Болгарское управление в Македонии, Поморавии и Западной Фракии

Болгарское управление в Вардарской и Эгейской Македонии, Поморавии и Западной Фракии — управление присоединёнными к Третьему Болгарскому царству территориями в годы Второй мировой войны.

1941

Присоединение Вардарской Македонии

6 — 17 апреля 1941 года нацистская Германия и фашистская Италия оккупировали Королевство Югославия. 8 апреля в Скопье активисты ВМРО рассмотрели вопрос о создании македонского государства под немецким протекторатом. 9 апреля из Софии в Скопье прибывают Стефан Стефанов и Василий Хаджикимов, которые основывают 13 апреля Болгарский комитет действия. В комитет вошло 32 человека. Председателем стал Стефан Стефанов, вице-председателем Спиро Китинчев, также избранный мэром Скопье. Спиро Китинчев высылает сербского епископа из города, в эфире радио «Скопье» начинает использоваться болгарский язык. К началу июля такие комитеты создаются практически во всех городах Вардарской Македонии. Их основной целью являлось содействие беспрепятственному управлению администрации из Болгарии. 19 апреля 5-я болгарская армия вошла на территорию Югославии. 14 июля в Софии открыли педагогические курсы для будущих учителей в Вардарской Македонии и Западных окраин. Регион находился под оккупацией 5-й армии, в состав которой входили 15-я и 17-я стрелковые дивизии, а также другие подразделения. Командующим был генерал-майор Никола Михов. До 1943 года численность войск была 22 000 солдат и офицеров, а затем достигла 32000 человек. Войска в основном состояли из македонских болгар. С 1 октября 1941 года в Скопье был создан военно-полевой суд. В Битоле, Прилепе, Струмице и Велесе были созданы окружные суды. В других городах существовали районные суды.

Присоединение Поморавии

Болгарские войска вторглись в Югославию 19 апреля. К Болгарии были присоединены Западные окраины и часть Поморавия на границе с Сербией, которая должна была отойти по Сан-Стефанскому мирному договору к Болгарии. Также немцы потребовали разместить контингент болгарских войск в оккупированной Сербии. 7 января 1942 года болгарские войска вошли в Шумадию. В зону болгарской оккупации вошла территория к северу от Голака, к востоку от реки Ибар, города Кралево и Крагуевац, к югу от города Лапово, к западу от болгарской границы. В июле 1943 года оккупационная зона была расширена до предместий Белграда.

Присоединение Эгейской Македонии и Западной Фракии

6 апреля 1941 года нацистская Германия начала военную операцию в Греции. 30 апреля Греция была оккупирована. 13 апреля Адольф Гитлер издал Директиву № 27, в которой распределялись зоны контроля над территориями Греции. 20 апреля 2-я болгарская армия вошла в Западную Фракию и Эгейскую Македонию, то есть на территорию между реками Струма и Марица. Западнее Струмы вермахт занял Салоники, на территории между Марицей и границей с Турцией устанавливалась демилитаризованная зона. Немецкие войска также вошли в город Флорина вопреки протестам Болгарии и Италии. После выхода Италии из войны 7-я пехотная дивизия заняла район города Салоники (без занятия самого города), чтобы организовать оборону побережья Эгейского моря. 5 июля 1943 года была занята территория центральной части Эгейской Македонии, а также полуостров Халкидики.

Договоры и соглашения

21 — 22 апреля 1941 года в Вене прошло совещание Галеаццо Чиано и Иоахима фон Риббентропа. В ходе совещания была определена демаркационная линия между Болгарией и Албанией. В состав Албании вошли Тетово, Гостивар, Струга, Дебар и Кичево, а в состав Болгарии Охрид и Ресен. 10 июля между Италией и Болгарией произошёл конфликт из-за Люботена. После вмешательства Германии Люботен остался под контролем Болгарии. 12 августа 1941 года Болгария получила Пещани. В ответ Италия потребовала отнять Салоники у Болгарии.

24 апреля 1941 года Болгария и Германия заключают секретное соглашение Клодиус-Попов. Соглашение давало неограниченное право Германии на пользование природными ресурсами в захваченных землях. Также Болгария обязуется оплатить стоимость немецких военных объектов, взять на себя финансовые обязательства Югославии перед Германией. По договорённости Болгария ввела ряд властных ограничений при управлении захваченными территориями.

Общая территория Болгарии увеличилась на 39 756 км², а население на 1875904 человек, в том числе за счёт Македонии на 23807 км² и 1061338 человек.

Административное управление

Болгария ввела своё законодательство, утверждены три административных центра — Битола, Скопье и Ксанти. Восстановлена епархия Болгарского Экзархата и болгарские школы. Правительство принимает меры, чтобы поддержать возвращение беженцев из Македонии и Фракии в их родные города. Вардарская Македония вошла в состав Скопской области, которая делилась на 15 округов: Скопье, Берово, Буяновац, Велес, Вранье, Качаник, Кочани, Крива-Паланка, Куманово, Кратово, Радовиш, Струмица, Санкт-Никола, Сурдулица и Штипе. С августа 1941 года присоединены ещё 3 округа — Гевгели, Кавадарци и Неготин. Население области имело следующий этнический состав:

Болгары — 443 933, сербы — 152 521, албанцы — 106 521, евреи — 3791, другие — 25206.

В области существовал 141 муниципалитет с 1458 населенными пунктами.

В составе Битолской области были следующие округа: Битола, Вронтос, Охрид, Прилеп, Ресен и Крушево. По состоянию на 8 марта 1942 года население имело следующий этнический состав:

Болгары — 80 %, турки, цыгане, греки, арумыны, албанцы и сербы — 20 %.

В обоих регионах была создана полицейская администрация. Три городские управления функционировали в Битоле, Скопье и Прилепе, а также было создано 21 районное отделение. В административных центрах Битола и Скопье дополнительно создано полицейское комендантство. Общее количество сотрудников полиции было 4797. Районные и окружные правительства переданы в подчинение Отделу государственной безопасности.

Коммунистическое подполье

Член ЦК КПЮ Методий Шаторов признал оккупацию Македонии. По инициативе Шатарова Компартия Македонии вошла в состав отделения Болгарской рабочей партии в Македонии. Это вызвало протесты Тито. 22 июня 1941 Германия напала на СССР, что радикально поменяло ситуацию. После этого Тито ещё сильнее надавил на Шатарова и отправил несколько писем Коминтерну, Иосифу Сталину и Георги Димитрову, однако Лазар Колишевский вступился за Методия и обратился за помощью к Болгарской рабочей партии. В августе 1941 года Шаторов вместе с Перо Ивановски и Коче Стояновски выступили против Драгана Латаса и Лазара Колишевски, которые пытались передать письмо Тито с призывом начать оказывать сопротивление болгарским силам.

17 августа 1941 года на конференции Региональных комитетов КПЮ Пётр Богданов как представитель ЦК БРП официально заявил о желании Компартии Македонии присоединиться к Болгарской рабочей партии и выступил в защиту Методия Шаторова. В итоге Коминтерн принял решение, согласно которому Компартии Македонии было отказано в просьбе покинуть Компартию Югославии. Шаторов лишился своих постов.

В Вардарской Македонии действовала Народно-освободительная армия Македонии.

После оккупации Греции были созданы Народно-освободительный фронт и Народно-освободительная армия Греции. 16 октября 1941 года премьер-министр марионеточного правительства Греции Георгиос Цолакоглу направил меморандум руководству Третьего рейха против растущей «болгарской пропаганды» в Эгейской Македонии. В конце сентября 1941 года произошло Драмское восстание, которое было быстро подавлено болгарскими войсками.

1942—1943

Организации болгарских коллаборационистов в Греческой Македонии

Уже в 1941 году болгарский офицер Антон Калчев взял на себя инициативу формирования болгарских военизированных отрядов на территориях Эгейской Македонии где имелось болгароязычное население. В городе Флорина была создана военизированная организация «Охрана», в Салониках Болгарский клуб офицеров, которые якобы ставили целью защитить местное население от прокоммунистической Народно-освободительной армии Греции и сотрудничали с немецкими оккупационными властями. В начале 1943 года в Касторие Антон Калчев создал «Болгарский комитет Свобода или смерть» при помощи старших итальянских офицеров. В Касторие, Эдессе и других городах были созданы отряды вооружённые и снабжаемые итальянцами. После капитуляции Италии немецкие войска заняли Касторию и Флорину и продолжили помощь болгарскому комитету.

В 1943 году болгарские войска получили приказ немецкого командования взять район Салоники, но без занятия самого города Салоники.

Депортация евреев

После давления немецкого руководства на Болгарию, в конце 1942 года было принято решение о выдаче болгарских евреев в Германию. 12 февраля 1943 года в Германию было депортировано 20000 евреев. В основном это были евреи из присоединённых территорий. Это мотивировалось тем, что они не являлись гражданами Болгарии. В марте было депортировано ещё 11480 евреев из Фракии, Македонии и Пирот. Это было прямым приказом Гиммлера. Оказывал давление и немецкий посол Адольф Бекерле. Избежали депортации несколько десятков евреев итальянского происхождения, врачи. В результате еврейская община на присоединённых территориях была полностью уничтожена. 48000 евреев удалось избежать депортации из «старой» Болгарии. Граждане, политики православная церковь выразили жёсткий протест, и правительство было вынуждено подчиниться.

События осени 1944 года

26 августа 1944 года Иван Багрянов объявил о нейтралитете в войне между Германией и СССР. Немецкие войска должны были быть разоружены и выведены с территории Болгарии. Разрывались дипломатические отношения с Германией, подписывается соглашение о прекращении огня с США и Великобританией. 4 сентября немцы захватили штабы трёх болгарских дивизий и штаб болгарского корпуса в Нишка-Баня. 5 сентября СССР объявляет войну Болгарии. 6 сентября Болгария объявила войну Германии. 8 сентября активистами ВМРО провозглашена Независимая республика Македония, но этот проект так и не был осуществлён. 9 сентября ко власти пришёл Отечественный фронт, из Македонии и Греции выводились болгарские войска.

26 октября все войска были выведены. 28 октября заключено перемирие между союзниками и Болгарией.

Отрывок, характеризующий Болгарское управление в Македонии, Поморавии и Западной Фракии

Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.