Махаяна

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Буддизм Махаяны»)
Перейти к: навигация, поиск
Эта статья или раздел нуждается в переработке.
Пожалуйста, улучшите статью в соответствии с правилами написания статей.

Маха́яна (санскр. महयान, дословно «Великая колесница»; кит. 大乘, да-чэн; тиб. ཐེག་པ་ཆེན་པོ་, theg-pa chen-po) — наряду с хинаяной[1] одно из двух основных существующих направлений буддизма, отличающихся по философии и способам практики. Буддизм Махаяны возник в Индии. В течение своей истории буддизм Махаяны распространился из Индии в другие азиатские страны, такие как Китай, Япония, Вьетнам, Корея, Тибет, Непал, Бутан, Монголия, а также в отдельные регионы России.

Махаяна — Великая (Большая) колесница буддийского пути, проходя по которому, буддисты стремятся достичь Пробуждения во благо всех живых существ. В основе теории и практики Махаяны лежит развитие бодхичитты и внеличностной (запредельной) мудрости Праджняпарамиты.

Махаяна — это свод учений для идущих по Пути Бодхисаттвы (вследствие чего изредка можно встретить ещё одно её название — Бодхисаттваяна). Она включает Сутру и Тантру.

Численность приверженцев восточного буддизма (Махаяны) на 2013 год, по данным Питера Харвея, составляет примерно 360 миллионов человек[2].





Этимология

Как пишет Ян Натье, термин Махаяна («великая колесница») первоначально был почётным синонимом Бодхисаттваяны («пути Бодхисаттвы»)[3] — колесницы Бодхисаттвы, взыскующего Буддства на благо всех живых существ[4]. Термин Махаяна таким образом является синонимом пути и учения Бодхисаттв. В связи с этим эта особенность является практически основой в Махаяне, и представляет важный поворотный пункт в развитии данной традиции[3].

Самые ранние тексты Махаяны часто показывают термин Махаяна как синоним Бодхисаттваяна, но термин Хинаяна сравнительно редок в ранних источниках. Предполагаемая дихотомия Махаяны и Хинаяны может быть обманчивой, поскольку эти два условия на самом деле не формировались в отношении друг к другу в ту же эпоху[5].

Среди первых и наиболее важных ссылок на термин Махаяна содержатся в Лотосовой сутре (Saddharma Puṇḍarīka Sūtra IAST), появившейся между I веком до н. э. и I веком нашей эры[6]. Сэйси Карасима предположил, что термин, первоначально использованный в ранней гандхарской версии Лотосовой сутры, был не mahāyāna, а mahājāna, пракритская форма санскритского mahājñāna (великое знание)[7]. На более позднем этапе, когда сутра была переведена на санскрит, слово превратилось в mahāyāna, возможно, из-за двойного смысла в знаменитой притче о горящем доме из упайи, которая говорит о трёх путях (санскр. яна)[8][9].

История

Теории происхождения Махаяны

Истоки Махаяны всё ещё не вполне ясны[10]. В XX веке, за исключением его окончания, в буддологии существовало две основные теории происхождения махаяны, опирающиеся на буддологию XIX века. Это были теория происхождения от мирян и теория происхождения от ранней школы Махасангхика[11]. Впоследствии выявилась ошибочность данных теорий и было предложено несколько новых теорий.

Теория «мирского» происхождения

Теория «мирского» происхождения заключается в том, что махаяна сформировалась как ответ мирян на высокомерное стремление монахов стать архатом только для себя. Миряне же считали, что необходимо стать бодхисаттвами «для пользы других существ» и всеобщего спасения. Предпосылки для теории были опубликованы в работах В. П. Васильева (1857) и Томаса Рис-Дэвидса (1881). Впервые данную теорию в полном виде сформулировал Жан Пшылуски (Jean Przyluski) (1885—1944) в 20-х — 30-х годах XX века. Пшылуски не подтверждал свою теорию отсылками к каким-либо текстам, но теория была принята большинством буддологов, так как выглядела правдоподобно. Теория являлась основной в буддологии несколько десятков лет. В 1950-х годах обновлённую «мирскую» теорию представил Акира Хиракава (Akira Hirakawa). Новая теория заключалась в том, что Махаяна сформировалась мирянами по большей части в местах почитания ступ. Теория Хиракавы была поддержана буддологами Японии, но не получила заметного развития в западной буддологии[12].

«Мирская» теория прекратила своё существование с выходом статьи Пола М. Харрисона (1987), в которой были опубликованы промежуточные итоги изучения группы из 11 ранних махаянских сутр на китайском языке. Перевод сутр датируется II веком, автором перевода большей части сутр считается Локакшема. Харрисон указывал в своём исследовании, что, несмотря на упоминание бодхисатв, сутры подчёркивают важность строгих монашеских практик и в ряде случаев «призывают мирян становиться монахами» или практиковать их практики. Рассматривая известную точку зрения о том, что Махаяна появилась вследствие раскола буддистов и появления течения с идеями, отличными от идей хинаяны, Харрисон путём анализа сутр также делает вывод о том, что сутры «не дают серьезных оснований для такого взгляда на вещи» и «практически не поддерживают идею отдельной махаянской секты». Харрисон отмечает, что часть сутр считают верным достижение архатства и указывают, что они ведут к архатству, что противоречит отрицанию архатства. Харрисон отмечает, что в текстах не содержится указаний на почитание Авалокитешвары или Манджушри, что длительное время считалось одной из главных отличительных черт течения. Харрисон также отмечает, что тексты отрицательно высказываются о религиозной практике женщин, что не совпадает с мнением некоторых учёных о более мягком отношении Махаяны к этому вопросу[13].

Обновлённая теория Хиракавы также была раскритикована рядом учёных, отмечавших, что в её основе лежит «ряд ошибочных предположений», что она не имеет каких-либо свидетельств в свою пользу и находится под влиянием специфики японского буддизма, имеющего «мирскую» направленность[14].

Теория происхождения из Махасангхики

Теория происхождения из Махасангхики встречается в ранних исследованиях Генриха Керна (1896), Л. А. Вадделла (1895), Томаса Рис-Дэвидса (1896). Во многом теория опирается на китайского монаха Фа-Сяня (337—422), прибывшего в Индию и, по его словам, нашедшего там в одном из монастырей Махаяны копию Винаи махасангхиков. Также монах утверждал, что учение Махасангхики являлось очень схожим с тем, чему учили сутры Махаяны. В дополнение исследователи аргументировали теорию тем, что и Махасангхика, и Махаяна имеют в своём начале корень «маха». Теория часто представлялась во взаимосвязи с «мирской» теорией[15].

Критика теории появилась ещё в начале 1930-х годов и в основном состояла в том, что приводились доводы о существенном влиянии на Махаяну и других ранних школ или никай. Через несколько десятилетий важным критиком теории стал Хайнц Бехерт (Heinz Bechert), который с 1960-х годов заявлял об отсутствии различий между ранней Махаяной и никаями, а также о том, что ординация монахов Махаяны также происходила в никаях. Джонатан Силк в своей известной диссертации (1994) заявил, что не существует каких-либо свидетельств, указывающих на то, что в буддизме Индии были какие-то другие линии ординации монахов кроме линий никай. Данная точка зрения об отсутствии иных монашеских линий кроме линий никай к началу второго десятилетия XXI века стала общепринятой среди большинства буддологов. Известным исключением является точка зрения Грегори Шопена, утверждающего о противоречиях некоторых групп Махаяны с никаями. Дэвид Древес (David Drewes) считает, что это связано с теорией Древеса о «книжных святилищах» и указывает на отсутствие каких-либо подтверждающих фактов у Шопена в пользу его точки зрения о монашеских линиях[14].

Часть буддологов в процессе изучения теории также посчитала важным отметить, что множество текстов описывают совместное проживание в монастырях последователей Махаяны с буддистами ранних школ[16].

В настоящее время считается, что «Махаяна не существовала вне никай», а теория особого влияния Махасангхики считается опровергнутой в основном из-за «совсем незначительных свидетельств» о подобном взаимодействии. Пол Харрисон выражает общее мнение учёных следующим образом[16]:

Одной из вещей, которую мы не можем сделать … это определить принадлежность ранней Махаяны к какой-либо секте. Раньше я думал, что это возможно, но теперь полагаю, что это безнадежно, так как стало общепризнанным что Махаяна была пан-буддистским движением или, лучше сказать, несвязанной совокупностью движений (подобно Пятидесятникам или Харизматическому христианству), распространявшихся сквозь сектантские границы.

Теория «книжных святилищ»

До 1970-х годов в дополнение к двум теориям было также высказано несколько предположений о влиянии Нагарджуны, о влиянии персов, о месте зарождения (Андхра или северо-запад Индии), но основные взгляды не менялись. В 1970-х годах важной точкой в изучении ранней Махаяны стала работа Грегори Шопена (1975), в которой указывалось, что группы махаянистов отвергали ступы, но почитали махаянские сутры и организовывали специальные «культовые места» для почитания и хранения сутр. Данные места Шопен называл «институциональными базами»[15]. Согласно теории, Махаяна состояла из большого количества групп, каждая из которых следовала собственной сутре, занимающей центральное место в учении группы. Общее движение Махаяны таким образом представляло собой «свободную федерацию» близких групп. Пол Уильямс (1989) предполагал, что скорее всего у групп «была незначительная или непрямая и нерегулярная связь друг с другом»[17]. Теория Шопена была поддержана рядом буддологов и остаётся важной теорией и в настоящее время[15].

Критика теории основывается на очень малом количестве фрагментов сутр, из которых может быть выведена теория, и на их спорном характере. Дэвид Древес указывает на неоднозначную трактовку Шопеном термина «caityabhuta» в том контексте, что если последователи станут копировать, запоминать и декламировать сутры, то они станут caityabhuta. Ранее термин caityabhuta понимался как «подобный caitya» или «подобный ступе», по мнению же Шопена термин может пониматься как «истинное святилище», связанное с местом почитания сутр. Эту взаимосвязь Шопен выводит из того, что в сутрах говорится о том, что заслуга «от использования сутр» является большей, чем «от почитания ступ». В последних научных работах отмечается, что нигде в сутрах термин caityabhuta не указывает на конкретные места поклонения. Также отмечается, что сутры одобряют и почитание ступ. Критики теории считают важным то, что хотя ранее существовало несколько историй нахождения махаянских сутр в ступах, но в конце XX века обстоятельства нахождения были уточнены и пересмотрены, что привело к отсутствию подтверждений находкам махаянских сутр в ступах. Дэвид Древес указывает на отсутствие в реальности любых фактов, подтверждающих существование «книжных святилищ», и указывает на возможность «благополучно прийти к заключению, что они никогда и не существовали»[18].

Схожая теория о том, что Махаяна изначально была «письменной традицией», почитающей практику переписывания сутр, в отличие от школ, которые занимались устной передачей сутр, не подтверждается свидетельствами в пользу того, что махаянские сутры изначально также во многих случаях «передавались изустно». Обнаружение нескольких текстов, не относящейся к Махаяне, записанных, возможно, во II веке до нашей эры также указывает на то, что не только Махаяна использовала тексты[18].

Лесная гипотеза

Лесная гипотеза считается наиболее значимой теорией среди теорий, появившихся в последние годы. Теория появилась в начале 1990-х годов в публикациях Пола Харрисона и Реджинальда Рэя. Теория состоит в том, что Махаяна появилась вследствие жёсткого аскетизма части буддистов, выбравших жизнь в лесу (aranya-vasa). Согласно Харрисону, китайские переводы махаянских сутр, датирующихся II веком, в значительной степени поощряют проживание в лесу и практики аскетизма. Согласно Рэю, лесные аскеты первыми ввели в буддизм ряд нововведений и тем самым послужили причиной зарождения и развития Махаяны и Ваджраяны. Уграпариприччха-сутра (Ugraparipriccha sutra), согласно Яну Натье (Jan Nattier), излагает взгляд «самой ранней или самой примитивной формы Махаяны». Сутра указывает, что «путь бодхисаттвы» состоит в практике в лесном отшельничестве и является «в высшей степени трудным предприятием». В итоге точка зрения о существенной роли лесных аскетических практик в ранней Махаяне была поддержана рядом буддологов[19].

Критика лесной гипотезы опирается на очень малое количество текстов, рекомендующих лесное отшельничество. В своей публикации Харрисон не указывает конкретных цитат из ранних сутр. Согласно приблизительной оценке Древеса, на самом деле лишь два текста из двенадцати сутр, предположительно переведённых Локакшемой, поощряют лесное отшельничество. В остальных же сутрах или нет описания проживания в лесу, тем самым сутры подчёркивают его ненужность, или присутствуют фразы, однозначно советующие читателю не становиться лесным отшельником. Две сутры советуют выполнять «очень легкие практики, такие как просто слушание сутр или размышление о конкретных Буддах», позволяющие буддисту после смерти достигнуть «чистых земель», в которых возможно очень быстро стать пробуждённым на «пути бодхисаттвы». Согласно Аштасахасрика-сутре, Будда указывает, что лесное отшельничество является «опасной практикой, распространяемой Марой», и советует не следовать этой практике. В этой же сутре, а также в сутре Шуранга-самадхи явно подчёркивается, что для бодхисаттвы не имеет значения отказ от «чувственных удовольствий». Например, бодхисаттва Дхармодгата в первой сутре представляется как великий бодхисаттва, который несмотря на то, что «живет во дворце в середине города и имеет сексуальные отношения с 6 800 000 женщин», сохраняет «моральную чистоту» с помощью упайи[20].

Древес указывает, что версия Рэя, не изучавшего подробно раннюю Махаяну, в реальности также опирается только на один-два ранних текста и не принимает во внимание множество других текстов, часть из которых являются более ранними, чем тексты Рэя. Также, согласно Натье, интерпретация Рэя одной из сутр является некорректной и на самом деле в сутре представлена противоположная позиция по лесному отшельничеству[21].

Натье, также поддерживающий лесную гипотезу, опирается на Угра-париприччха сутру, считая, что в ней содержатся наиболее раннее описание Махаяны. Но в последних публикациях других буддологов приводится ряд аргументов в пользу того, некоторые другие сутры являются более ранними, в частности, это Аштасахасрика-сутра. Также сама Угра-париприччха сутра не даёт однозначной трактовки лесного отшельничества, в ней присутствует как рекомендация к проживанию в лесу лишь «погрязшим в заблуждениях» буддистам, так и восхваление Буддой решения Угру продолжать быть мирянином для блага людей. Другая работа Натье (2000) опирается на Акшобьявьюха-сутру и указывает, что аскетические практики являлись в Махаяне первыми. Но в своей работе, согласно Древесу, Натье не учитывает, что кроме подчёркивания аскетизма сутра содержит и около двенадцати простых и очень простых практик, позволяющих последователю родиться в следующей жизни в Абхирати[21].

Теория «текстового движения»

Дэвид Древес, рассматривая предыдущие теории и их серьёзные недостатки, приходит к выводу, что единственной надёжной основой ранней Махаяны можно рассматривать «только сами сутры Махаяны». Древес считает ошибочной попытку концентрироваться на идее бодхисаттв, так как ранние махаянские сутры одобрительно относятся к архатству и не слишком выделяют бодхисаттв на фоне ряда других новых элементов[22]. Древес высказывает мнение, что ранняя Махаяна являлась «текстовым движением», которое было ориентировано на махаянские сутры, их «трактовку, проповедование и распространение». При этом Махаяна находилась «в рамках (никогда в действительности не выходя за пределы) традиционных буддистских социальных и институциональных структур»[23]. Древес считает, что множество учёных полностью игнорировало или существенно принижало роль очень частого повторения в сутрах фрагментов о получении больших заслуг от копирования, запоминания и декламирования сутр. Древес считает, что данные текстуальные практики были основными практиками в ранней Махаяне[24].

Древес также указывает, что в отличие от немахаянских сутр в сутрах ранней махаяны вводится понятие дхармабханаки, которое означает монахов, проповедовавших сутры. В немахаянских сутрах такие проповедники имели другие названия и упоминались значительно реже. Многие махаянские сутры указывают, что дхармабханаки являются бодхисаттвами, решившими помогать всем живым существам из сострадания, ряд сутр указывают, что многие бодхисаттвы и будды, в том числе сам Будда Шакьямуни, в прошлом были дхармабханаками. Три сутры указывают, что дхармабханаки представляют собой девятую ступень на пути бодхисаттвы. Многие махаянские сутры указывают, что к дхармабханакам нужно относиться с большим почтением. Древес считает, что проповедники ранней Махаяны также занимались и созданием сутр, чтобы учесть в них «собственные идеи». Впоследствии сутра представлялась как заново «открытая» после её специального скрытия Буддой, а также как рассчитанная на бодхисаттв. По мнению Древеса, последователи ранней Махаяны были «просто людьми, продолжающими расширение границ буддистского повествования почти в такой же манере, как и другие буддистские авторы», но зайдя за некоторую границу так, что это ощутила часть других буддистов[25].

Ранний буддизм Махаяны

Самые ранние письменные свидетельства о Махаяне происходят от сутр, появившихся в начале нашей эры. Ян Натье отмечает, что в некоторых из самых ранних текстов Махаяны, таких как Ugraparipṛccha Sūtra используется термин «Махаяна», но нет доктринальных отличий между Махаяной в этом контексте и в текстах ранних школ. Нет и того, что «Махаяна» относится скорее к образу Будды Гаутамы и пути Бодхисаттвы, стремившегося стать полностью просветлённым Буддой[26].

Не существует никаких доказательств того, что Махаяна является отдельной формальной школой или сектой буддизма, но было то, что она существовала как определённый набор идеалов, а затем доктрин, для бодхисаттв[26]. Пол Уильямс также отметил, что в Махаяне никогда не было и никогда не пытались добиться отдельной Винаи или согласования с линией школ раннего буддизма, и поэтому каждый бхикшу или бхикшуни придерживались Махаяны формально и принадлежали к ранней школе. Это продолжается и сегодня с Дхармагуптакой, согласованной с линией в Восточной Азии, и Муласарвастивада, согласованной с линией в тибетском буддизме. Поэтому у Махаяны никогда не было отдельного соперника из ранних школ[27].

Китайский монах Ицзин, который побывал в Индии в VII веке, отличает Махаяну от Хинаяны следующим образом[28]:

Обе принимают одну и ту же Винаю, и у них есть общие запреты из пяти преступлений, и та же практика Четырёх Благородных Истин. Те, кто почитают бодхисаттв и читает сутры Махаяны, называются махаянистами, а те, кто этого не выполняет, называются хинаянистами.

Дэвид Древес считает, что Махаяной наиболее правильно называть группу буддистов, которые признают подлинность махаянских сутр. Также так можно называть и тех, кто определяет себя бодхисаттвами, но в ранний период Махаяны существовала большая группа буддистов, определявших себя бодхисаттвами или поступавших как бодхисаттвы, но отвергавших махаянские сутры. В современности значительное число последователей Тхеравады также определяют себя бодхисаттвами, но не соглашаются определять себя последователями Махаяны[29].

Большая часть ранних сохранившихся свидетельств происхождения Махаяны приходит из ранних китайских переводов текстов Махаяны. Эти учения Махаяны впервые распространялись в Китае благодаря Локакшеме, первому переводчику сутр Махаяны на китайский язык во II веке.[30]

Старейшие сутры Махаяны

Некоторые ученые традиционно считают ранними сутрами Махаяны первые версии Праджняпарамиты, наряду с текстами о Будде Акшобхья, которые, вероятно, были написаны в I веке до нашей эры в южной Индии[31][32][33]. Некоторые ранние сутры Махаяны были переведены кушанскими монахами, пришедших в Китай из царства Гандхары. Первые переводы на китайский были сделаны в китайской столице Лоян между 178 и 189 годами[30]. Некоторые сутры Махаяны переведены во II веке и включают следующее[34]:

  1. Праджняпарамита-сутра IAST
  2. Вималакирти Нирдеса-сутра IAST
  3. Сутра о Бесконечной жизни IAST
  4. Akṣobhyatathāgatasyavyūha IAST
  5. Ugraparipṛccha IAST
  6. Mañjuśrīparipṛcchā IAST
  7. Drumakinnararājaparipṛcchā IAST
  8. Сурангама Самадхи-сутра IAST
  9. Bhadrapāla IAST
  10. Ajātaśatrukaukṛtyavinodana IAST
  11. Kāśyapaparivarta IAST
  12. Lokānuvartana IAST
  13. Ранняя сутра, связанная с Аватамсакой IAST

Некоторые из них были, вероятно, составлены на севере Индии в I веке[35] Таким образом, ученые в целом считают, что ранние сутры Махаяны были в основном написаны в Южной Индии, а позднее дополнительные писания были написаны уже на севере страны[36]. Однако, предположение о том, что наличие развивающегося комплекса писаний Махаяны предполагает одновременное существование различных религиозных движений под названием «Махаяна», может быть ошибочно.[37].

Старейшие надписи

Самая ранняя каменная надпись, содержащая признаки Махаяны, была найдена в Индии на сохранившейся части статуи Будды Амитабхи, и датируется примерно 153 годом[16]. Чуть более поздняя каменная надпись была найдена в Матхуре, и датируется примерно 180 годом. На останках статуи Будды надпись гласит: «Сделано в 28 год правления царя Хувишки, … для Будды Амитабхи» (сегодня эти останки в музее Матхуры).

Однако, этот образ был сам по себе из крайне маргинальных и изолированных в общем контексте буддизма в Индии в то время, и при этом не было прочного и долгосрочные последствия[38]. Доказательства этимологии «Махаяны» в индийских надписях на период до V века очень ограниченны по сравнению с писаниями Махаяны, передающихся в то время от Центральной Азии в Китай[39][40].

Следует отметить, что эти расхождения между переводом текстов и эпиграфическими доказательствами предполагают существование отличий школ Махаяны от школ Хинаяны. Эта точка зрения была в значительной степени опровергнута в последнее время, так как Махаяна в настоящее время признаётся в качестве традиции в контексте ранних буддийских школ, а не как отдельное движение.

Поздний буддизм Махаяны

В период позднего буддизма Махаяны, развивалось четыре основных философских направлений: Мадхъямака, Йогачара, теория Тахагата-гарбхи, и буддийская логика[41]. В Индии Махаяну стали представлять две основные философские школы — Мадхьямака и позже Йогачара[42].

Наследие раннего буддизма Махаяны

Ранние формы Махаяны, такие как доктрины и учения Праджняпарамита, Йогачара, Природа Будды и Буддизм Чистой Земли всё ещё очень популярны в Восточной Азии. В некоторых случаях они получили достаточное развитие, в то время как в других ситуациях они рассматриваются более традиционно. Пол Уильямс отметил, что в этой традиции на Дальнем Востоке первостепенным было изучение сутр[43].

Наследие позднего буддизма Махаяны

Поздние формы буддизма Махаяны в Индии лежат в основном в школах Эзотерического буддизма. Они были заменены в Индии и Центральной Азии после прихода ислама (Суфизм и др.) и индуизма. Они по-прежнему существуют в некоторых районах Гималаев. В отличие от восточно-азиатских традиций, наблюдается сильная тенденция в тибетском буддизме и гималайских традициях косвенный подход к сутре, через посредство экзегетического трактата[43].

Доктрина

О буддизме Махаяны мало что можно сказать с уверенностью[44], особенно это касается его ранней индийской формы; кроме того, Махаяна практикуется в китайском, вьетнамском, корейском, тибетском и японском буддизме[45]. Махаяну можно охарактеризовать как слабо связанную коллекцию из большого количества учений с большими и экспансивными доктринами, которые могут сосуществовать одновременно[46].

Махаяна является исключительно традиционной и характеризуется плюрализмом и принятием новых сутр в дополнение к ранним текстам Агам. Махаяна видит себя в качестве проникающей дальше и глубже в дхарму Будды. Существует тенденция в сутрах Махаяны, рассматривающая присоединение к этим сутрам как генерацию духовных благ. Таким образом сутра Śrīmālādevī-siṃha-nāda утверждает, что Будда показал, что преданность Махаяне изначально выше в своей добродетели к следующим ученикам. Или к пути пратьекабудд[47].

Двумя главными «опорами» махаянской традиции являются праджня или высшая интуитивная мудрость и сострадание (каруна)[48]. Качества пассивной мудрости и сострадания, выражаемого через применение искусных средств, являются ключевыми для бодхисаттвы, так как, согласно махаянским сутрам, «невозможно стать буддой, не обладая в совершенстве этими двумя качествами»[49].

Основные принципы доктрины Махаяны были основаны на возможности универсального освобождения от страданий для всех существ (отсюда и «Великая Колесница») и существовании будд и бодхисаттв, отражающих Природу Будды. Некоторые школы Махаяны упрощают выражение веры, позволяя спасению быть альтернативным, и заключаются в получении милости от Будды Амитабхи. Этот образ жизни наиболее сильно подчёркивается в школах Буддизма Чистой Земли и в значительной степени способствует успешному развитию Махаяны в Восточной Азии, где духовные элементы традиционно полагались на осознанность Будды, мантры, дхарани, и чтение сутр Махаяны. В китайском буддизме у большинства монахов, не говоря уже о мирянах, практика Чистой Земли сочетается с Дзэном[50].

Большинство школ Махаяны верят в сверхъестественных бодхисаттв, которые посвящают себя Парамите (санскр. pāramitā), окончательному знанию (санскр.sarvajñāna), и освобождению всех живых существ. В Махаяне Будда рассматривается как конечное, высшее существо, во все времена, во всех существах, и во всех местах, где пребывали бодхисаттвы, чтобы представить универсальный идеал из альтруистических качеств.

Универсальность

В традиции Махаяны считают, что достижение уровня Архата не является окончательным. Это основано на тонких доктринальных различиях между Махаяной и некоторыми мнениями, содержащимися в ранних буддийских школах, касающихся вопросов Нирваны и окончательной Паринирваны. Позиции Махаяны здесь похожи на ранние школы Махасангхики (mahāsāṃghika).

Некоторые из ранних школ считают, что паринирвана всегда следует за нирваной — состояние достижения Архата не считается окончательным, и должно быть сменено Бодхисаттвой.

Это отличие наиболее ярко проявляется в отношении доктринальной озабоченности по поводу возможностей Будды после нирваны, которая определяется ранними школами как паринирвана. Среди ранних школ, полностью просветленных Будде (санскр.samyaksaṃbuddha), есть такие, которые не в состоянии прямо указать путь к нирване после смерти. Однако некоторые школы Махаяны, считают, что раз полностью просветлённый Будда (санскр.samyaksaṃbuddha) возникает, то он по-прежнему прямо и активно указывает путь в нирвану, пока есть существа, находящиеся в сансаре. Следовательно, некоторые школы Махаяны говорят о бодхисаттве, намеренно воздерживаясь от Будды[51].

Ранние школы считали, что Майтрея будет следующим Буддой, который вновь откроет путь к нирване, когда учения Будды Гаутамы будут забыты. Идея некоторых школ Махаяны, что Майтрейя станет следующим Буддой и восстановит дхарму, когда она больше не будет существовать, но когда он умрёт (или войдёт в махапаринирвану), он будет также продолжать учить дхарме. Кроме того, некоторые школы Махаяны утверждают, что хотя это правда, что Майтрейя будет следующим Буддой, есть бесконечное число мировых систем, многие из которых в настоящее время активно проявляются у будд или бодхисаттв.

Традиции Махаяны утверждают, что в конечном итоге все достигнут полного просветления (санскр.Anuttarā Samyaksaṃbodhi). Махаяна обозначена как универсальная, в то время как позиция ранних писаний говорит о том, что достижение нирваны зависит от усилий и что оно не предопределено[52].

Бодхисаттвы

Традиция Махаяны считает, что лишь освобождение от страданий и достижение нирваны является слишком узким стремлением, потому что этому не хватает мотивации активно освобождать всех других живых существ из сансары. Тот, кто участвует в этом пути, именуется Бодхисаттвой.

Основное внимание Бодхисаттв направлено на бодхичитту, обет стремиться к пробуждённому уму Будды для блага всех живых существ. Как отмечает Ананда Кумарасвами, «наиболее существенная часть Махаяны является его акцент на идеал Бодхисаттвы, который заменяет архата, или ряды перед ним»[53]. В соответствии с учением Махаяны, быть бодхисаттвой высокого уровня включает в себя обладание великим умом, состраданием и трансцендентной мудростью (санскр. prajñā), чтобы понимать реальность присущих пустоты и взаимозависимого перерождения. Махаяна учит, что практикующий, наконец, должен реализовать достижения Будды.

Шесть совершенств (санскр.pāramitā), традиционно необходимые для бодхисаттв:

  1. Данапарамита IAST: Щедрость, совершенство дарений
  2. Шилапарамита IAST: Этика, совершенство в поведении и дисциплине
  3. Кшантипарамита IAST: Терпение, совершенство терпения
  4. Вирьяпарамита IAST: Усердие, совершенствование силы и усердия
  5. Дхьянапарамита IAST: Медитация, совершенства медитации
  6. Праджняпарамита IAST: Мудрость, совершенствование трансцендентной мудрости

Целесообразные средства

Основная статья: Упайя

Целесообразные средства (санскр.उपाय upāya) — это эффективный метод, который помогает пробуждению. Всё, что эффективно указывает путь к освобождению, можно назвать «Целесообразными средствами» — эффективным методом для пробуждения существ от духовного сна невежества.[54]: доктрины являются «целесообразными», то есть духовно полезными.

Осуществление упайи как «способности к адаптации своих сообщений для аудитории (ученика), встречается ещё в каноне пали»[55]. На самом деле термин пали Упайя-Каушалья имеет место в каноне пали, в сутте Сангити из Дигха Никая[56], однако именно школы Махаяны вырабатывают на основе идеи упайи богатейший и разнообразный арсенал средств обучения.

Освобождение

Махаяна разработала богатую космографию, с различными буддами и бодхисаттвами, проживающими в сферах рая. Концепция Трикайя (trikāya) поддерживает эти конструкции. Доктор Син Гуан описывает Будд Махаяны как «всемогущее божество, наделённое сверхъестественными многочисленными атрибутами и качествами. ‹…› [Он] описан почти как всемогущий Бог»[57].

В зависимости от школы, это спасение «рай» может быть получено по вере, работе с изображениями, а иногда даже при простом призывании имени Будды. Такой подход к спасению в начале массового призыва преданных буддизма, особенно представлены в Буддизме Чистой Земли (净土宗).

Эта богатая космография также позволила Махаяне быть весьма синкретической при размещении других конфессий или божеств. Были предложены различного происхождения объяснения для её возникновения, такие как связь с «популярным в индуистском культе Бхакти, а также в персидской культуре и греко-римской теологии, которая в итоге появляется в Индии с северо-запада»[58].

Природа Будды

Основная статья: Природа Будды

Учение «Природа Будды» основано на идее «светлого ума», нашедшей отражение в Агамах. Это учение основано на таких понятиях, как бодхи, дхату[59]. Сутра Махапаринирвана гласит: «Сущность (Атман) является тонкой природой Будды…», а позже в сутре Ланкаватара говорится, что природа Будды может быть принята для себя (Атман), но это всё же не так. В ряде сутр природы Будды, слово «Я» (Атман) используется как определение, характерное для этих сутр. (См. Атман.)

По мнению некоторых ученых, природа Будды (Татхагатагарбхи) обсуждается в некоторых сутрах Махаяны и не представляет существенного себя (Атман), а, скорее, это позитивный язык и выражения пустоты (Шуньята) и представляет собой возможность для реализации состояния Будды через буддийские практики[60]. Это «истинное Я», возможно в представлении врожденного аспекта отдельной актуализации конечной личности.

Фактическое «видение и знание» этой сущности Будды (Будда-дхату, совместно с термином Дхармакая или самостоятельного Будды) помогает вступить в нирваническое освобождение. Эту сущность Будды или «природу Будды», как указано, может найти каждый отдельный человек, призрак, Бог и живое существо. В сутрах природы Будды, Будда изображается описанием его сущности, как он сотворен и то, что он бессмертен. Тем не менее, именно это уже реальное и настоящее, скрытый внутренний элемент бодрствования (бодхи), что, согласно сутрам природы Будды, становится подсказкой существам к освобождению от мирских страданий, и позволяет им достичь чистого блаженства, что лежит в основе своего бытия. После завесы от негативных мыслей, чувств и нездорового поведения (Клеша) всё это исключается из ума и характера, пребывающего в принцип Будды (Будда-дхату: Природа Будды) может беспрепятственно проходить преобразования провидца в Будду.

В метафизике Махаяны доминировали учения о пустоте, в виде философии Мадъямаки. Язык, используемый при таком подходе в первую очередь отрицателен, и жанр сутр природы Будды можно рассматривать как попытку состояния ортодоксального буддийского учения взаимозависимого происхождения и на таинственной реальности нирваны использованы на положительном языке вместо этого, чтобы люди не отвернулись от буддизма, усвоив при этом ложное впечатление нигилизма. Конечная цель пути характеризуется использованием ряда положительного языка, который был использован ранее в индийской философии эссенциалистских философов, но в настоящее время превращается в новый буддийский словарь, который описал существо, которое успешно завершило буддийский путь[61].

Экзегетический трактат (то есть толкования текста) в Татхагатагарбхе является Уттаратантра, который видит природу Будды не как ущерб и условность (saṃskṛta), но и как вечное, извечное, безусловное, и в состоянии не уничтожения, хотя временно скрытое в мирских существах от случайного загрязнения[62]. Доктор Себастьян говорит, что термин Уттаратантра (Атман-Парамита) следует понимать как «уникальность сущности Вселенной»[63], такой универсальной и имманентной сущностью природы Будды во времени и пространстве[64].

Махаяна и школы Тхеравады

Роль бодхисаттвы

В ранних буддийских текстах, и учениях современных школ Тхеравады, учение Будды в будущем рассматривается как с меньшим числом последователей. Сегодня есть программы в интересах будущих поколений. Они заключаются в том, чтобы не потерять учения Будды, но всё же в нынешнюю эпоху для большинства практикующих нет особой необходимости участвовать в подобных программах. Источники Тхеравады, тем не менее, считают, что это более совершенная добродетель[65].

Тхеравада и Хинаяна

Хотя школы Тхеравады обычно описываются, как принадлежащие к Хинаяне[66][67][68][69][70], некоторые авторы утверждают, что это не следует рассматривать с точки зрения Махаяны. Их мнение основывается на различном понимании концепции Хинаяны. Вместо того, чтобы в отношении термина как относящиегося к любой школе буддизма, что не принято каноном и доктринами Махаяны, те, которые касаются роли бодхисатвы[67][69], авторы показывают, что классификация школ Хинаяны должна быть в решающей степени зависеть от соблюдения конкретных феноменологических позиций. Они указывают, что в отличие от ныне не функционурующей школы Сарвастивады, которая была главным объектом критики Махаяны, Тхеравада не претендует на существование независимых лиц (дхармы), и в этом она сохраняет отношение раннего буддизма[71][72][73]. Приверженцы буддизма Махаяны не согласны с субстанциалистской мыслью о Сарвастиваде и Саунтрантике, но зато подчеркивают доктрины пустоты; Калупахана считает, что они всегда старались сохранить более ранние учения[74]. В Тхераваде слишком опровергнуты Сарвастивада и Саунтрантика (и другие школы) на том основании, что их теории были в конфликте с не-субстанционным каноном. Аргументы Тхеравады хранятся в писании Kathāvatthu[75]. Таким образом, согласно этой точке зрения, ни одна из форм буддизма Хинаяны не дошла до наших дней.

Некоторые современные деятели Тхеравады симпатизируют махаянским текстам, таким как Сутра Сердца (санскр. प्रज्ञपारमिता हॄदयसूत्र, Prajñāpāramitā Hridaya Sūtra IAST) и Нагарджуны Основные Строфы на Срединный Путь (санскр. Mūlamadhyamakakārikā)[76][77][78].

См. также

Напишите отзыв о статье "Махаяна"

Примечания

  1. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc3p/192382 МАХАЯНА]
  2. ↑ Harvey Peter. [books.google.com/books?id=u0sg9LV_rEgC&lpg=PP1&dq=buddhism%20introduction&pg=PA5#v=onepage&q&f=false An Introduction to Buddhism: Teachings, History and Practices]. — 2nd. — Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2013. — P. 5. — ISBN 9780521676748.
  3. ↑ 1 2 Nattier, Jan (2003), A few good men: the Bodhisattva path according to the Inquiry of Ugra: p. 174
  4. ↑ Keown, Damien (2003), A Dictionary of Buddhism: p. 38
  5. ↑ Nattier, Jan (2003), A few good men: the Bodhisattva path according to the Inquiry of Ugra: p. 172
  6. ↑ преп. д-р W. Rahula, [www.budsas.org/ebud/ebdha125.htm Theravada — Mahayana Buddhism]
  7. ↑ Williams, Paul. Buddhism. Vol. 3. The origins and nature of Mahāyāna Buddhism. Routledge. 2004. p. 50.
  8. ↑ Я предположил, что на раннем этапе передачи Лотосовой сутры, в этих местах стояла среднеиндийская форма jāṇa либо *jāna ([санскр. джняна, яна)… Далее я предположил, что в махаянские термины buddha-yānā («путь Будды»), mahāyāna («великий путь»), hīnayāna («плохой путь») означали первоначально buddha-jñāna («знание Будды»), mahājñāna («великое знание») и hīnajñāna («плохое знание»). Karashima, Seishi (2001). Some Features of the Language of the Saddharma-puṇḍarīka-sūtra, Indo-Iranian Journal 44: 207—230
  9. ↑ Williams, Paul. Buddhism. Vol. 3. The origins and nature of Mahāyāna Buddhism. Routledge. 2004. p. 50
  10. ↑ Akira, Hirakawa (translated and edited by Paul Groner) (1993. A History of Indian Buddhism. Delhi: Motilal Banarsidass: p. 260
  11. ↑ Drewes I, 2010, p. 55.
  12. ↑ Drewes I, 2010, p. 55—56.
  13. ↑ Drewes I, 2010, p. 56—57.
  14. ↑ 1 2 Drewes I, 2010, p. 57.
  15. ↑ 1 2 3 Drewes I, 2010, p. 56.
  16. ↑ 1 2 3 Drewes I, 2010, p. 58.
  17. ↑ Drewes I, 2010, p. 58—59.
  18. ↑ 1 2 Drewes I, 2010, p. 60.
  19. ↑ Drewes I, 2010, p. 59.
  20. ↑ Drewes I, 2010, p. 61—62.
  21. ↑ 1 2 Drewes I, 2010, p. 62.
  22. ↑ Drewes II, 2010, p. 66.
  23. ↑ Drewes II, 2010, p. 67.
  24. ↑ Drewes II, 2010, p. 68.
  25. ↑ Drewes II, 2010, p. 69—71.
  26. ↑ 1 2 Nattier, Jan (2003), A few good men: the Bodhisattva path according to the Inquiry of Ugra: p. 193—194
  27. ↑ Williams, Paul (2008) Mahayana Buddhism: The Doctrinal Foundations: p. 4-5
  28. ↑ Williams, Paul (2008) Mahāyāna Buddhism: The Doctrinal Foundations: p. 5
  29. ↑ Drewes II, 2010, p. 73.
  30. ↑ 1 2 «Наиболее важные доказательства — на самом деле единственное свидетельство — для датирования появления Махаяны примерно началом нашей эры было не индийским, но пришло из Китая. Уже в последней четверти II века, казалось бы, своеобразный набор существенных сутр Махаяны переведён на „ломанный китайский“ по Индоскифски, индийское имя которого было реконструировано как Lokakṣema.» Macmillan Encyclopedia of Buddhism (2004): стр. 492
  31. ↑ Akira, Hirakawa (translated and edited by Paul Groner) (1993. A History of Indian Buddhism. Delhi: Motilal Banarsidass: p. 263, 268
  32. ↑ «Юг (Индии) был энергичным и творческим в писании сутр Махаяны» — Warder, A.K. (3rd edn. 1999). Indian Buddhism: p. 335.
  33. ↑ Akira, Hirakawa (translated and edited by Paul Groner) (1993. A History of Indian Buddhism. Delhi: Motilal Banarsidass: p. 253
  34. ↑ Akira, Hirakawa (translated and edited by Paul Groner) (1993. A History of Indian Buddhism. Delhi: Motilal Banarsidass: p. 248—251
  35. ↑ Akira, Hirakawa (translated and edited by Paul Groner) (1993. A History of Indian Buddhism. Delhi: Motilal Banarsidass: p. 252, 253
  36. ↑ «Внезапное появление большого числа (в Махаяне) учителей и текстов (в Северной Индии во II веке) казалось бы, требовало некоторой подготовки и развития, которые искались на юге» — Warder, A.K. (3rd edn. 1999). Indian Buddhism: p. 335..
  37. ↑ «Но даже помимо очевидных недостатков присущих аргументам такого рода, есть здесь молчаливое уравнение количества литературы с религиозным движением, в предположении, что доказательством наличия доказывается существование другой, и это может быть серьёзной оплошностью» — Macmillan Encyclopedia of Buddhism (2004): p. 493
  38. ↑ «Иными словами, после нетекстовых доказательств принимается во внимание картина разительно меняющяяся. Кроме того, датируемая началом нашей эры, эта нить буддизма Махаяны, по-видимому, имела влияние на индийскую практику культа буддизма до II-го века, и даже какое-то влияние было крайне изолированным и маргинальным, и при этом не было прочного и долгосрочного последствия — у него нет больше ссылок на Амитабху в индийских надписях и изображениях. Почти так же по той же схеме происходит (касательно Махаяны) на ещё более широком масштабе, когда подобно считаются нетекстовые доказательства.» — Macmillan Encyclopedia of Buddhism (2004): стр. 493
  39. ↑ «Конечно, мы имеем за этот период обширнейшие надписи практически из всех частей Индии. … Но нигде в этом обширном материале нет ссылки, до V века, к этимологии Махаяны.», Macmillan Encyclopedia of Buddhism (2004): стр. 493
  40. ↑ "Что особенно здесь, разрыв между ожиданиями и реальностью: Мы знаем из китайских переводов, что большое число сутр Махаяны были составлены в период между началом нашей эры и V веком. Но вне текстов, по крайней мере в Индии, ровно в тот же период, очень разные — на самом деле казалось бы, раньше — имели идеи по всей видимости, мотивирующие фактическое поведение, и ранние, созданные Хинаянцами по всей видимости, только те, которые покровительствовали и поддерживали., Macmillan Encyclopedia of Buddhism (2004): p. 494
  41. ↑ Акира, Хиракава (перевод под редакцией Пола Гронера) (1993. История индийского буддизма. Дели: Motilal Banarsidass: стр. 8,9
  42. ↑ Harvey, Peter (1993). An Introduction to Buddhism. Cambridge University Press: p. 95.
  43. ↑ 1 2 Williams, Paul (1989). Mahayana Buddhism: p.103
  44. ↑ «Есть, кажется, очень мало вещей, которые можно с уверенностью сказать о буддизме Махаяны», Macmillan Encyclopedia of Buddhism (2004): p. 492
  45. ↑ «Но, кроме того, что можно сказать с определенной долей уверенности, что Буддизм построенный в Китае, Корее, Тибете и Японии, не ясно, что ещё можно с уверенностью сказать о той доли Махаяны, которая присутствует везде, и прежде всего в Индии», Macmillan Encyclopedia of Buddhism (2004): p. 492
  46. ↑ «Становится всё более ясно, что буддизм Махаяны никогда не был чем-то одним, но кажется, что это много разных… и — содержал множество противоречивых и противоречащих друг другу, антиподальных элементов». -Macmillan Encyclopedia of Buddhism (2004): p. 492
  47. ↑ Hookham, Dr. Shenpen, trans. (1998). The Shrimaladevi Sutra. Oxford: Longchen Foundation: p.27
  48. ↑ Жуковская, 1992, Праджня.
  49. ↑ Торчинов, 2002, с. 118.
  50. ↑ Welch (1967). Practice of Chinese Buddhism. Harvard: p. 396
  51. ↑ Кук (1977). Буддизм Хуа-Йен. Pennsylvania State University Press
  52. ↑ Харви, Питер (1995). The Selfless Mind. Curzon Press: стр. 87.
  53. ↑ Кумарасвами Ананда. Будда и Евангелие Буддизма. — Бостон: University Books, Inc., 1975. — P. 229.
  54. ↑ Уильямс (1990). Буддизм Махаяны. Routledge: стр. 2
  55. ↑ «Это правда, что термин переводится как „мастерство в средстве“, Упайя-Каушалья, является пост-канонической, но осуществление навыков к которому оно относится, способность к адаптации своего сообщения для аудитории, имеет огромное значение в каноне пали.» Gombrich , Ричард Ф. (1997). Как начался буддизм. Munshiram Manoharlal: стр. 17
  56. ↑ Уолш, М. перевод (1987). Так я слышал: длинные беседы Будды. Wisdom: стр. 486
  57. ↑ Гуан Хинг (2005). Три тела Будды: Происхождение и развитие теории Трикайя. Oxford: Routledge Curzon: стр.1 и 85
  58. ↑ Левенштейн, Том. Видение Будды
  59. ↑ Нирвана Сутра
  60. ↑ [zencomp.com/greatwisdom/ebud/ebdha191.htm Хэн-Цзин Ши, Значение «Татхагатагарбхи»—позитивное выражение «Шуньяты».]
  61. ↑ King, Sallie B. [www.nanzan-u.ac.jp/SHUBUNKEN/publications/nlarc/pdf/Pruning%20the%20bodhi%20tree/Pruning%209.pdf The Doctrine of Buddha-Nature is impeccably Buddhist.]: pp. 1-6.
  62. ↑ Себастьян, профессор C. D. (2005), Метафизика и мистика в буддизме Махаяны. Дели: Публикации Шри-Сатгуру: стр. 268
  63. ↑ Себастьян, профессор C. D. (2005), Метафизика и мистика в буддизме Махаяны. Дели: Публикации Шри-Сатгуру: стр. 151; ср. также стр. 110
  64. ↑ Себастьян, профессор C. D. (2005), Метафизика и мистика в буддизме Махаяны. Дели: Публикации Шри-Сатгуру: стр. 278
  65. ↑ Харви, Питер (2000). Введение в буддийскую этику. Cambridge University Press: стр. 123.
  66. ↑ [books.google.com/books?id=uiUVAAAAYAAJ&printsec=frontcover&dq=Buddhism&lr=&as_brr=1&ei=ykWVSNfIPIbujgGgrbXqAw#PPA159,M1 Buddhism in its connexion with … — Google Books]
  67. ↑ 1 2 Гомбрич, Ричард Фрэнсис (1988). Буддизм Тхеравады: стр.83
  68. ↑ Коллинз, Стивен. 1990 год. Самоотверженный человек: образы и мысли в буддизме Тхеравады. стр.21
  69. ↑ 1 2 Геллнер, Давид Н. (2005). Восстановление буддизма: стр.14
  70. ↑ Свирер, Дональд (2006). Буддийское общество Тхеравады. В: Юргенсмейер, Марк (редактор) Оксфордский справочник мировых религий: стр.83
  71. ↑ Хоффман, Фрэнк Дж. и Махинда, Дейгали (1996). Пали буддизм. Routledge Press: стр. 192.
  72. ↑ Кинг, Ричард (1999). Индийская философия: Введение в индуистские и буддийские мысли. Эдинбургский университет печати: стр. 86.
  73. ↑ Nyanaponika, Nyaponika Thera, Nyanaponika, Bhikkhu Bodhi (1998). Исследования Абхидхаммы: Исследования буддийского сознания и времени. Wisdom Publications: стр. 42.
  74. ↑ Калупахана, Дэвид (2006). Mulamadhyamakakarika of Nagarjuna. Motilal Banarsidass: стр. 6.
  75. ↑ Калупахана, Дэвид (2006). Mulamadhyamakakarika of Nagarjuna. Motilal Banarsidass: стр. 24.
  76. ↑ Lopez, Donald S. and Dge-ʼdun-chos-ʼphel (2006). The Madman’s Middle Way: Reflections on Reality of the Tibetan Monk Gendun Chopel. University of Chicago Press: p. 24.
  77. ↑ [209.196.57.144/ME2/dirmod.asp?sid=&nm=&type=news&mod=News&mid=9A02E3B96F2A415ABC72CB5F516B4C10&tier=3&nid=7DF9961A731248CCA21C89D2694999FC Gil Fronsdal, in Tricycle, опубликовано 8 ноября 2007]
  78. ↑ [www.youtube.com/watch?v=X6b77430YAE Phra Rung and Thailand Monks praying Heart Sutra to His Holiness The Dalai Lama]

Литература

  • Махаяна. — Энциклопедия Британника, 2002.
  • Абаева Л. Л., Андросов В. П., Бакаева Э. П. и др. Буддизм: Словарь / Под общ. ред. Н. Л. Жуковской, А. Н. Игнатовича, В. И. Корнева. — М.: Республика, 1992. — 288 с. — ISBN 5-250-01657-X.
  • Бил. Связь буддийских писаний и китайских переводов. — 1871.
  • Дюмулен Г. Глава 3. Основы Махаяны // История дзэн-буддизма. Индия и Китай. — СПб.: ОРИС, 1994. — С. 39—52. — 336 с. — ISBN 5-88436-026-6.
  • Курода, С. Схема Махаяны. — 1893.
  • Левенштейн, Том. Видение Будды. — ISBN 1-903296-91-9.
  • Линч, Кевин. Путь тигра: буддийское руководство в достижении Нирваны. — Yojimbo Temple, 2005.
  • Мердок. История Японии. — 1910. — Vol. I.
  • Судзуки, Д. Т. / Пол Карус. — The Monist, 1914. — Vol. XXIV.
  • Судзуки, Д. Т. Структура буддизма Махаяны. — 1907.
  • Торчинов Е. А. Буддизм: Карманный словарь. — СПб.: Амфора, 2002. — 187 с. — ISBN 5-94278-286-5.
  • Торчинов Е. А. [psylib.ukrweb.net/books/torch01/txt12.htm Махаяна] // Религии мира: Опыт запредельного: Психотехника и трансперсональные состояния. — СПб.: Центp «Петербургское Востоковедение», 1998. — 384 с. — ISBN 5-85803-078-5.
  • Уильямс, Пол. Буддизм Махаяны. — Routledge, 1989.
  • Чебунин А. В. Развитие буддизма до его проникновения в Китай // История проникновения и становления буддизма в Китае: [монография]. — Улан-Удэ: Изд.-полигр. комплекс ФГОУ ВПО ВСГАКИ, 2009. — 278 с. — ISBN 978-5-89610-144-4.
  • Шопен, Г. (1990). «Надпись на изображении Амитабхи и характер ранней Махаяны в Индии». Журнал Международной ассоциации буддийских исследований 10.
  • Drewes D. Early Indian Mahayana Buddhism I: Recent Scholarship // Religion Compass. — Oxford: Blackwell Publishers, 2010. — Vol. 4/2. — P. 55—65. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1749-8171&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1749-8171].
  • Drewes D. Early Indian Mahayana Buddhism II: New Perspectives // Religion Compass. — Oxford: Blackwell Publishers, 2010. — Vol. 4/2. — P. 66—74. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1749-8171&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1749-8171].
Дополнительная литература
  • Асвагоша. Жизнь Будды. — Москва, 1913.
  • Арнольд Э. Свет Азии. — 2 изд. — Санкт-Петербург, 1906.
  • Шюрэ Э. Сакия-Муни древний мудрец. — Москва, 1897.
  • Sogen J. Systems of Buddhistic thought. — Calc., 1912.

Ссылки

  • [webshus.ru/?p=16296 Научные исследования ранней индийской Махаяны (современное состояние и новые перспективы)] // Religon Compass 3 (2009)
  • [mahabodhi.narod.ru Буддизм Махаяны]
  • [scripture.ru/meditation.htm Практика виджнянавады в Махаяне]

Отрывок, характеризующий Махаяна

Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Махаяна&oldid=79073699»