Кандзаси

Кандзаси (яп. 簪, встречается также написание 髪挿し) — японские традиционные женские украшения для волос. Кандзаси носят с кимоно.

Общие сведения

Японские женщины начали украшать свои причёски большим количеством шпилек и гребней во второй половине периода Эдо, то есть, в 1700-х годах.

Кандзаси делают из древесины самшита, павловнии, сакуры, магнолии и покрывают японским лаком. Также встречаются кандзаси из золота, серебра, позолоченные и посеребрённые. В последнее время для кандзаси очень часто используются латунь, черепаховый панцирь, для украшений — шёлк. Дешёвые кандзаси стали делать из пластика. Используются агат, кораллы, нефрит, кварц. В древности дорогие кандзаси изготавливали из кости журавля.

Кандзаси периода Эдо считаются коллекционной редкостью.

В европейских странах украшения в причёсках не регламентированы, в Японии же ношение заколок, гребней, шпилек и искусственных цветов строго формализованы. Кандзаси должны соответствовать социальному положению и возрасту носящего.

Особое внимание кандзаси уделяется среди гейш, в так называемом «мире цветов и ив». Например, начинающие ученицы гейш носят богато украшенные шёлковыми цветами гребни по сезону, а гейши — только простой деревянный гребень и простую шпильку.

Происхождение

Японцы начали украшать причёски в период Дзёмон. Древние причёски были украшены тонкими палочками, втыкая которые, как считалось, можно снять сглаз или магический навет. Из пучков таких палочек позже стали делать гребни куси (яп. 櫛).

Позже, в период Нара, японцы привезли из Китая украшения для волос множества типов и фасонов. Когда в период Хэйан в моду вошли незатейливые причёски-хвосты, китайские шпильки вышли из моды. Тогда же гребни и шпильки стали в общем называть «кандзаси».

В период Адзути-Момояма ушла мода на причёски стиля тараками (яп. 垂髪, свисающие волосы), а кандзаси набрали популярность. К началу периода Эдо мода снова изменилась: популярными стали широкие шпильки.

В середине периода причёски усложняются и увеличиваются в размерах. Шпильки и гребни становятся обязательными спутниками любой девушки, лишь при дворе сохраняется относительно постоянная мода.

В то же время в королевстве Рюкю налаживается производство латунных украшений, дифференцирующихся по полу и статусу носящего.

В последних годах периода Эдо искусство ремесленников-изготовителей кандзаси достигло вершины. Появились разновидности: хираути, тама-кандзаси, хана-кандзаси, бира-бира.

Сегодня японцы редко носят кимоно и традиционные причёски. Однако они используются при походах в храмы, на свадьбах, а также гейшами.

Кандзаси, особенно цумами-кандзаси, делают как любители так и профессионалы. Однако цумами-кандзаси — это Национальное достояние Японии. Автор украшения должен знать о принципах создания кандзаси, о сочетаемости материалов и приемлемости используемых орнаментов для ношения в определённые сезоны. Изготовитель-соискатель должен пройти сертификацию у известных мастеров.

Этимология

Иероглиф «簪» пришёл в Японию из Китая. Он включает элемент «牙», имеющий значение «клык». Однако исторически на его месте был элемент «旡» («без»). Внизу иероглифа находится элемент «曰» (изречь, гласить), означающий, что кандзаси отражали поступки и статус носящего.

Когда модными становились китайские причёски, кандзаси тоже приобретали популярность. Знать мужского пола пользовалась украшениями из слоновой кости, простолюдины довольствовались деревянными кандзаси. Женщины пользовались раздвоенными шпильками в форме сая, а также металлическими заколками для волос надо лбом.

Хотя японское слово «кандзаси» наверняка происходит от оборота «воткнутое в волосы» (яп. 髪挿し ками саси), существует и другая версия: японцы издревле украшали головы полевыми цветами перед тем, как обратиться к богам. Эти цветы получили название «воткнутые цветы» (яп. 花挿し ка саси).

Материалы

Металлические кандзаси изготавливаются из серебра, олова, латуни, в период Мэйдзи кандзаси исполнялись из платины. Изредка материалом бывает черепаховый панцирь, древесина аквилярии, сандал и похожий на него японский ладан. Известны летние украшения из кристаллов, хотя, ввиду низкой сохранности, их осталось очень немного. Простой народ носил деревянные кандзаси, имитации черепахового панциря изготовляли из лошадиного копыта. Сегодня кандзаси стали делать из пластика, а самые высококачественные образцы вырезаются из однородного черепахового панциря.

Кандзаси, как и любые украшения, делают не только из благородных металлов, драгоценных и полудрагоценных камней, янтаря и кораллов. Материалом может быть даже целлулоид и стекло. Дорогие кораллы могут заменяться имитацией, выполненной из селитры и яичного белка.

Цветы для кандзаси изготавливают из шёлка. Энтузиасты-непрофессионалы используют и более дешёвые материалы.

Виды кандзаси

Современные кандзаси подбираются под причёску и сезон. До сих пор выбор кандзаси регламентирован запутанными правилами. Майко и хангёку носят украшенные цветами хана-кандзаси (яп. 花簪, цветочные украшения), сменяющиеся вместе с месяцами.

Классификация по внешнему виду

• Мацуба (яп. 松葉簪 мацуба кандзаси, сосновая игла)： производятся, преимущественно, из черепашьего панциря. Имеют форму сосновой иглы; самый простой вид кандзаси. Введены в моду таю Ёсивары.

Мимикаки кандзаси

Мимикаки (яп. 耳掻き, палочка для чистки ушей). Это понятие объединяет множество подтипов кандзаси, общее у них — небольшой декоративный элемент на длинной ножке (или двух). Исторически на мимикаки совсем не было украшений.

• Хираути (яп. 平打簪 хираути кандзаси, плоская шпилька): шпилька с плоским закруглённым декоративным элементом. Ножка может быть раздвоенной. Жёны самураев носили серебряные, золотые, латунные хираути, а также покрытые любым из драгоценных металлов. Серебряные хираути (яп. 銀平 гинхира) были особенно популярны. На декоративном элементе изображался камон (родовой знак) дома женщины. С конца периода Эдо гейши, не имевшие собственных камонов, стали заказывать хираути с изображением камона любимого. Нынешние хираути бывают деревянными, черепаховыми, пластиковыми. Декоративный элемент бывает как сквозным, например, из проволоки, так и цельным, из лакированного дерева или черепахового панциря.

• Тама-кандзаси (яп. 玉簪, украшение-шарик): самый популярный вид кандзаси. Украшен единственным шариком из коралла либо агата, нефрита, черепахового панциря, слоновой кости. В последние годы сёгуната Токугава использовалось также стекло, в период Тайсё — целлулоид. Ножка у шпильки либо одна, либо их две. В карюкае Киото летом обычно носят нефритовую булавку, а зимой — розового коралла. Тама-кандзаси популярны среди молодёжи.

• Ёситё (яп. 吉丁 ёситё:): раздвоенные плоские шпильки. Изготовляется, в основном, из черепашьего панциря. В настоящее время получили распространение пластиковые ёситё. Исторически украшали затылочную часть причёски. Хотя первые ёситё находят уже в захоронениях периода Кофун, в период Эдо ёситё распространились среди женщин, ведущих роскошный образ жизни. Вышедший в период Эдо на камбуне «указ о платье служанок» (яп. 女中衣類直段之定 дзётю: ируй дзика дай но садамэ) запрещал не-аристократам носить роскошную одежду, а ёситё к роскоши не относились; дамы с их помощью обходили указ. Замужние женщины носили одну ёситё в районе виска. Гейшам было разрешено использовать более двух ёситё на висках, а юдзё (проститутки) в противоположность гейшам носили множество ёситё во всех частях причёски, в том числе придерживали затылочную часть, что служило надёжным средством различия. Юдзё втыкали ёситё и в чёлку (ниже располагались бира-бира). В Канто исторически использовались круглые ёситё, а в Кансае — угловатые.

Биракан

Бира (яп. ビラカン биракан, развевающиеся кандзаси) появились в годы Кансэй периода Эдо (1789—1801). Ими украшали причёски незамужних дочерей купеческого сословия. Тогда бира имели форму бабочек или птиц со свисающими цепочками. Девушки переставали носить бира с помолвкой. Мода на бира за три года достигла Киото и Осаки, а цепочки удлинились до семи—девяти звеньев. По всей Японии бира распространились в период Мэйдзи.

• Тирикан (яп. チリカン, развевающиеся кандзаси): используются преимущественно гейшами. Изготовляются из драгоценных металлов. Представляют собой декоративный элемент-пластинку со свисающими частями. Кроме того, сверху украшаются шёлковыми или металлическими цветами, бабочками. В причёске держится за счёт длинной ножки (или двух). Название «тирикан» является сокращением слова тири-кандзаси (яп. チリ簪) и происходит от ономатопоэтического обозначения звона прикасающихся друг к другу металлических свисающих частей: «тири-тири» (яп. チリチリ, дзынь-дзынь).

• Бира-бира (яп. びらびら簪 бирабира кандзаси): включают в себя оги (яп. 扇 о:ги, веер), химэгата (яп. 姫型, фасон для принцесс) и марубира (яп. 丸ビラ, круглое бира). Отличие от тирикан — биракан состоят только из пластинки со свисающими металлическими полосками, не украшаясь сверх того. У о́ги пластинка выполнена в форме веера, а у марубира она круглая. Сегодня биракан носят майко (ученицы гейш) слева надо лбом; в частности, на дебют мисэдаси надевается два о́ги-бира. Сами гейши, за исключением проведения чайных церемоний и фестивалей, сопровождающихся переодеванием в костюмы молодых девушек, бира-бира не носят.

Цумами-кандзаси

• Цумами-кандзаси (яп. 撮簪): цумами-кандзаси отличает от других видов украшение поверхности сложной аппликацией из кусочков ткани, защипываемой пинцетом (обычно бамбуковым) в треугольные лепестки. Исполнение цумами-кандзаси из множества мелких элементов требует аккуратности и кропотливости. Из-за того, что из лепесточков чаще всего делают цветы, цумами-кандзаси также называют хана-кандзаси (яп. 花簪, цветочные кандзаси). Для производства аппликаций обычно берётся натуральный шёлк, причём чаще всего мастер окрашивает его самостоятельно. Старый шёлк плохо подходит для цумами-кандзаси. Сегодня цумами-кандзаси, кроме учениц гейш (майко) носят дети на праздник Сити-го-сан и молодые девушки на мероприятия, где предполагается надевать кимоно.

Цумами-кандзаси со свисающими цветами называются сидарэ-кандзаси (яп. 枝垂れ, развевающиеся украшения).

• Кусудама (яп. 薬玉, кусудама, парчовый мешочек с благовониями): вид цумами-кандзаси; из шёлковых лепестков формируется шарик. Этот вид кандзаси носят девочки-подростки, а также майко на Сэцубун.

Поддерживающие причёску

• Каноко-домэ (яп. 鹿の子留, заколка для ленты «каноко»): каноко — мягкая лента, поддерживающая магэ (яп. 髷, пучок волос на затылке, элемент многих японских причёсок), она выполняется техникой узелкового окрашивания сибори (яп. 絞り) из шёлкового крепа. Прикрепляется к магэ небольшой шпилькой — каноко-домэ. В отличие от других кандзаси, эта шпилька втыкается в пучок вертикально. Майко носят самые дорогие тонкие каноко-домэ ручной работы, выполненные из платины в технике выемчатой эмали, украшенные янтарём и «семью сокровищами» (совокупное название золота, серебра, лазурита, раковин тридакны, агата, коралла, горного хрусталя). Майко носят как самостоятельно выбранные кандзаси, так и подаренные покровителями (данна). Каноко-домэ используется в причёсках варэсинобу и офуку и поддерживает их магэ.

• Ити-домэ (яп. 位置留): тонкий шнурок-проволока, удерживающий причёски изнутри. Японские причёски держатся не на лаке или заколках, а на ити-домэ.　В некоторых причёсках, например, осидори но хина (яп. 鴛鴦の雛, цыплёнок утки-мандаринки) ити-домэ украшает причёску: её не прячут внутрь, а выводят наружу в районе магэ.

• Ко́гай (яп. 笄 ко:гай): обычно при перечислении отделяются от других видов кандзаси. Появилась как поддерживающая причёску шпилька. В мужских и женских причёсках использовались похожие ко́гай. Когай изготавливаются в форме меча в ножнах. На этот «меч» накручивали магэ. Причёска считалась красивой, если намотанные на когай волосы лежали ровным цилиндром. Позже валик волос стали разделять пополам, создав причёску тюсаси (яп. 中差し тю:саси, раскрытая середина)）. Когай обязателен в традиционной причёске невесты.

• Куси (яп. 櫛, гребень): поддерживает верх причёски. Куси тоже часто выделяются из понятия «кандзаси». Так как в японском языке слово «куси» омонимично слову куси (яп. 苦死, мучительная смерть), куси редко дарят. Куси часто делают из черепахового панциря и лакированного дерева. Куси украшают жемчугом и перламутром, золотой фольгой (на куси часто выполняется макиэ (яп. 蒔絵) — лаковая миниатюра, покрывающаяся золотым или серебряным порошком). Верхняя кромка гребня обычно не украшается. Европейский гребень значительно отличается от куси узким верхом. Ещё одно отличие заключается в том, что у японских гребней нет зубьев по бокам, это следствие разделения японских причёсок на части: лобная, боковые, теменная, затылочная; куси должен их соединять. В «мире цветов и ив» получили популярность богато украшенные гребни с широким основанием.

Исторические

• Мусасино кандзаси (яп. 武蔵野簪): в 1840—1849 годах в моду вошли коротенькие бамбуковые шпильки в форме птичьих крыльев. Они стали популярны и среди незамужних девушек, и среди юдзё, и их начали изготавливать из серебра, не такого жёсткого, как бамбук. Происхождение названия неясно.

• Эдо-гин-кандзаси (яп. 江戸銀簪): с середины периода Эдо до наступления периода Мэйдзи в Эдо (нынешнем Токио были популярны короткие, около 12 см длиной, серебряные кандзаси. Сперва они достигали 18 сантиметров, но в 1735 году основная масса кандзаси была короткой. Эдо-гин-кандзаси бывали подвида «тама-кандзаси» с коралловым или авантюриновым украшением. Украшения бывали и в форме цветов, животных, птиц, предметов обихода. Встречались и кандзаси вовсе без украшений. Эдо-гин выполнялись из чистого серебра, во второй половине периода появились кандзаси с позолотой, а также медные с инкрустацией золотом. Дешёвые эдо-гин делали из латуни и железа и совсем без серебра. Дешёвые латунные кандзаси бедные девушки, приехавшие в Эдо на заработки, увозили с собой в родные края. Железные же, наоборот, быстро прославились благодаря мастерству ремесленников и стали аксессуарами шикарных гейш.

Прочие виды

• Татисаси (яп. 立挿し, воткнутые прямо): кандзаси на длинной ножке, вставляющиеся в боковые «крылья» причёски. Появились в середине периода Эдо. Широко известны летние кандзаси в форме утива (круглого веера).

• Рётэн-кандзаси (яп. 両天簪 рё:тэн кандзаси): комплект из двух кандзаси, располагающихся по сторонам от чёлки. Могут украшаться камон или шёлковыми цветами. Рётэн могут быть и бира.

• Кинсэки-кандзаси (яп. 銀製葵簪, сделанные из серебра): мода на кинсэки-кандзаси началась в 1837—1838 годах. Серебряные хираути, украшенные двумя листочками мальвы, стали носить как незамужние горожанки, так и юные юдзё.

• Гэндай кандзаси (яп. 現代の簪): после революции Мэйдзи европейские причёски вытеснили японские. Причёски в форме плектра сямисэна полностью исчезли из повседневности. Металлические, лаковые и стеклянные кандзаси заменили пластиковыми. Тем не менее, кимоно снова вошло в моду и ювелиры выпускают новые кандзаси. Японцы всё чаще красят волосы и древний идеал «куроками» (яп. 黒髪, чёрные волосы) уходит в прошлое. Структура волос японцев изменилась. Сегодня выпускаются и кандзаси для ношения с европейскими причёсками. Кандзаси сегодня бывают даже с европейскими цветами, например розами. Кандзаси украшают современными стразами, хотя большой популярностью пользуются также украшения «под старину», например, украшенные стеклянными шариками (яп. トンボ玉 томбо-дама).
• Миокури (яп. 見送り, дословно «свита») — полоски толстой бумаги «васи», покрытые серебристой краской. С XX века используются в причёске варэсинобу в день дебюта, а также при оформлении парика недавно дебютировавшей гейши (в этом случае носят название нэмаки (яп. ねまき)).

Классификация хана-кандзаси

Ученицы гейш, называемые «майко» в Киото и «хангёку» в Токио, носят особые хана-кандзаси, то есть, кандзаси с цветами. Майко, обучающиеся менее года, носят ниспадающие кандзаси (яп. 枝垂れ簪 сидарэ кандзаси) с гирляндами цветов, свешивающихся прямо на лицо. Цветы делаются из яркого шёлка хабутаэ (яп. 羽二重) и мидзухики (яп. 水引) ручной выделки, причём каждому из 28 сезонов традиционного календаря соответствует определённый цветок.

一月 (январь, итигацу). Кандзаси января каждый год меняются. Хотя есть и основной мотив января — сётикубай (яп. 松竹梅 сё:тикубай, сосна, бамбук и слива, пожелание долголетия), а также ракетки хагоита, прялки, морские улитки.

二月 (февраль, нигацу). Началу февраля подходят цветы сливы, тюльпаны и бабочки, а концу — нарциссы. В канун Сэцубуна (обакэ) надеваются два особых вида кандзаси: украшенные шариками кусудама и бумажными вертушками.

三月 (март, сангацу). Символы марта — нарциссы, цветы персика, пионы, бабочки. Основной цвет мартовских украшений — жёлтый.

四月 (апрель, сигацу). Апрель — месяц цветения сакуры (и проведения ханами — праздника любования цветами вишни), которая и занимает главную позицию в это время. Кроме неё в апреле кандзаси часто украшает серебряная или золотая бабочка и крохотный фонарик, бомбори.

五月 (май, гогацу). Глициния и ирисы на кандзаси говорят, что наступило лето, май. Основной цвет украшений мая — синий.

六月 (июнь, рокугацу). Японский июнь очень дождлив и с ним традиционный календарь связывает плакучую иву. Кроме того, ива — это символ гейш (отсюда же и название карюкай (яп. 花柳界 карю:кай, мир цветов и ив). Хорошим дополнением для ивы считаются гвоздика и гортензия.

七月 (июль, ситигацу). Главное событие июля — Гион-мацури, фестиваль Гиона. Каждый год мода на июльские кандзаси меняется. Постоянны, однако, круглые веера утива, стрекозы, а также цую-сиба (яп. 梅雨芝 цую:сиба, капли дождя на траве).

八月 (август, хатигацу). Августовские мотивы — асагао (яп. 朝顔, ипомея, Ipomoea nil) и сусуки (яп. 薄, китайский мискант, Miscanthus sinesis). Сусуки похож на ёжика из стебельков. Начинающие майко носят розовые сусуки-кандзаси, а более опытные — белые.

九月 (сентябрь, кугацу). Цветы сентября — кикё (яп. 桔梗 кикё:, японский колокольчик, ширококолокольчик крупноцветковый, Platycodon grandiflorium) тёмно-розового цвета; клевер, хризантемы, гвоздика, леспедеца (хаги (яп. 萩, lespedeza bicolor)).

十月 (октябрь, дзю: гацу). Октябрь — это кику (яп. 菊, хризантема). Хризантемы вообще очень любят в Японии, они — государственный символ императорского дома. Кандзаси делают с белыми и красными хризантемами. Это сочетание означает разгар осени.

十一月 (ноябрь, дзю: итигацу). Облетающие листья — ноябрьский мотив. Это не обязательно должны быть листья какого-то определённого дерева, часто они представляют собой просто фантазию дизайнера. Вместе с тем, так как на ноябрь приходится осенний аналог ханами — камбукай (яп. 観楓会 камбу:кай, праздник любования кленовыми листьями), листья часто «принадлежат» клёну. Ещё в ноябрьских украшениях можно увидеть листья гинкго.

十二月 (декабрь, дзю: нигацу). Декабрь — время подготовки к Новому году. Майко и гейши украшают причёски особыми кандзаси, с сосновыми иглами, белыми мотибана (яп. 餅花, искусственные цветы, похожие на маленькие комочки моти, насаженные на ветки — символ Нового года), листьями бамбука и двумя маленькими кусочками бумаги, напоминающими таблички для имён актёров. По традиции во время представления каомидзэ сокэн (яп. 顔見世 каомидзэ со:кэн) майко заходят в гримёрки к своим любимым актёрам за автографами. Автографы ставят прямо на кандзаси. Один из актёров должен быть оннагата, исполняющим женские роли.

正月 (Новый Год, сё: гацу) Новогодние кандзаси особенные. На Новый год, отмечающийся в киотосских ханамати 15-го января, майко и гейши надевают кандзаси с рисовыми колосками и голубем без глаз: майко вставляют это кандзаси в правую сторону причёски, а гейши — в левую. Один глаз голубю рисует сама гейша, загадывая любовное желание, а второй должен нарисовать клиент, у которого в прошлом году желание уже сбылось.

Классификация кандзаси по расположению в причёске

• Маэдзаси (яп. 前挿し, втыкающееся вперёд): маэдзаси находятся справа и слева от чёлки.
• Татисаси (яп. 立挿し, втыкающееся вертикально): находятся в верхней части «крыльев» причёски.
• Магэсаси (яп. 髷挿し, втыкающееся в магэ): помещаются в низ магэ. Магэсаси можно увидеть во всех традиционных причёсках. К магэсаси относятся хираути, тама-кандзаси. Когай пронизывает магэ и поэтому может называться тюсаси (яп. 中挿し тю:саси, втыкающийся в центр).
• Консаси (яп. 根挿し, втыкающееся вниз): когай и хираути сегодня часто втыкают в основание магэ. Консаси — часть причёсок итёгаэси (яп. 銀杏返し итё:гаэси, опавший лист гинкго) и сакко.
• Итидомэ (яп. 位置留, фиксирующий на месте): поддерживающие магэ изнутри тонкие шнуры.

Кандзаси в литературе и истории

В романе периода Хэйан «Повесть о Гэндзи» несколько раз используется слово «кадзаси», но оно относится к традиционным растительным украшениям для синтоистского богослужения.

В «Повести о принце Гэндзи», главе «Праздник алых листьев» (яп. 紅葉の賀 Момидзи но ка) протагонист Хикару Гэндзи носит в причёске украшения из белой хризантемы. Традиция украшать себя цветами живёт в «Аой-мацури».

Для называния собственной жены в японском языке употреблялось слово «кэйсай» (яп. 荊妻, шиповниковая жена), от названия самых дешёвых кандзаси из ветвей шиповника. «Шиповниковая жена», таким образом, означает «чудесной красоты»: одна из китайских «четырёх великих красавиц древности», Си Ши, часто стирала в реке, одетая в простое платье и с дешёвыми кандзаси из веток в причёске. В те времена кандзаси были предметом первой необходимости для девушки.

Слово «кандзаси» и иероглиф «簪» впервые были употреблены китайским поэтом Ду Фу:

白头搔更短
浑欲不胜簪

Перевод Галины Стручалиной:

В разлуке седину свою я стал быстрей терять,
И скоро шпилька для волос не сможет их держать…

Эти строки посвящены чиновнику.

В описании красавицы Ян Гуйфэй для обозначения кандзаси используется иероглиф «釵». Две ножки её кандзаси означали бесконечную преданность императору.

В период Эдо женщины в домах сёгунов и даймё носили кандзаси для предотвращения возможного убийства. Кандзаси использовались в качестве оружия в королевстве Рюкю и носили название дзифа (яп. ジーファー дзи:фа:). На Рюкю кандзаси носили как женщины, так и мужчины. Женщины носили всего одну шпильку, которой могли обороняться в случае нападения. Ко второй половине периода Эдо латунные кандзаси стали популярны среди самурайского сословия, однако кандзаси не использовали для обороны. В одном из старинных сэнрю говорится: «Страшно, когда вытаскивают кандзаси из волос».

Во второй половине периода Эдо, благодаря затишью и долгой мирной жизни, поднимается купеческое сословие. С ростом благосостояния членам купеческих семейств становятся доступны новые развлечения. Результатом обогащения купцов становится возникновение моды на богатые кандзаси и гребни (куси). Проститутки должны были отличаться от простолюдинов, им было разрешено носить более дорогие украшения. Ойран и таю носили полученные в подарок от клиентов гребни и кандзаси. Купцы ввели моду на три гребня в причёсках ойран, а также на черепаховые украшения. Самыми дорогими были полупрозрачные желтоватые украшения из панциря без изъянов (точек). Такой панцирь назывался «белым» (яп. 白甲 сироко:).

Таю токийского квартала Ёсивары носили три гребня, по две тама-кандзаси и мацуба-кандзаси, одну длинную когай, 12 ёситё, а кроме того — шпильку с плетёным шнуром в пучке «магэ». В Киото мода была другой: таю Симабары носили три гребня, одну длинную когай, от 6 до 12 ёситё, два длинных биракана, одну большую хана-кандзаси (также называется кацуяма-кандзаси (яп. 勝山), по наименованию причёски кацуяма), а кроме того — ленту каноко с соответствующей булавкой.

Среди исключений из этих правил следует упомянуть проституток, специализирующихся на обслуживании борцов сумо, они носили по два гребня.

Сегодня проституция в Японии запрещена, ойран и таю стали исполнять только культурные функции, присутствуя на больших чайных церемониях.

Литература

• Peabody Essex Museum. Geisha: beyond the painted smile. — George Braziller, 2004. — ISBN 9780807615454.
• Sumiko Hashimoto. Japanese Accessories. — Japan Travel Bureau, 1962.
• Cecilia Segawa Seigle. A courtesan's day: hour by hour. — Hotei, 2004. — ISBN 9789074822596.
• Marianne Hulsbosch, Elizabeth Bedford, Martha Chaiklin. Asian Material Culture. — Amsterdam University Press, 2009. — ISBN 9789089640901.
• Martha Chaiklin. Cultural Commerce and Dutch Commercial Culture: The Influence of European Material Culture on Japan. — Research School, Leiden University, 2003. — ISBN 9789057890864.

Ссылки

• [www.kanzasi.co.jp/cgi-bin/kanzasi/sitemaker.cgi?mode=page&page=page4&category=2 かんざしの歴史と種類]

Отрывок, характеризующий Кандзаси

Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.