Жизнь Галилея

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Жизнь Галилея
Leben des Galilei

«Жизнь Галилея» в театре «Берлинер ансамбль», 1971 год
Жанр:

пьеса

Автор:

Бертольт Брехт

Язык оригинала:

немецкий

Дата написания:

1939, 1955 (окончательная редакция)

Дата первой публикации:

1940, 1955

Издательство:

П. Зуркампа

«Жизнь Галилея» (нем. Leben des Galilei) — пьеса немецкого поэта и драматурга Бертольта Брехта, одно из самых значительных его произведений[1]. Первая редакция пьесы датируется 1939 годом, вторая, существенно отличающаяся от первой, — 1945-м; по мнению ряда исследователей, существует и третья редакция, специально подготовленная Брехтом к постановке спектакля в театре «Берлинер ансамбль» в 1955 году.

Во всех редакциях пьеса, посвящённая истории 300-летней давности, была обращена в современность и порождала различные толкования. Вполне традиционная по форме, «Жизнь Галилея» тем не менее оказалась особенно сложна для сценического решения, и, хотя ставилась часто, лишь немногие постановки стали событием театральной жизни.





История создания

Первая редакция

В первой редакции пьеса «Жизнь Галилея» была написана Брехтом в эмиграции, в Дании[2]; в конце ноября 1938 года он отметил в своём «рабочем журнале», что полностью написал «Жизнь Галилея» в течение трёх недель[3]; однако в 1939 году пьеса была доработана[4].

По свидетельству самого драматурга, при реконструкции птолемеевской системы мироздания ему помогали ассистенты Нильса Бора, работавшие в это время над проблемой расщепления ядра[5]. Узнав от них о расщеплении атома урана, осуществлённом Отто Ганом и Фрицем Штрассманом в Берлине в конце 1938 года, Брехт, в отличие от физиков, дал этому открытию положительное толкование и весной 1939-го вложил в уста Галилея слова: «Покуда кое-где совершаются величайшие открытия, способные безмерно умножить счастье людей, огромные части этого мира погружены в потёмки»[4]. В этой первой редакции, прежде чем передать ученику рукопись «Бесед» (Discorsi), Галилей говорил, что наука не может терпеть в своих рядах людей, не готовых вступиться за разум: «Ей надлежит с позором прогонять их, ибо она стремится не упустить ни одной истины, в мире лжи у неё не было бы поддержки»[6].

В начале пьесы Галилей провозглашал наступление «новых времён» — предисловие к первой редакции свидетельствует о том, что основной её темой была реакция, которая в истории неизбежно следует за любыми «новыми временами»:

Ужасно бывает разочарование, когда люди обнаруживают или мнят, будто обнаружили, что они стали жертвой иллюзии, что старое сильнее нового, что «факты» против них, а не за них, что их время, новое время, ещё не пришло. Тогда дело обстоит не просто так же плохо, как прежде, а гораздо хуже, ибо ради своих планов они пожертвовали многим, чего теперь лишены; они дерзнули продвинуться вперёд, а теперь на них нападают, старое им мстит. Учёный или изобретатель был человеком безвестным, но зато его никто и не преследовал, пока он не обнародовал своё открытие; теперь же, когда оно опровергнуто или заклеймено, он превращается в обманщика и шарлатана, увы, слишком хорошо известного; угнетаемый и эксплуатируемый теперь, когда восстание подавлено, превращается в бунтовщика, который подвергается особенно жестокому притеснению и наказанию. За напряжением следует усталость, за, быть может, преувеличенной надеждой — быть может, преувеличенная безнадёжность. Те, кто не впадает в тупое безразличие, впадают в нечто худшее; те, кто не растратил энергию в борьбе за свои идеалы, теперь направляют её против них же! Нет более неумолимого реакционера, чем новатор, потерпевший поражение...[7]

В 1940 году пьеса была размножена на стеклографе издательством Петера Зуркампа в театрально-прокатных целях[2]. Премьера первой редакции «Жизни Галилея» состоялась 9 сентября 1943 года в цюрихском «Шаушпильхаузе» в постановке Леонарда Штеккеля; оформил спектакль Тео Отто, музыку к нему написал Ганс Эйслер[2][К 1].

Брехт исходил из того, что знаменитые слова Галилея «И всё-таки она вертится!» в действительности не были произнесены; соответственно, в пьесе они отсутствовали, Галилей отрекался от своих идей без каких-либо оговорок[9]. Тем не менее, как вскоре выяснилось, первоначальная редакция пьесы оставляла возможность ложных, с точки зрения автора, толкований: «Некоторые физики, — писал Брехт, — говорили мне, и притом весьма одобрительно, что отказ Галилея от своего учения, несмотря на некоторые „колебания“, изображён в пьесе как вполне разумный шаг, поскольку он дал ему возможность продолжить свои научные труды и передать их потомству. Если бы они были правы, это означало бы неудачу автора»[10].

Вторая редакция

В 1945—1946 годах, в Соединённых Штатах, работая вместе с актёром Чарльзом Лоутоном над переводом пьесы на английский язык, Брехт внёс в неё существенные изменения: он удалял все реплики, ремарки, даже некоторые эпизоды, которые могли располагать к положительному истолкованию поведения Галилея[2]. В самый разгар этой работы были сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки — сам Брехт считал, что не столько внесённые им изменения, сколько атомная бомба «осветила конфликт Галилея с властями новым, ярким светом»[5]. Во всяком случае, в этой новой редакции Брехт добавил в финальный монолог Галилея слова: «…Пропасть между вами и человечеством может оказаться настолько огромной, что в один прекрасный день ваш торжествующий клич о новом открытии будет встречен воплем ужаса»[11]. Как считал Эрнст Шумахер, во второй редакции, по сравнению с первой, Брехт более чётко высветил и «противоречия прогресса и реакции в обществе»[12].

В «американской» редакции «Жизнь Галилея» впервые была поставлена в июле 1947 года в «Коронет театре» (The Coronet Theatre) в Лос-Анджелесе режиссёром Джозефом Лоузи, при активном участии самого автора; Галилея сыграл Лоутон[К 2]. По свидетельству Чарльза Чаплина, лос-анджелесской «киноколонии» спектакль показался слишком уж малотеатральным[13][14]. Как писал сам Брехт, и в Лос-Аджелесе, и чуть позже в Нью-Йорке, в экспериментальном театре Американской национальной театральной академии (Maxine Elliott’s Theatre)[К 3], «Жизнь Галилея» игралась в небольших театрах, с аншлагом, но имела плохую прессу; из-за большого количества занятых в спектакле актёров прибыль оказалась очень скромной, и в результате американская постановка пьесы «так и не вышла за рамки эксперимента»[15]. Чрезвычайно довольный исполнением, Брехт оставил подробное, картина за картиной, описание Лоутона—Галилея[16]. Что же касается Д. Лоузи, то он вернулся к пьесе в 1975 году, когда она уже получила всемирное признание, — снял фильм под названием «Галилео»[К 4].

На русский язык «Жизнь Галилея», её вторая редакция, была переведена Львом Копелевым в 1957 году[2].

Действующие лица

  • Галилео Галилей
  • Андреа Сарти
  • Госпожа Сарти, экономка Галилея, мать Андреа
  • Людовико Марсили, богатый молодой человек
  • Приули, куратор университета в Падуе
  • Сагредо, друг Галилея
  • Вирджиния, дочь Галилея
  • Федерцони, шлифовальщик линз, помощник Галилея
  • Козимо Медичи, великий герцог Флоренции
  • Патер Кристофер Клавиус, астроном
  • Маленький монах
  • Кардинал-инквизитор
  • Кардинал Барберини, он же — папа Урбан VIII
  • Кардинал Беллармин
  • Филиппо Муциус, ученый
  • Гаффоне, ректор университета в Пизе

Сюжет

Действие происходит в Италии XVII века, в Падуе и Флоренции, на протяжении 28 лет. В начале пьесы Галилео Галилею 46 лет; в доме его, кроме дочери Вирджинии, живёт экономка — госпожа Сарти с сыном Андреа. Научные занятия не приносят Галилею доходов: математика, утверждает куратор Падуанского университета, «не так необходима, как философия, и не так полезна, как богословие»[18]. Учёные в Венецианской республике защищены от инквизиции, но получают гроши, и Галилей зарабатывает на жизнь, преподавая математику состоятельным ученикам, изобретая новые приспособления, «игрушки» вроде пропорционального циркуля или машины, как, например, водяной насос, но подлинная его страсть — астрономия. Ему кажется, что наступили «новые времена» и что человечество вот-вот вырвется из замкнутой системы мироздания, созданной Птолемеем. В свободное от работы время он посвящает в пока ещё запретное учение Коперника самого благодарного из своих учеников — юного Андреа Сарти.

В доме Галилея появляется богатый молодой человек Людовико Марсили, готовый брать уроки, но исключительно по настоянию родителей: «в науках ведь всегда всё не так, как следует по здравому человеческому разумению»[19]. От него Галилей узнаёт о новом изобретении голландских мастеров — небольшой увеличительной трубе. По описаниям Людовико учёный создаёт телескоп, с помощью которого обнаруживает в небесном пространстве явления, подтверждающие учение Коперника. Однако друг Галилея Сагредо не разделяет его восторг — власть имущие не могут оставлять на свободе человека, владеющего истиной: «Злосчастен тот день, когда человек открывает истину, он ослеплён в тот миг, когда уверует в разум человеческого рода»[20].

Но Галилей верит в человеческий разум и в силу доказательств — не имея средств для своей научной работы, в поисках богатых покровителей он переезжает из свободной Венецианской республики в более консервативную Флоренцию и становится советником при дворе герцога Козимо II Медичи. Здесь с помощью телескопа он пытается показать придворным учёным звёзды, движение которых опровергает существующие представления о строении Вселенной. Но учёные в ответ цитируют авторитетного для католической церкви Аристотеля. И сколько ни умоляет их Галилей довериться собственным глазам, учёные уходят, так и не взглянув в телескоп.

Попытки Галилея доказать, что система мироздания, согласно которой мир вращается вокруг Земли, неверна, приводят его к конфликту с церковью; кардинал-инквизитор склоняет на свою сторону его дочь Вирджинию. Новые надежды вселяет в Галилея восшествие на святой престол, под именем Урбана VIII, кардинала Барберини, учёного-математика: «Мы ещё доживём до времени, когда не придётся оглядываться, как преступнику, говоря, что дважды два — четыре»[21].

Учение Галилея тем временем широко распространяется в народе: новые идеи подхватывают уличные певцы и памфлетисты, астрономические темы используют в оформлении карнавальных шествий. Однако чума и неудачные войны, подрывающие веру, наконец, Реформация побуждают церковь ужесточить борьбу с инакомыслием. Козимо Медичи отворачивается от Галилея, папа Урбан VIII поначалу пытается его спасти, но в конце концов уступает доводам кардинала-инквизитора, выговорив для Галилея лишь одно послабление: его не будут пытать — ему только покажут орудия пыток.

Демонстрации орудий пыток оказывается достаточно, чтобы сломить Галилея: большой колокол собора Святого Марка торжественно возвещает об отречении всемирно известного учёного. Разочарованный Андреа, любимый его ученик, проклинает учителя: «Несчастна та страна, у которой нет героев!» — «Нет! Несчастна та страна, которая нуждается в героях», — отвечает Галилей[22].

Покинутый учеником, он продолжает, под присмотром монахов, свои исследования. Проходит десять лет; перед отъездом за рубеж Андреа Сарти, сам уже известный учёный, приходит к бывшему учителю проститься. Галилей просит его вывезти из страны экземпляр рукописи, над которой он тайно работал последние годы. В глазах Андреа этот труд оправдывает отречение Галилея, однако сам учёный не находит и не ищет себе оправдания.

Толкования пьесы

В написанном в 1947 году очерке «Лафтон играет Галилея» Брехт утверждал, что речь в его пьесе идёт «вовсе не о том, что следует твёрдо стоять на своём, пока считаешь, что ты прав»[23]. Коперник на своём не стоял, крамольные мысли он позволил огласить лишь после своей смерти, но никто его этим не попрекает, — Галилей, по Брехту, совершил преступление перед наукой, «когда повёл свою науку на борьбу и предал её в ходе этой борьбы»[23]. Однако первое немецкое издание, вышедшее в свет в 1955 году, сопровождалось заметкой: «Пьеса „Жизнь Галилея“ была написана в эмиграции, в Дании, в 1938—1939 гг. Газеты опубликовали сообщение о расщеплении атома урана, произведённом немецкими физиками»[24] — тем самым, как отмечал Илья Фрадкин, автор намекал на связь замысла пьесы с проблемами атомной физики, хотя нет никаких свидетельств того, что Брехт в конце 30-х годов предвидел создание атомной бомбы, и эта связь меньше всего просматривалась именно в первой, датской редакции пьесы[2][4].

Утверждение, будто «Жизнь Галилея» — об ответственности учёных перед обществом, кочевало из статьи в статью[25][26]; при том, что конфликт пьесы — отречение от своих знаний, своей цели, от самого себя, в конце концов, под угрозой физических истязаний[27][28] — не имел ничего общего ни с проблемой создателей атомной бомбы, ни с более поздним «делом Оппенгеймера», но явным образом перекликался с событиями, которые в конце 30-х годов были на виду и на слуху у всех — московскими открытыми процессами[29]. По некоторым свидетельствам, Брехт сам говорил об этом в 1956 году, во время репетиций пьесы в театре «Берлинер ансамбль»[30][31]. В эти же годы в так и не законченном сочинении «Ме-Ти. Книга перемен» Брехт как бы от имени китайского философа пытался разобраться в том, что происходит в СССР, и, при всей осторожности суждений, по поводу открытых процессов написал: «…Если от меня требуют, чтобы я (без доказательства) верил в нечто доказуемое, то это всё равно, что требовать от меня, чтобы я верил в нечто недоказуемое. Я этого не сделаю… Бездоказательным процессом он нанёс ущерб народу»[32].

Лев Копелев в своей книге о Брехте отметил, насколько Галилей в исполнении Эрнста Буша в спектакле «Берлинер ансамбль» отличался от Галилея Лоутона: «Различия, — писал он, — на первый взгляд парадоксальные: Лафтон — богатый американец, аполитичный и жизнерадостный до беспечности — безоговорочно осуждает отступника Галилея, не допускает никакого снисхождения к трусливому обжоре и себялюбцу… Буш — сын рабочего из северной Германии, воспитанный в пуританских традициях, убеждённый коммунист, испытавший жестокие лишения и смертельные опасности, — оказывается снисходительней к великому учёному, сломленному низменными силами самосохранения — страхом и эгоистическими расчётами… Суть в том, что Буш по-иному относится к научному творчеству Галилея и к его способности „наслаждаться мышлением“. Лафтон ощущал это как стихийную страсть, почти тождественную плотской. А Буша привлекает мыслитель-революционер, отважный, упрямый искатель истины»[33].

На политический подтекст пьесы указывал в 1964 году И. Фрадкин в своих комментариях к «Жизни Галилея» — в меру отпущенных ему цензурой возможностей: первая редакция пьесы отличалась от более поздних именно тем, что осуждение Галилея было в ней ещё не столь однозначным, поскольку Брехт «имел в виду ту сложную и подчас хитроумную тактику, к которой приходится прибегать борцам-подпольщикам (в частности, антифашистам в Третьей империи)»[2]. О том же двадцатью годами позже писал Эрнст Шумахер: «…Брехт показал, как можно распространять правду и после поражения — именно хитростью»[4]. Юрий Любимов поставил «Жизнь Галилея» в Театре на Таганке в 1966 году — в то самое время, когда более именитые деятели культуры подписывали Письмо 25-ти и Письмо 13-ти против реабилитации Сталина. И хотя ставил он более позднюю редакцию пьесы, осуждение Галилея режиссёр смягчил: это был спектакль прежде всего о «несчастной стране, которая нуждается в героях», — Любимов узнавал в «Жизни Галилея» именно отечественный конфликт. Как и Марианна Строева, писавшая в рецензии на спектакль: «Увы, его дилеммы слишком живы»[27]. В годы перестройки ту же мысль уже с большей откровенностью высказал Юрий Барбой, вспоминая о том, как Эрнст Буш играл Галилея в 1957 году: «…не один ведь Галилей совершает выбор и предаёт свою цель; Буш-гражданин „примеривает“ на себя и своих современников этот же радикальный выбор»[28].

Художественные особенности

С точки зрения формы сам Брехт называл «Жизнь Галилея» пьесой «оппортунистической»: по сравнению с «Кавказским меловым кругом», который специалисты считают наиболее последовательным воплощением теории «эпического театра»[34], «Жизнь Галилея» кажется вполне традиционной, в ней практически отсутствуют те приёмы, с помощью которых Брехт добивался «эффекта очуждения»[35]; в ней нет даже обычных для Брехта зонгов, расширяющих временные и пространственные рамки пьесы, включающих в неё самого автора, — в «Жизни Галилея» автор присутствует лишь в небольших стихотворных эпиграфах к картинам.

Вместе с тем Павел Марков отмечал, что «Жизнь Галилея» очень сложна для сценического решения: в ней нет интриги, нет тех крупных событий, которые могут приковать внимание зрителей. Пьеса состоит из вполне самодостаточных сцен, объединённых, в соответствии с принципами «эпического театра», не сюжетом в привычном смысле этого слова, а авторской мыслью, при этом мыслью «ищущей», — именно за ней, по замыслу Брехта, должен следить зритель[36]. Этой своей особенностью «Жизнь Галилея» предъявляет особенно высокие требования к актёрам, в первую очередь к исполнителю главной роли: у брехтовского Галилея слишком мало «переживаний», чтобы он мог захватить публику средствами психологического театра. Здесь Брехту, как ни в какой другой пьесе, необходим актёр мыслящий, способный заинтересовать зрителей развитием авторской мысли[36].

Внешне «Жизнь Галилея» похожа на обычную биографическую драму, это не парабола, как многие другие пьесы Брехта; он достаточно строго соблюдал историческую канву, в ремарках точно датировал основные события жизни Галилея; но при этом предостерегал от буквального толкования сюжета, в частности, в одном из комментариев к пьесе писал: «Театрам очень важно знать, что, если постановка этой пьесы будет направлена главным образом против католической церкви, сила её воздействия будет в значительной мере утрачена. …Именно в наши дни было бы в высшей степени рискованно ставить на борьбу Галилея за свободу науки печать борьбы против религии. Это самым нежелательным образом отвлекло бы внимание от нынешней отнюдь не церковной реакционной власти»[37]. Авторское толкование сюжета различно в разных редакциях пьесы, но мысль Брехта всякий раз была обращена к актуальным событиям[38], — эту оставшуюся в подтексте связь истории 300-летней давности с современностью, собственно, и должен был выявить театр[7]. «Постановка этой пьесы, — писал Илья Фрадкин, — по плечу лишь крупным театрам, располагающим яркими актёрскими индивидуальностями»[2].

Сценическая судьба

«Жизнь Галилея» в театре Брехта

В Германии пьесу впервые поставил Фридрих Зиме в Кёльне — премьера состоялась в мае 1955 года[2][К 5]. В том же году Брехт приступил к постановке «Жизни Галилея» в созданном им театре «Берлинер ансамбль», поручив главную роль любимому актёру Эрнсту Бушу. Он произвёл в тексте пьесы некоторые купюры, в частности, целиком удалил картину V (Чума) и картину XV, в которой Андреа Сарти провозит рукопись Галилея через границу, — по-видимому, руководствуясь теми же соображениями, что и в «американской» редакции: не героизировать Галилея и не давать повод толковать его отречение как разумный акт, совершённый в интересах науки[2]. Эти купюры, как и некоторые изменения текста, одни считают сугубо режиссёрскими, другим они дают основания говорить о третьей, «берлинской» редакции пьесы[1]. Так, Э. Шумахер считал, что уточнения, внесённые Брехтом в финальное самоосуждение Галилея, приблизило пьесу к актуальным проблемам науки: постановка пьесы в Берлине была задумана вскоре после испытаний водородной бомбы[39].

С этой актуализацией было связано и толкование образа главного героя: судя по сохранившимся записям репетиций, Брехт хотел, чтобы Галилей был одновременно «совершенным подлецом» и «героем», который по вине общества, рассматривающего творчество как преступление, сам становится преступником; он видел Галилея «чревоугодливым и плотским, грешным и приземлённым», разрывающимся между двумя пороками — «наукой и обжорством»[40]. Такой трактовке противился Буш, который долгое время вообще отказывался играть в пьесе[41][42]. Зрители в итоге увидели иного Галилея, что во время гастролей театра в России, наряду с Л. Копелевым, отметил и Ю. Юзовский: «Галилей Буша любит жизнь, но не обязательно в её низменном, потребительском варианте, а больше в возвышенном, в творческом — Буш не хочет зря унижать своего героя… Пресловутое „чревоугодие“ мы обнаружили в спектакле лишь однажды, когда Галилей с удовольствием пьёт молоко, отдавая должное его качествам…»[43].

Был ли такой Галилей нарушением авторской воли, или Бушу (вместе с Эрихом Энгелем, изначально приглашённым в сопостановщики) удалось автора переубедить, во всяком случае, в мае 1956 года тяжело больной Брехт писал Бушу: «…Я очень сожалею, что не смогу участвовать в окончательном формировании образа вашего Галилея. Особенно после последней репетиции заключительной сцены я увидел, что вы, я убежден, создаёте великолепный образ!»[44]

Галилей Буша, в первых картинах — полнокровно жизнелюбивый человек эпохи Возрождения, наделённый, по словам критика, особым даром «хорошо чувствовать себя на земле»[43], в финальной сцене представал опустошённым, ко всему равнодушным, ничему не способным радоваться — человеком, давно потерявшим смысл жизни; даже тайная работа над рукописью, которую Андреа вывез за границу, не могла вернуть ему потерянный смыл. В отличие от Лоутона, Буш рассказывал историю Галилея как трагедию[26].

Брехт спектакль не увидел, постановку после его смерти завершил старый соратник Эрих Энгель. На премьере, состоявшейся 15 января 1957 года, артистов вызывали на поклон 60 раз; известный театральный критик Г. Иеринг назвал спектакль «исторической вехой, которая, возможно, будет поворотным пунктом в жизни немецкого театра»[45]. Галилея Буша так же подробно, как некогда Брехт — Галилея Лоутона, описал Ганс Эйслер, а после гастролей театра в Москве и Ленинграде в 1957 году — и Илья Фрадкин[46]. «Жизнью Галилея» открывались в мае гастроли театра: «Мы увидели спектакль, — писал в те дни П. Марков, — тщательно и любовно отделанный в каждой его детали… Режиссура безошибочно знает, на какой момент действия должно быть направлено особое внимание зрителя. Она не допускает на сцене ни одного лишнего аксессуара. Точное и очень простое декоративное оформление — полированные коричневые высокие стены — оставляет свободной широкую, просторную сценическую площадку и лишь отдельными скупыми деталями обстановки передаёт атмосферу эпохи. Так же целесообразно, скупо, но верно строятся и мизансцены… Сценические образы, вплоть до эпизодических, разработаны с той же тщательностью и придирчивой требовательностью, которые свойственны спектаклю в целом»[26][К 6].

Спектакль «Берлинер ансамбль» получил международное признание, а пьеса Брехта с тех пор не сходила со сцены[2]; к ней вновь и вновь обращался и театр Брехта: в 1971 году «Жизнь Галилея» ставил Фритц Бенневитц[47][К 7]; в 1978-м М. Векверт и Й. Теншерт поставили, под названием «Галилео Галилей», самую раннюю, датскую редакцию пьесы[48][41][К 8].

«Жизнь Галилея» на Таганке

Самая известная постановка «Жизни Галилея» в СССР — спектакль Юрия Любимова в Театре на Таганке, с Владимиром Высоцким в главной роли. Премьера в молодом, но уже покорившем Москву театре состоялась 17 мая 1966 года[27][К 9]. Именно потому, что этот спектакль, поставленный на исходе «оттепели», откликался скорее на актуальные проблемы советской действительности, Любимов воздержался от однозначного осуждения главного героя. Он вспомнил слова Брехта о том, что хороший спектакль похож на коллоквиум[51], — на Таганке два хора, хор мальчиков и хор монахов, спорили о Галилее[27]. И не только спорили о нём, но и пытались воздействовать на него: одни призывали к компромиссу, другие — к борьбе. Если Брехт написал пьесу без зонгов, то Любимов включил в свой спектакль зонги — на стихи Брехта, не имевшие отношения к пьесе, но также и Р. Киплинга, и Н. Коржавина, и Е. Евтушенко[49]. Получился суд, по мнению критика, «пристрастный, даже отчаянный», менее вдумчивый, но более трагичный, чем того хотел Брехт[27].

Ещё более решительно, чем Буш, Любимов отказался от лоутоновской трактовки образа и, соответственно, от его объяснения причин отречения Галилея[27]. В исполнении Высоцкого Галилея меньше всего можно было упрекнуть в непомерной склонности к «земным наслаждениям», он вёл жизнь суровую, почти спартанскую, скорее готов был отвергнуть старое вино, чем новую мысль[27]. Любимов таким образом перемещал акценты с личных причин (индивидуальной слабости) на внешние — наступающую реакцию. Обвинение, по словам критика, переадресовывалось: проблема не только и даже не столько в слабости Галилея-человека, сколько в силе условной «церкви»[52][27]. «Так досказывается, — писала в 1966 году М. Строева, — сценически развивается мысль драматурга. И постепенно, шаг за шагом, ощущение скованности, несвободы, висящей угрозы нарастает. Но скован не Прометей. Плебейство учёного получает двойной смысл: вместе с силой народа Галилей обретает и его слабость, разделяет его веру и его предрассудки, испытывает его взлёты и его падения…»[27]

Другие постановки в России

В 1975 году В. Богомолов поставил «Жизнь Галилея» во МХАТе, с Андреем Поповым в главной роли; но такого резонанса, как спектакль Ю. Любимова, эта постановка не имела[53].

Ещё задолго до Любимова, в 1960 году, Рубен Агамирзян в Ленинграде создал радиоспектакль, с музыкой Андрея Петрова; Галилея играл Юрий Толубеев[К 10].

Напишите отзыв о статье "Жизнь Галилея"

Комментарии

  1. ↑ В этом спектакле были заняты: Л. Штеккель (Галилей), Карл Парыла, Вольфганг Лангхофф[8].
  2. ↑ В спектакле были заняты также Гуго Хаас (Барберини) и Франсис Хефлин (Вирджиния); оформил спектакль Роберт Дэвисон, хореографию ставила Лотта Гозлар. Премьера состоялась 30 июля[8].
  3. ↑ Та же постановка Лоузи была показана в Нью-Йорке 7—14 декабря 1947 года.
  4. ↑ Лоузи использовал в своём фильме музыку Эйслера, написанную для театральной постановки. Роли в фильме исполняли: Галилео Галилей — Х. Тополь, Вирджиния — Мэри Ларкин, Андреа Сарти — Том Конти, папа Урбан VIII — Майкл Лонсдейл, кардинал-инквизитор — Джон Гилгуд[17]
  5. ↑ Спектакль оформил Макс Фрицше; роли исполняли: Галилей — Каспар Брюннингхауз, папа — Ромуальд Пекны, кардинал-инквизитор — Ворнер Хессепланд, Андреа — Курт Бек[8].
  6. ↑ Спектакль оформил Каспар Неер, музыку написал Ганс Эйслер; роли исполняли: Вирджиния — Регина Лютц, Сарти — Ангелика Хурвиц, папа — Эрнст Отто Фурман, кардинал-инквизитор — Норберт Кристиан[8].
  7. ↑ Роли исполняли: Вольфганг Хайнц (Галилей), Эккехард Шалль, Дитер Кнауп. Премьера состоялась 5 октября 1971 года[47].
  8. ↑ В спектакле была использована музыка Г. Эйслера, написанная для более ранней постановки. Роли исполняли: Эккехард Шалль (Галилей), Симона Фрост, Рената Рихтер, Кармен-Мария Антони, Дитер Кнауп, Гюнтер Нойман, Петер Ауст[48].
  9. ↑ Оформил постановку Э. Стенберг; в спектакле была использована музыка Д. Шостаковича к «Гамлету» в постановке Н. Акимова (1932); оригинальную музыку для зонгов написали А. Васильев и Б. Хмельницкий. Роли исполняли: Галилей — В. Высоцкий и А. Калягин, Андреа Сарти — Л. Комаровская, В. Погорельцев, госпожа Сарти — И. Ульянова и М. Полицеймако, Людовико Марсили — Д. Щербаков, Приули — В. Смехов[49]. Спектакль оставался в репертуаре театра до 1976 года[50].
  10. ↑ Другие роли исполняли: Ведущий — Б. Фрейндлих, Вирджиния — Н. Мамаева, Андреа Сарти (в детстве) — А. Фрейндлих, Андреа Сарти в зрелом возрасте — К. Лавров, кардинал Баллармини — В. Чесноков, кардинал Барберини, он же папа Урбан VIII — И. Горбачёв, кардинал-инквизитор — В. Эренберг. Пролог читает В. Ковель[54]

Примечания

  1. ↑ 1 2 Фрадкин, 1963, с. 454.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Фрадкин, 1963, с. 453.
  3. ↑ Шумахер, 1988, с. 128.
  4. ↑ 1 2 3 4 Шумахер, 1988, с. 129.
  5. ↑ 1 2 Брехт Б. Неприкрашенная картина новой эры. Предисловие к американскому изданию // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1963. — Т. 2. — С. 419.
  6. ↑ Цит по: Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. — М.: Радуга, 1988. — С. 129.
  7. ↑ 1 2 Брехт Б. Предисловие // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1963. — Т. 2. — С. 417—418.
  8. ↑ 1 2 3 4 Фрадкин, 1963, с. 454—455.
  9. ↑ Юзовский, 1982, с. 282.
  10. ↑ Брехт Б. Хвала Галилею или осуждение его? // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1963. — Т. 2. — С. 419.
  11. ↑ Шумахер, 1988, с. 176.
  12. ↑ Шумахер, 1988, с. 175.
  13. ↑ Шумахер, 1988, с. 176—177.
  14. ↑ Фрадкин И. М. Комментарии // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1965. — Т. 5/1. — С. 516.
  15. ↑ Брехт Б. Дополнение к «Лафтон играет Галилея» // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1965. — Т. 5/1. — С. 375—376.
  16. ↑ Брехт. Лафтон, 1965, с. 340—376.
  17. ↑ [www.imdb.com/title/tt0073029/?ref_=nm_flmg_dr_7 Galileo] (англ.). IMDb. Проверено 15 октября 2014.
  18. ↑ Брехт. Жизнь Галилея, 1963, с. 322.
  19. ↑ Брехт. Жизнь Галилея, 1963, с. 321.
  20. ↑ Брехт. Жизнь Галилея, 1963, с. 337.
  21. ↑ Брехт. Жизнь Галилея, 1963, с. 378.
  22. ↑ Брехт. Жизнь Галилея, 1963, с. 400—401.
  23. ↑ 1 2 Брехт. Лафтон, 1965, с. 361—362.
  24. ↑ Цит. по: Фрадкин И. М. «Жизнь Галилея» // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1963. — Т. 2. — С. 453.
  25. ↑ Копелев Л. З. Глава седьмая. Искатель правды на рынках лжи // Брехт. — М., 1965.
  26. ↑ 1 2 3 Марков П. А. «Жизни Галилея». Берлинер ансамбль в Москве // Марков П. А. О театре: В 4 т.. — М.: Искусство, 1977. — Т. 4. Дневник театрального критика: 1930—1976. — С. 265.
  27. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Строева М. Н. [taganka.theatre.ru/history/performance/life_of_galilei/14117/ Жизнь или смерть Галилея] // Театр : журнал. — 1966. — № 9. — С. 11—16.
  28. ↑ 1 2 Барбой Ю. М. Структура действия и современный спектакль. — Л., 1988. — С. 59. — 201 с.
  29. ↑ Земляной С. Н. Этика Бертольта Брехта // Бертольт Брехт. Собрание избранных сочинений. — М.: Логос-Альтера, Ессе homo, 2004. — Т. 1. Проза. Ме-Ти. Книга перемен. — С. 35—36. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=5-98378-003-4&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 5-98378-003-4].
  30. ↑ Mittenzwei W. Das Leben des Bertolt Brecht oder Der Umgang mit den Welträtseln. — Frankfurt-am-Main: Suhrkamp, 2002. — Т. I. — С. 652. — ISBN 3-518-02671-2.
  31. ↑ Turner, 2006, с. 145.
  32. ↑ Брехт Б. Ме-Ти. Книга перемен // Бертольт Брехт. Собрание избранных сочинений. — М.: Логос-Альтера, Ессе homo, 2004. — Т. 1. Проза. — С. 214. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=5-98378-003-4&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 5-98378-003-4].
  33. ↑ Копелев Л. З. Глава девятая. Нетерпеливый поэт третьего тысячелетия // Брехт. — М., 1965.
  34. ↑ Шумахер, 1988, с. 171.
  35. ↑ Шумахер, 1988, с. 130.
  36. ↑ 1 2 Марков П. А. «Жизнь Галилея». Берлинер ансамбль в Москве // Марков П. А. О театре: В 4 т.. — М.: Искусство, 1977. — Т. 4. Дневник театрального критика: 1930—1976. — С. 264—265.
  37. ↑ Брехт Б. Изображение церкви // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1963. — Т. 2. — С. 421—422.
  38. ↑ Шумахер, 1988, с. 129, 176, 295—296.
  39. ↑ Шумахер, 1988, с. 295—296.
  40. ↑ Шумахер, 1988, с. 302.
  41. ↑ 1 2 Turner, 2006, с. 149.
  42. ↑ Шумахер, 1988, с. 301.
  43. ↑ 1 2 Юзовский, 1982, с. 284.
  44. ↑ Цит. по:Шнеерсон Г. М. [sites.google.com/site/ernstbush/ernst-bus-i-ego-vrema/soderzanie/vozvrasenie---3 Эрнст Буш и его время]. — М., 1971. — С. 188.
  45. ↑ Шнеерсон Г. М. [sites.google.com/site/ernstbush/ernst-bus-i-ego-vrema/soderzanie/vozvrasenie---3 Эрнст Буш и его время]. — М., 1971. — С. 188.
  46. ↑ Фрадкин И. Литература новой Германии. — M., 1961. — С. 331—343.
  47. ↑ 1 2 [www.bild.bundesarchiv.de/cross-search/_1413168155/ Wolfgang Heinz, Year from: 1971]. Bundesarchiv. Проверено 13 октября 2014.
  48. ↑ 1 2 Manfred Wekwerth. [www.manfredwekwerth.de/biographisches.html Biographisches] (нем.). Manfred Wekwerth (Website). Проверено 15 января 2013. [www.webcitation.org/6Dv2JAGoA Архивировано из первоисточника 25 января 2013].
  49. ↑ 1 2 [taganka.theatre.ru/history/performance/life_of_galilei/ Жизнь Галилея]. История. Спектакли. Театр на Таганке (официальный сат). Проверено 10 февраля 2013.
  50. ↑ [taganka.theatre.ru/history/performance/life_of_galilei/13054/ «Жизнь Галилея» на Таганке]. История. Театр на Таганке (официальный сат). Проверено 15 октября 2014.
  51. ↑ Сурков Е. Д. Путь к Брехту // Брехт Б. Театр: Пьесы. Статьи. Высказывания: В 5 т. — М.: Искусство, 1965. — Т. 5/1. — С. 29.
  52. ↑ Аникст А. А. [www.taganka.org/html/stuecke/schisngalileja.htm Трагедия гения] // Московский комсомолец : газета. — 1966. — № 17 августа.
  53. ↑ Соловьёва И. Н. [www.mxat.ru/history/persons/popov_a_a/ Андрей Алексеевич Попов]. История. Персоналии. МХТ им. А. П. Чехова (официальный сайт). Проверено 30 октября 2012. [www.webcitation.org/6BwsET6LN Архивировано из первоисточника 5 ноября 2012].
  54. ↑ [staroeradio.ru/audio/14572 Брехт Б. — Жизнь Галиле Галилея]. Старое радио. Проверено 5 мая 2013. [www.webcitation.org/6GXDaDDUE Архивировано из первоисточника 11 мая 2013].

Литература

  • Брехт Б. Жизнь Галилея // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1963. — Т. 2.
  • Брехт Б. Лафтон играет Галилея // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1965. — Т. 5/1.
  • Копелев Л. З. Брехт. — М.: Молодая гвардия, 1965. — 432 с. — (ЖЗЛ). — 65 000 экз.
  • Фрадкин И. М. «Жизнь Галилея» // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. — М.: Искусство, 1963. — Т. 2.
  • Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. — М.: Радуга, 1988. — 352 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-05-002298-3.
  • Юзовский Ю. Бертольт Брехт и его искусство // О театре и драме: В 2 т. / Сост.: Б. М. Поюровский.. — М.: Искусство, 1982. — Т. 1. Статьи. Очерки. Фельетоны..
  • Turner C. Life of Galileo: between contemplation and the command to participate // The Cambridge Companion to Brecht / Edited by Peter Thomson and Glendyr Sacks. — Cambridge: Cambridge University Press, 2006. — С. 143—159. — ISBN 978-0-521-67384-6.

Ссылки

  • [www.taganka.org/html/stuecke/schisngalileja.htm Жизнь Галилея]. Театр на Таганке. Проверено 30 ноября 2014.
Основное
Пьесы
Ваал | Барабаны в ночи | Человек есть человек | Трёхгрошовая опера | Винтовки Тересы Каррар | Расцвет и падение города Махагони | Святая Иоанна скотобоен | Горации и Куриации | Страх и отчаяние в Третьей империи | Мамаша Кураж и её дети | Жизнь Галилея | Господин Пунтила и его слуга Матти | Швейк во Второй мировой войне | Карьера Артуро Уи, которой могло и не быть | Добрый человек из Сычуани | Кавказский меловой круг | Турандот, или Конгресс обелителей
Рассказы и новеллы

Отрывок, характеризующий Жизнь Галилея

– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Жизнь_Галилея&oldid=76856241»