Трёхгрошовая опера

Трёхгрошовая опера
Die Dreigroschenoper
Оригинальная афиша (1928)
Жанр:	пьеса
Автор:	Бертольт Брехт
Язык оригинала:	немецкий
Дата написания:	1928
Дата первой публикации:	1931

«Трёхгрошо́вая о́пера» (нем. Die Dreigroschenoper) — пьеса в трёх действиях, одно из самых известных произведений немецкого поэта и драматурга Бертольта Брехта.

История создания

Российский театровед Борис Зингерман в своё время назвал «Трёхгрошовую оперу» Брехта «„Чайкой“ эпического театра», полагая, что первая постановка пьесы в 1928 году и в признании Брехта-драматурга, как в Германии, так и за её пределами, и в становлении его театра сыграла ту же роль, что и постановка «Чайки» в МХТ — в признании драматургии А. Чехова и становлении самого Художественного театра. Основой для сюжета пьесы послужила знаменитая «Опера нищих» Джона Гея (1728), написанная в жанре балладной оперы и основанная на похождениях реальных лондонских мошенников Джека Шеппарда и Джонатана Уайльда. Переработку «Оперы нищих» Брехту заказал Йозеф Ауфрихт, только что назначенный директором Театра на Шиффбауэрдамм; либретто перевела на немецкий язык писательница Элизабет Гауптман. В процессе переработки Брехт почти не изменил сюжет, но в его версии появились новые персонажи и изменилась трактовка ряда образов. Так, если у Гея Мэкхит был благородным разбойником (как и его прототипы), а Пичем — ловким предпринимателем, то Брехт лишил Мэкхита благородства: он стремится свести кровопролитие к минимуму, но это не более чем деловая рационализация кровопролития; в «Трёхгрошовой опере» оба главных героя — буржуа и предприниматели и оба по сути разбойники.

Музыка в этой пьесе Брехта играла ещё более важную роль, чем во всех предыдущих; публикуя «Трёхгрошовую оперу», Брехт указал, что написана она «при участии» композитора Курта Вайля, поскольку тексты зонгов нередко рождались вместе с музыкой. Как в своё время И. К. Пепуш, соавтор Гея, спародировал в «Опере нищих» придворную оперу Г. Ф. Генделя, так и Вайль в своей музыке пародировал старую оперу, вплетая в мелодии зонгов джазовые мотивы.

Написанная в 1928 году, «Трёгрошовая опера» тогда же была поставлена в Театре на Шиффбауэрдамм и имела сенсационный успех; зонги из спектакля приобрели широкую популярность. При этом не обошлось и без скандала: в нескольких зонгах, не самых знаменитых, Брехт использовал стихи Франсуа Вийона, забыв указать автора. Так, «Баллада сутенёра» представляла собой вольный перевод «Баллады о Вийоне и толстухе Марго» французского поэта; таким же вольным переводом Вийона была «Баллада о приятной жизни»; «Песня о Соломоне Мудром», которую Брехт позже в несколько изменённом виде включил и в «Мамашу Кураж», — переделка «Баллады о глупостях любви»; переработкой песни Вийона был и небольшой зонг «О состраданье просит вас Макхит…»; наконец, переработка двух баллад Вийона — «Эпитафии, написанной Вийоном для него и его товарищей в ожидании виселицы» и «Баллады, в которой Вийон просит у всех пощады» — у Брехта превратилась в «Балладу, в которой Макхит просит у всех прощения». Этот плагиат возмутил влиятельного берлинского критика Альфреда Керра, другой же критик, Карл Краус, оправдал Брехта его «аморальной чистотой». В 1946 году Брехт написал новую «Балладу о приятной жизни» и новые строфы для «Баллады, в которой Макхит…»; он полностью переписал и «Солдатскую песню» («От Гибралтара до Пешавара»), — в новой версии это была песня солдат Второй мировой войны и начиналась словами: «Фриц был штурмовик, и Карл был фашист…».

В 1929 году в Берлине вышел отдельный сборник «Зонги из Трёхгрошовой оперы». Полный текст пьесы был опубликован в 1931 году вместе со сценарием «Шишка» и материалами судебного процесса по поводу фильма Г. В. Пабста «Трёхгрошовая опера».

В 1934 году на основе оперы Брехт закончил «Трёхгрошовый роман» — единственное своё крупное прозаическое произведение.

Переводы на русский язык

На русский «Трёхгрошовая опера» впервые была переведена в 1928 году Львом Микулиным и Вадимом Шершеневичем специально для Камерного театра А. Таирова.

Во второй половине 1950-х годов Соломон Апт заново перевёл пьесу Брехта, — в этом переводе она вышла отдельным изданием в 1958 году в издательстве «Искусство», и в дальнейшем «Трёхгрошовая опера» обычно публиковалась и ставилась на сцене именно в переводе Апта.

Ещё один известный перевод принадлежит Ефиму Эткинду, в 1963 году пьеса в его переводе была поставлена Ленинградским театром им. Ленинского комсомола.

В 2008 году Кирилл Серебренников заказал новый перевод «Трёхгрошовой оперы» для постановки пьесы в МХТ им. Чехова. Перевод осуществил Святослав Городецкий, зонги перевели Юлий Гуголев и Алексей Прокопьев.

Действующие лица

• Макхит, по кличке Мэкки-Нож
• Джонатан Джеремия Пичем, владелец фирмы «Друг нищего»
• Селия Пичем, его жена
• Полли Пичем, его дочь
• Браун, шеф лондонской полиции
• Люси, его дочь
• Дженни-Малина
• Смит
• Кимбл, священник
• Филч
• Уличный певец
• Бандиты
• Нищие
• Проститутки
• Констебли

Сюжет

Действие происходит в викторианской Англии, в лондонском районе Сохо. «Нищие нищенствуют, воры воруют, гулящие гуляют». На ярмарке уличный певец рассказывает о похождениях местного бандита Мэкки-Ножа, неофициального, но истинного хозяина района, чьи преступления остаются безнаказанными. Среди его слушателей и сам Мэкхит, собирающийся жениться на красотке Полли Пичем, отец которой тоже местный авторитет, но на другом поприще: он предводитель лондонских нищих. В разделённом на четырнадцать районов Лондоне всякий желающий заниматься нищенством должен выправить лицензию у фирмы «Джонатан Джеремия Пичем и Кo». Помимо платы за лицензию и «экипировку» в соответствии с «пятью основными типами убожества, способными тронуть человеческое сердце», фирма Пичема получает и 50 процентов от ежедневной выручки. Однако Пичем не собирается выдавать свою дочь замуж — ни за Мэкхита, ни за кого бы то ни было.

В трущобах Сохо, в конюшне, которую подручные Мэкхита с помощью украденной, не без кровопролития, мебели и ковров превращают в роскошное помещение, Полли в тайне от родителей справляет свою свадьбу с бандитом. Не сумев предотвратить свадьбу, Пичем пытается избавиться от зятя с помощью полиции: Мэкхит давно заслужил виселицу. Но шеф лондонской полиции Браун и Мэкхит — старые друзья, когда-то они вместе служили в Индии и с тех пор оказывают друг другу услуги: «Не было случая, — говорит Мэкхит, — чтобы я, простой грабитель… вернулся с добычей и не передал части её, солидной части, своему другу Брауну в знак и свидетельство моей неизменной верности. …Не было также случая, чтобы он, всемогущий шеф полиции, назначил облаву, не известив об этом друга своей юности…» Браун уступает доводам Пичема, но тут же, с помощью Полли, предупреждает Мэкхита о предстоящем аресте.

Мэкхит собирается целиком переключиться на банкирскую деятельность: это и прибыльнее, и безопаснее. Поскольку респектабельному банкиру головорезы не нужны, он составляет для Брауна список своих сообщников и, передав все дела Полли, исчезает.

Госпожа Пичем, не полагаясь на Брауна, подкупает проституток, к которым часто наведывается Мэкхит. Как она и предполагала, король лондонских бандитов, вместо того чтобы покинуть город, приходит в публичный дом, и бывшая подружка, Дженни-Малина, сдаёт его констеблю Смиту. Полицейские доставляют Мэкхита в тюрьму, — Браун в отчаянии, тем более что начальник тюрьмы зол на Мэкхита за интрижку с его дочерью, Люси. Сама же Люси негодует по поводу его женитьбы на Полли. Но Мэкхит заявляет, что и не думал жениться и предлагает девушке руку и сердце; и даже когда в тюрьму приходит Полли, он продолжает настаивать на том, что не женат. Люси помогает Мэкхиту бежать.

Недовольный действиями Брауна Пичем решает подставить шефа полиции: организует выступление нищих, чтобы испортить празднества по случаю коронации демонстрацией голода и нищеты. Шантажируя Брауна, для которого парад нищих чреват отставкой, Пичем добивается ареста Мэкхита, ещё раз преданного проститутками. В тюрьме, в ожидании казни, Мэкхит пытается подкупить констебля Смита, но ни Полли, ни соратники не могут доставить ему необходимую сумму; или не хотят: даже проститься с главарём приходят далеко не все, ведь коронации случаются не каждый день. Мэкхит всходит на эшафот. Но тут верхом на коне появляется королевский вестник — Браун: по случаю коронации королева повелевает освободить капитана Макхита, одновременно дарует ему звание потомственного дворянина, замок Мармарел и пожизненную ренту в десять тысяч фунтов. Все ликуют; финальный хор призывает быть терпимее к злу.

Зонги

См. также: Баллада о Мэкки-Ноже

Зонги из «Трехгрошовой оперы», музыку к которым написал Курт Вайль, часто исполняются отдельно, на концертной эстраде и входят в репертуар многих выдающихся певцов. Например, «Баллада о Мэкки-Ноже» стала популярной песней, среди исполнителей — Эрнст Буш, Луи Армстронг, Элла Фицджеральд, Фрэнк Синатра, Бобби Дарин, Стинг, Робби Уильямс, The Young Gods и многие другие. Существует запись «Баллады» в исполнении Бертольта Брехта, как и другого зонга — «Песни о тщете человеческих усилий» (Das Lied von der Unzulänglichkeit menschlichen Strebens), также приобретшей широкую популярность, главным образом в исполнении Эрнста Буша. Не менее популярен и зонг «Пиратка Дженни» (Seeräuberin Jenny), входивший, в частности, в концертный репертуар Гизелы Май.

Сценическая судьба

Первая постановка

Премьера «Трёхгрошовой оперы» состоялась в берлинском Театре на Шиффбауэрдамм 31 августа 1928 года. Постановку осуществил Эрих Энгель; художник Каспар Неер в оформлении спектакля использовал найденные им прежде приемы: низкий занавес, щиты с надписями. По обе стороны сцены были установлены холщовые экраны, на которых появлялось название исполняемого зонга. Оркестр располагался на сцене, в глубине её стоял орган, как бы напоминавший зрителю о пышной академической опере, которую пародировала пьеса Брехта; во время исполнения зонгов на орган направлялись цветные прожекторы, а сцена освещалась золотистым светом. Роль Макхита исполнял Гаральд Паульзен, Пичема — известный по выступлениям в Дюссельдорфе и Дрездене провинциальный комик Эрих Понто, Селии Пичем — Роза Валетти. Музыкальное сопровождение в этой постановке обеспечил оркестр Людвига Рюта.

Спектакль имел шумный успех, в прессе различных направлений разгорелась полемика. Однако большинство критиков приняло спектакль одобрительно, а рецензент «Das Tagebuch» Стефан Гросман даже восторженно: «Брехт наконец победил» — так озаглавил он свою статью о «Трехгрошовой опере». Критик журнала «Театр» (Das Theater) Кюршнер оценил успех ансамбля как «самый сенсационный успех сезона».

Но было немало и негативных отзывов. Так, рецензент газеты «Das Tageblatt» 24 июля 1929 года писал: «Всё, без исключения всё, здесь растоптано, осквернено, попрано — начиная от Библии и духовенства вплоть до полиции и вообще всех властей… Хорошо, что при исполнении некоторых баллад, не всё можно было расслышать». Газета «Роте Фане», орган КПГ, отметила в постановке недостаточную социальную конкретность. Публика, писал Эрнст Шумахер, восприняла «Трёхгрошовую оперу» как яркий образец того самого «кулинарного театра», предназначенного для наслаждения, которому Брехт стремился противопоставить свой «эпический театр». Тем не менее, успех был общепризнанным. Весной 1929 года спектакль был возобновлен в том же театре, но с другими исполнителями.

«Трёхгрошовая опера» в Москве

Спектакль Эриха Энгеля увидел известный советский режиссёр Александр Таиров и так отозвался о нём: «Будучи в Берлине, я ознакомился с новыми постановками, я смотрел интересный спектакль „Трехгрошовая опера“. Постановщик — молодой немецкий режиссёр Энгель — хоть и не блеснул новыми откровениями, но тактично сумел использовать приемы современного русского театра». Таирову не просто понравилась пьеса, он нашел возможности договориться с самим Брехтом о постановке спектакля в Москве в своем Камерном театре. Но пьеса понравилась не только ему, за постановку хотел взяться и другой московский театр — Театр Сатиры. Одновременная постановка в двух московских театрах одной и той же пьесы не устраивала ни сами театры, ни театральное начальство. Началась тяжба. Спектакль был поставлен в московском Камерном театре к 15-летию театра. Подготовка спектакля отличалась особенным отбором актеров: был организован конкурс на главные роли. На Мэкки-Ножа претендовали восемь актеров, умеющих петь, танцевать и играть драму. После тщательного отбора роль досталась Юлию Хмельницкому. Много лет спустя он вспоминал в своей мемуарной книге «Из записок актёра таировского театра»:

…В 30-е годы Камерный театр был единственный в стране, где шла пьеса Брехта... Рисунок спектакля был очень острым и многоцветным. В нём звучали и ирония, доходящая подчас до сарказма, и пародия; иногда зрелище приобретало трагикомический, а порой и жуткий характер, особенно сцены нищих, где блестяще игравший великолепный актёр Лев Фенин создавал зловещую, на грани гротеска, фигуру Пичема. Брауна играл Иван Аркадин — актёр, которому были подвластны и драматические, и комедийные роли. А непротрезвляющаяся жена Пичема, мадам Пичем, в исполнении Елены Уваровой была и смешна, и страшна, и цинична. Роль Дженни, верной подруги Мэкки, великолепно играла красивая и грациозная Наталья Эфрон. Она любила его горячо. Но, страдая и мучаясь, все же передала его в руки полиции. …Все исполнители обладали голосами, были поющими. И отличные музыкальные номера Курта Вайля звучали прекрасно.

Спектакль в Камерном театре шёл под названием «Опера нищих»; премьера состоялась 24 января 1930 года. Газета «Вечерняя Москва» положительно оценила постановку; однако в целом спектакль больше понравился зрителям, нежели критикам. «Зрителю показывается „дно“ современного Лондона: воры, мошенники, проститутки, — писал 16 февраля 1930 года театральный рецензент „Известия ВЦИК“ С. Чемоданов. — Тут же представители власти и церкви, начальник полиции и пастор, поддерживающий контакт с этим дном. Картина, вообще говоря, отвратительная… Кому все это нужно?.. В пьесе нет и намека на третью силу, которую можно и нужно было противопоставить миру бандитов и мошенников».

Дальнейшая судьба пьесы

«Трёхгрошовая опера» тем временем ставилась во многих театрах Европы. Только в Германии её приняли к постановке театры крупнейших городов, в том числе Лейпцига, Мюнхена («Каммершпиле»), Кёльна («Кельнер Шаушпильхауз»).

После прихода нацистов к власти «Трехгрошовая опера» была запрещена, как и все произведения Брехта. Даже граммофонные пластинки с исполнением зонгов из «Трехгрошовой оперы» были уничтожены. Лишь случайно в Кёльне сохранилось четыре экземпляра пластинок, напетых Лоттой Ленья, исполнительницей роли Дженни, и Каролой Неер, игравшей Полли Пичем на сцене и на экране.

Пьеса приносила Брехту немалый доход в годы эмиграции, и после Второй мировой войны «Трёхгрошовая опера» часто ставилась в американских и европейских театрах. Однако популярность сыграла с пьесой злую шутку: на Бродвее её превратили в весёлый мюзикл, хотя, как пишет Эрнст Шумахер, это была «наименее близкая Брехту область». «„Трёхгрошовая опера“, — заметил немецкий режиссёр Клаус Пайман, — наибольший восторг вызывала у буржуазии, против которой была направлена». Ситуацию, по свидетельству Э. Шумахера, не изменили и доработки, внесённые Брехтом в 1948 году для постановки пьесы в Мюнхене. В 2009 году Кирилл Серебренников предпринял на сцене МХТ им. Чехова попытку очистить пьесу Брехта от бродвейских наслоений: заказанный им новый перевод «Трёхгрошовой оперы» оказался точнее и грубее классического перевода, принадлежащего С. Апту; режиссёр добивался от актёров исполнения зонгов, далёкого от эстрадного пения, как и хотел того Брехт; он заполнил сценическую площадку вульгарными и отталкивающими типажами, — получилось зрелище, по мнению одних критиков, вполне «безобразное» и в то же время, по мнению других, вполне «гламурное».

Известные постановки

• 1928 — Театр на Шиффбауэрдамм, Берлин. Постановка Эриха Энгеля; художник Каспар Неер; композитор Курт Вайль. Роли исполняли: Мекхит — Гаральд Паульзен, Пичем — Эрих Понто, Селия Пичем — Роза Валетти, Дженни — Лотта Ленья, Смит — Эрнст Буш. Премьера состоялась 31 августа. Весной 1929 года спектакль был возобновлен, на некоторые роли были введены новые исполнители; так, Мекхита играл Герман Тимиг, Пичема — Леонард Штекель, Полли Пичем — Карола Неер, Брауна — Лейбельт.
• 1949 — «Каммершпиле», Мюнхен. Постановка Гарри Буквица. В роли Мэкхита — Ганс Альберс
• 1960 — «Берлинер ансамбль». Постановка Эриха Энгеля; художник Карл фон Аппен
• 2008 — «Берлинер ансамбль». Постановка и оформление Роберта Уилсона; режиссёр Анн Кристин Роммен, художник Серж фон Аркс. В главных ролях: Полли Пичем — Йоханна Грибель и Штефани Штаппенбек, Мэкхит — Штефан Курт, Пичем — Юрген Хольц, Селия Пичем — Трауте Хёсс, Браун — Аксель Вернер, Дженни — Ангела Якоби.

В России

• 1930 — Камерный театр. Постановка А. Таирова; режиссёр Л. Лукьянов, художники братья Стенберги. Роли исполняли: Макхит — Ю. Хмельницкий, Пичем — Л. Фенин, Селия Пичем — Е. Уварова, Полли — Л. Назарова, Дженни — Н. Ефрон, Люси — Е. Толубеева, Браун — И. Аркадин (позже С. Ценин).
• 1980 — Московский театр Сатиры. Постановка В. Плучека. Роли исполняли: Мекхит — А. Миронов, Пичем — С. Мишулин, Полли — Н. Корниенко
• 1996 — «Сатирикон». Постановка Владимира Машкова. Роли исполняли: Константин Райкин, Наталья Вдовина, Федор Добронравов, Николай Фоменко.
• 2008 — МХТ им. Чехова (в переводе Св. Городецкого). Постановка К. Серебренникова; художники Н. Симонов и К. Серебренников. Роли исполняют: Мэкки — К. Хабенский, Пичем — С. Сосновский, Селия Пичем — К. Бабушкина, Полли — К. Лаврова-Глинка, Браун — А. Кравченко, Люси — М. Зорина, Дженни — Я. Колесниченко
• 2016 - Кемеровский областной театр драмы им. Луначарского. Роли исполняют: Мэкки - М. Быков, Пичем - О. Кухарев, Селия Пичем - Л. Копылова, Полли - А. Петрова, Браун - Ю. Темирбаев, Люси - Е. Грибанова, Дженни - Д. Мартышина.

Экранизации

• «Трехгрошовая опера» // L’Opéra de quat’sous (film, 1931). Французско-немецкий фильм режиссёра Георга Вильгельма Пабста (Georg Wilhelm Pabst).
• «Трехгрошовая опера» // L’Opéra de quat’sous (film, 1962). Французско-немецкий фильм режиссёра Вольфганга Штаудте (Wolfgang Staudte).
• «Мэкки-Нож» // Mack the Knife (1989). Американский фильм режиссёра Менахема Голана.

Отрывок, характеризующий Трёхгрошовая опера

– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.