Коннолли, Морин

Морин Коннолли
Начало карьеры	1951
Завершение карьеры	1954
Рабочая рука	правша
Одиночный разряд
Турниры серии Большого шлема
Австралия	победа (1953)
Франция	победа (1953, 1954)
Уимблдон	победа (1952-1954)
США	победа (1951-1953)
Парный разряд
Турниры серии Большого шлема
Австралия	победа (1953)
Франция	победа (1954)
Уимблдон	финал (1952, 1953)
США	финал (1952)
Завершила выступления

Мори́н Кэ́трин «Маленькая Мо» Ко́ннолли-Бри́нкер (англ. Maureen Catherine 'Little Mo' Connolly Brinker; 17 сентября 1934, Сан-Диего — 21 июня 1969, Даллас) — американская теннисистка, обладательница Большого шлема за 1953 год в женском одиночном разряде, двенадцатикратная победительница турниров Большого шлема в одиночном, женском парном и смешанном парном разрядах. Член Международного зала теннисной славы с 1969 года.

Спортивная карьера

Коннолли начала играть в теннис в десять лет. В 14 лет она стала самой молодой в истории победительницей юниорского (до 18 лет) чемпионата США. В 1948 году она уже занимала 19 место в рейтинге теннисисток США. В 1950 году, в свой первый год соревнований в турнирах для взрослых, она занимала в этом рейтинге десятую строчку. На следующий год она стала самым молодым игроком сборной США в Кубке Уайтмен, ежегодном командном матче теннисисток США и Великобритании, и самой молодой обладательницей этого трофея. в 1951 году она также выиграла свой первый турнир Большого шлема — Национальный (позже Открытый) чемпионат США, где была посеяна четвёртой. По итогам года агентство «Associated Press» назвало её «Спортсменкой года».

5 июля 1952 года семнадцатилетняя Коннолли стала самой молодой победительницей Уимблдонского турнира с 1905 года, когда турнир выиграла Мэй Саттон. Она также второй раз подряд стала чемпионкой США и второй раз подряд «спортсменкой года» по версии «Associated Press».

Расставшись в 1952 году о своим постоянным тренером Элинор Теннант, в 1953 году Коннолли начала работать с легендарным австралийским тренером Гарри Хопманом, и в ряде турниров она выступала в миксте с его лучшими учениками-мужчинами Хью Лоудом и Кеном Розуоллом. В 1953 году она становится первой и самой молодой в истории до настоящего времени обладательницей Большого шлема: она выиграла чемпионат Австралии, чемпионат Франции, Уимблдон и чемпионат США, отдав соперницам за все четыре турнира только один сет. Её финальный матч на Уимблдоне против Дорис Харт (8–6, 7–5) называют одним из лучших за всю историю турнира. Она также первенствовала на международном турнире в Италии в женском парном разряде с Джули-Энн Сэмпсон. «Associated Press» в третий раз подряд признаёт её «спортсменкой года».

В 1954 году Коннолли не стала защищать свой титул на чемпионате Австралии. Однако она в очередной раз выиграла чемпионат Франции и Уимблдон, при этом победив во Франции во всех трёх разрядах: одиночном, женском парном и миксте. Помимо этого, она выигрывает турнир в Италии в одиночном разряде и в миксте и чемпионат США на грунтовых кортах в одиночном и парном разряде. Этот турнир, к несчастью, стал для неё последним в карьере.

Во время конной прогулки 20 июля 1954 года её сбил грузовик, и она сильно повредила ногу. После этого она уже не могла участвовать в соревнованиях, и после выздоровления сменила спортивную карьеру на тренерскую работу и журналистику (см. Личная жизнь).

Всего за четыре года Коннолли выиграла девять турниров Большого шлема в одиночном разряде подряд. Только одна теннисистка в истории, Хелен Уиллс-Муди, имеет в своём послужном списке более длинную цепочку выигранных подряд турниров Большого шлема (15), но она выступала не во всех турнирах и это достижение заняло у неё десять лет, с 1924 по 1933 год.

Участие в финалах турниров Большого шлема (18)

Одиночный разряд (9)

Победы (9)

Год	Турнир	Соперница в финале	Счёт в финале
1951	Открытый чемпионат США	Ширли Фрай-Ирвин	6–3, 1–6, 6–4
1952	Уимблдонский турнир	Луиза Браф	6–4, 6–3
1952	Открытый чемпионат США (2)	Дорис Харт	6–3, 7–5
1953	Открытый чемпионат Австралии	Джули Сэмпсон-Хейвуд	6–3, 6–2
1953	Открытый чемпионат Франции	Дорис Харт	6–2, 6–4
1953	Уимблдонский турнир (2)	Дорис Харт	8–6, 7–5
1953	Открытый чемпионат США (3)	Дорис Харт	6–2, 6–4
1954	Открытый чемпионат Франции (2)	Жинет Букель	6–4, 6–1
1954	Уимблдонский турнир (3)	Луиза Браф	6–2, 7–5

Женский парный разряд (6)

Победы (2)

Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1953	Открытый чемпионат Австралии	Джули Сэмпсон-Хейвуд	Мэри Бевис-Хоутон Берил Пенроуз	6–4, 6–2
1954	Открытый чемпионат Франции	Нелл Холл-Хопман	Мод Галтье Сюзан Шмитт	7–5, 4–6, 6–0

Поражения (4)

Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1952	Уимблдонский турнир	Луиза Браф	Ширли Фрай-Ирвин Дорис Харт	8–6, 6–3
1952	Открытый чемпионат США	Луиза Браф	Ширли Фрай-Ирвин Дорис Харт	10–8, 6–4
1953	Открытый чемпионат Франции	Джули Сэмпсон-Хейвуд	Ширли Фрай-Ирвин Дорис Харт	6–4, 6–3
1953	Уимблдонский турнир (2)	Джули Сэмпсон-Хейвуд	Ширли Фрай-Ирвин Дорис Харт	6–0, 6–0

Смешанный парный разряд (3)

Победы (1)

Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1954	Открытый чемпионат Франции	Лью Хоуд	Жаклин Паторни Рекс Хартвиг	6–4, 6–3

Поражения (2)

Год	Турнир	Партнёр	Соперники в финале	Счёт в финале
1953	Открытый чемпионат Австралии	Гамильтон Ричардсон	Джули Сэмпсон-Хейвуд Рекс Хартвиг	6–4, 6–3
1953	Открытый чемпионат Франции	Мервин Роуз	Дорис Харт Вик Сейксас	4–6, 6–4, 6–0

Стиль игры

Коннолли получила своё прозвище «Маленькая Мо» по аналогии с «Большой Мо» — линкором «Миссури», за свои пушечные и безошибочные удары.

Коннолли родилась левшой, но с помощью тренера Элинор Теннант приучила себя играть правой рукой, и со временем удар справа стал её главным оружием. Свою автобиографию она так и назвала — «Удар справа» (англ. Forehand Drive).

Обладая сильным и точным ударом, она предпочитала игру на задней линии и редко выходила к сетке, переигрывая соперниц тактически. При этом современники говорят об убийственной мощи её атак и неукротимой воле к победе; бывший теннисный чемпион Тед Шрёдер называл её «убийцей». Сама Морин писала потом, что с помощью Теннант научилась ненавидеть соперниц на корте.

Личная жизнь

Морин Коннолли вырастили мать, Джессамин, и отчим, Огаст Берте. Отец бросил семью, когда Морин была ещё младенцем, и не встречался с ней, пока она не прославилась. Мать и отчим были музыкантами и рассчитывали, что Морин сделает музыкальную карьеру.

Морин любила лошадей и верховую езду и на этой почве познакомилась со своим будущим мужем, Норманом Бринкером, членом олимпийской сборной США по конкуру. Они объявили о своей помолвке 22 февраля 1955 года одновременно с объявлением об окончании спортивной карьеры Морин.

После ухода с корта Морин много времени отдавала пропаганде тенниса и тренерской работе. Она также вела спортивную колонку в газете «San Diego Union» и посылала репортажи о теннисных турнирах в другие американские и английские газеты. В Далласе, где поселилась чета Бринкер, она основала Фонд Морин Коннолли-Бринкер, занимавшийся поддержкой молодых теннисистов. В браке с Бринкером она родила двух детей. В 1966 году у неё был диагностирован рак, и в 34 года, 21 июня 1969 года она скончалась.

Перед смертью Морин Коннолли была внесена в списки Международного зала теннисной славы. В её честь назван Континентальный Кубок Морин Коннолли-Бринкер, разыгрываемый среди теннисисток-юниорок.

Ссылки

• [www.tennisfame.com/hall-of-famers/inductees/maureen-connolly/ Морин Кэтрин Коннолли-Бринкер] на сайте Международного зала теннисной славы (англ.)
• [www.sports.ru/tags/4772688.html?type=dossier Морин Коннолли] на сайте Sports.ru (рус.)
• Joey Seymour. [www.sandiegohistory.org/journal/v54-2/pdf/v54-2seymour.pdf San Diego’s Sweetheart: Maureen Connolly]. «The Journal of San Diego History» v. 52 (2) (весна 2008). Проверено 12 декабря 2009. [www.webcitation.org/66s2JoJGn Архивировано из первоисточника 12 апреля 2012]. (англ.)
• [www.encyclopedia.com/doc/1G2-3404707335.html Encyclopedia of World Biography: Биография Морин Коннолли] (англ.)
• [www.short-biographies.com/biographies/MaureenConnolly.html Short Biographies: Biography of Maureen Connolly - Tennis] (англ.)

Отрывок, характеризующий Коннолли, Морин

– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…