличное исполнение особых поручений во второй раз в княжествах Молдавии и Валахии.

15 декабря 1851 г. Дюгамель был назначен сенатором и присутствовать в межевом департаменте правительствующего сената. Затем в последующие годы Дюгамель был назначаем присутствующим, а с 1856 г. — первоприсутствующим последовательно в различных департаментах сената (как то — 1-й департамент, 3-й департамент, Департамент герольдии). В том же 1856 г., 26 августа, Дюгамель получил орден св. Александра Невского, а через четыре года, 30 августа 1860 г. — алмазные знаки к этому ордену. С октября 1859 г. по июль 1860 г. Дюгамель ревизовал Олонецкую губернию.

13 января 1861 году ушёл в отставку командир отдельного Сибирского корпуса и генерал-губернатор Западной Сибири Г. Х. Гасфорд и Дюгамелю всемилостивейше повелено было занять освободившийся пост, с оставлением в звании сенатора. В том же году, 30 августа, Дюгамель был произведён в генералы от инфантерии, а 4 апреля 1865 г. награждён орденом св. Владимира 1-й степени с мечами и назначен командующим войсками Западно-Сибирского военного округа с оставлением генерал-губернатором Западной Сибири и сенатором. 28 октября 1866 г., согласно прошению, Дюгамель был уволен от помянутых должностей, но оставлен в звании сенатора и назначен членом Государственного совета.

В 1870 году, по случаю 50-летия службы в офицерских чинах, Дюгамель удостоился Высочайшего рескрипта и зачислен опять в Генеральный штаб.

Среди прочих наград Дюгамель имел ордена Virtuti Militari 4-й степени (1832 г., за Польскую кампанию 1831 г.), св. Георгия 4-й степени (3 декабря 1839 г., за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах, № 5915 по списку Григоровича — Степанова), св. Станислава 1-й степени (15 апреля 1841 г.), св. Анны 1-й степени (24 февраля 1842 г.).

Умер 28 мая 1880 г. в селе Носковцы Винницкого уезда Подольской губернии, похоронен там же на кладбище при Молчанском костеле).

Дюгамель был женат на дочери командира Лейб-гвардии Преображенского полка М. С. Козловского Юлии Михайловне; детей у них не было, но в семье воспитывалась троюродная племянница Юлия Степановна Гаршина, рано потерявшая родителей. Она впоследствии вышла замуж за адъютанта Дюгамеля капитана Миссори-Торриани.

В «Русском архиве» за 1885 г., кн. I—III, напечатаны обширные и ценные «Записки» А. О. Дюгамеля (выпущены М. Н. Катковым отдельным изданием в Москве в том же году). Также встречаются упоминания на следующие публикации Дюгамеля: «Сравнительный обзор государственных доходов во Франции, в Австрии, в Пруссии и в России» (1844) и «История кредита и государственного долга в России» (1845), однако точных библиографических данных на эти публикации найти не удалось. Кроме указанных работ Дюгамелем были написаны следующие значительные труды (остались неопубликованными): «История войны против Польских мятежников в 1831 году» и «Критический очерк операций русской армии в Польше в 1831 г.».

Награды

• Орден Святого Владимира 4-й ст. (1827)
• Орден Святой Анны 4-й ст. (1828)
• Золотое оружие «За храбрость» (1831)
• Орден Святой Анны 3-й ст. (1831)
• Virtuti Militari 4-й ст. (1832)
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (1833)
• Орден Святого Станислава 2-й ст. (1836)
• Орден Святого Георгия 4-й ст. (1839)
• Орден Святого Станислава 1-й ст. (1841)
• Орден Святой Анны 1-й ст. (1842)
• Орден Святого Владимира 2-й ст. (1850)
• Орден Белого орла (1851)
• Орден Святого Александра Невского (1856)
• Орден Святого Владимира 1-й ст. (1865).

Источники

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. СПб., 2007.

Отрывок, характеризующий Дюгамель, Александр Осипович

И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.