Взрыв Boeing 707 над Ионическим морем

Рейс 841 TWA
Boeing 707-331B компании TWA, аналогичный взорванному
Общие сведения
Дата	8 сентября 1974 года
Время	11:40 (09:40 GMT)
Характер	Террористический акт
Причина	Взрыв бомбы
Место	Ионическое море, 93 км западнее Кефалинии (Греция)
Координаты	38°25′ с. ш. 19°22′ в. д.38.417° с. ш. 19.367° в. д. / 38.417; 19.367
Воздушное судно
Модель	Boeing 707-331B
Авиакомпания	Trans World Airlines (TWA)
Пункт вылета	Бен-Гурион, Тель-Авив (Израиль)
Остановки в пути	Эллиникон, Афины (Греция) Леонардо да Винчи, Рим (Италия)
Пункт назначения	Джон Кеннеди, Нью-Йорк (США)
Рейс	TW841
Бортовой номер	N8734
Дата выпуска	март 1969 года
Пассажиры	79
Экипаж	9
Погибшие	88 (все)

Взрыв Boeing 707 над Ионическим морем — авиационная катастрофа пассажирского самолёта Boeing 707-331B авиакомпании Trans World Airlines (TWA) в результате террористического акта, произошедшая в воскресенье 8 сентября 1974 года в Ионическом море. Авиалайнер следовал из Афин в Рим, когда менее чем через полчаса полёта неожиданно потерял управление и упал в море, при этом погибли 88 человек. По результатам расследования было сделано заключение, что причиной катастрофы стал взрыв бомбы в хвостовой части.

Самолёт

Boeing 707-331B с заводским номером 20063 и серийным 789 был выпущен в марте (по другим данным — 20 февраля) 1969 года и 27 марта получил лётный сертификат. Авиалайнер приобрела Irving Trust Corporation</span>^ru_en (базировалась в Нью-Йорке), которая присвоила ему бортовой номер N8734 и 7 апреля сдала в лизинг авиакомпании Trans World Airlines. Самолёт был оборудован четырьмя турбовентиляторными двигателями Pratt & Whitney JT3D-3B с силой тяги по 18 тысяч фунтов</span>^ru_en каждый. Общий налёт борта N8734 составлял 21 733 часа 24 минуты, в том числе 2324 часа 49 минут после последнего базового ремонта и 579 часов 40 минут после последнего техобслуживания по форме «C». Последнее обслуживание было выполнено по форме № 21 в Тель-Авиве (Израиль) 7 сентября 1974 года.

Данные по двигателям.

№	Серийный номер	Наработка
		Время	Циклы
1	P645168BAB	28 153 часа 28 минут	10 528
2	P668506BAB	18 679 часов 38 минут	5772
3	P643451BAB	35 773 часа 31 минута	6049
4	P643540BAB	34 123 часа 20 минут	10 366

Экипаж

• Командир воздушного судна — Дональд Х. Холлидей (англ. Donald H. Holliday). 55 лет, в Trans World Airlines с 20 октября 1945 года. Был квалифицирован для полётов на B-707, первую проверку на что прошёл 9 апреля 1963 года. Имел общую наработку 21 960 лётных часов, из них 8280 часов на реактивных самолётах, в том числе 7280 часов на B-707. В связи с дальнозоркостью носил очки.
• Второй пилот — Джон Л. Чешир (англ. Jon L. Cheshire). 36 лет, в Trans World Airlines с 4 января 1965 года. Был квалифицирован для полётов на B-707, первую проверку на что прошёл 17 сентября 1965 года. Имел общую наработку 9139 лётных часов, все на реактивных самолётах, из них 5311 часов на B-707.
• Бортинженер — Ральф Х. Бош (англ. Ralph H. Bosh). 37 лет, в Trans World Airlines с 27 мая 1966 года. Был квалифицирован для работы на B-707, первую проверку на что прошёл 29 февраля 1966 года. Имел общую наработку 6634 лётных часа, из них 3548 часов на реактивных самолётах — только B-707.

В салоне работали шесть бортпроводников: Джанпаоло Мольтени (итал. Gianpaolo Molteni), Сильвия Т. Бюлер (англ. Silvia T. Buhler), Аля Банк (англ. Alja Bunk), Изабелла Луччи-Масера (итал. Isabella Lucci-Masera), Анжела Маньони (итал. Angela Magnoni) и Лажванти Крипалани (англ. Lajwanti Kripalani). Все они были квалифицированы для работы на B-707.

Катастрофа

Самолёт выполнял регулярный грузопассажирский рейс TW841 из Тель-Авива (Израиль) в Нью-Йорк (США) с промежуточными посадками в Афинах (Греция) и Риме (Италия). В 06:13, на 43 минуты позже расписания, рейс 841 со 105 пассажирами, 9 членами экипажа и 5186 фунтами груза на борту вылетел из аэропорта Бен-Гурион (Тель-Авив). Перевозимый груз состоял из почты, зарегистрированного багажа, не попадающий под эти две категории груз, а также материалы авиакомпании. 3875 фунтов груза были размещены в переднем грузовом отделении, а 1311 фунтов — в заднем. Никаких запрещённых видов груза на борту не было. В 08:04 рейс 841 благополучно приземлился в Шаблон:Эллиникон (аэропорт) (Афины). Экипаж не сообщал о каких-либо технических проблемах в полёте, поэтому в Афинах никакое техническое обслуживание авиалайнера не проводилось. С самолёта сошли 56 пассажиров со своим багажом, а также была выгружена часть груза. В Афинах на борт сели 30 пассажиров со своим багажом, в результате чего в салоне теперь находились 79 пассажиров. Зарегистрированный багаж новых пассажиров был помещён в основном в переднее грузовое отделение. Также некоторую часть багажа и отдельный груз поместили в заднее грузовое отделение где не использовались контейнеры. Вообще задний отсек использовали, как правило, для размещения почты, багажа и прочих грузов, которые загружались на борт незадолго до вылета.

Согласно показаниям наземного обслуживающего персонала авиакомпании TWA, один грузовой контейнер с сумками, который предназначался в Рим, остался в переднем грузовом отделении нераспечатанным. Четыре контейнера выгрузили и опустошили, после чего три из них снова загрузили сумками. Затем эти четыре контейнера, включая пустой, опять поместили на борт. В переднем отделении разместили и исходящую из Афин почту. Грузчики сообщили, что в заднем грузовом отделении находились 30—35 пассажирских сумок, которые были помещены на борт в Тель-Авиве и следовали в Рим или Нью-Йорк. Однако грузчики не смогли точно вспомнить, сколько единиц зарегистрированного багажа было помещено в заднее грузовое отделение уже в Афинах. Также, согласно показаниям обслуживающего персонала авиакомпании на период, пока рейс 841 находился на земле, никаких неопознанных или неизвестных лиц в зоне погрузки замечено не было. В топливные баки долили три тысячи фунтов авиакеросина A-1, при этом суммарный запас топлива на борту составлял 39,9 тысяч фунтов, что было достаточно для полёта в аэропорт Леонардо да Винчи (Рим). Общий взлётный вес лайнера был оценён в 205 тысяч фунтов, при этом вес и центровка находились в допустимых пределах.

Экипаж подал заявку на полёт по приборам в Рим расчётной продолжительностью 1 час 48 минут, эшелон полёта 350 (35 тысяч футов или 10,7 км). Диспетчер Афинского аэропорта дал разрешение следовать в Рим через воздушный коридор Green 8 на эшелоне 140 (4,3 км). При этом после вылета рейс 841 должен был сперва направляться по воздушному коридору выхода № 6 до прохождения радиомаяка Коринфус, сохраняя при этом эшелон 120 (3,7 км) до получения следующего разрешения. В 09:12 самолёт вылетел из Афин, а в 09:30 экипаж рейса 841 доложил в Афинский диспетчерский центр управления воздушным движением о достижении эшелона 280 (8,5 км). Диспетчер подтвердил получение информации, после чего дал указание сохранять эту высоту и сообщить, когда будет достигнут следующий район полётной информации. Это был последний зарегистрированный радиообмен с рейсом 841 компании TWA. Все отчёты экипажа в этот промежуток были вполне обычными. Навстречу по этому же воздушному коридору Green 8, но на эшелоне 330 (10 км) и в восточном направлении со скоростью 0,806 Маха летел рейс 110 американской авиакомпании Pan American World Airways (PA110 или Pan Am 110), который следовал из Рима (Италия) в Бейрут (Ливан). Небо в это время было ясным, на низких высотах находились отдельные облака, море просматривалось, а турбулентность не ощущалась. Полёт проходил на автопилоте под контролем второго пилота. В 09:39 экипаж Pan Am 110 связался с Афинским центром управления воздушным движением (УВД) и доложил, что рассчитывает пройти Араксос</span>^ru_en в 09:51. Но через минуту в 09:40 (11:40 местного времени) командир рейса 110 вновь связался с диспетчерским центром в Афинах и сообщил, что недалеко от их самолёта и примерно в 100 морских милях (185 км) западнее Араксоса наблюдалось падение горящего четырёхдвигательного самолёта . Связь между Pan Am 110 и Афинским центром была слабой, но в этом районе находился ещё рейс 201 греческой авиакомпании Olympic Airlines, поэтому связь выполнялась через него. В течение нескольких минут диспетчер в Афинах и экипаж Olympic 201 пытались связаться с TWA 541, но всё оказалось тщетно. Затем в 09:43 греческий экипаж связался с американским и спросил, какой тип был у горящего самолёта. Пилот рейса рейса 110 сообщил что, вероятно, это был B-707, причём похоже компании TWA, а огонь на самом деле не наблюдался. Тогда экипаж Olympic 201 попытался уточнить: падал двигатель или самолёт? На это с Pan Am 110 ответили: Нет, самолёт падал. Я видел как самолёт взметнулся вверх, перевернулся, после чего начал медленно падать по спирали….

Как позже было установлено из допроса командира самолёта Pan Am, самолёт TWA он в первый раз увидел на 11 часов (впереди и чуть слева), когда тот следовал обратным курсом в 4—7 милях впереди и примерно на 4 тысячи футов (1,2 км) ниже. Тот выполнял обычный горизонтальный полёт в нормальной конфигурации и ничего подозрительного не было, поэтому командир на несколько мгновений отвёл взгляд в сторону. Однако когда он вновь посмотрел на летящий впереди авиалайнер, то увидел, как тот резко поднял нос и начал быстро набирать высоту. Наблюдавший за этим пилот посчитал, что от левой плоскости крыла при этом отделился какой-то объект. Когда самолёт TWA поравнялся с самолётом Pan Am, то почти достиг его высоты, после чего резко накренился влево и вошёл в левую спираль, а затем исчез из виду. Также пилот в этот момент увидел, что у падающего самолёта нет одного из двигателей. По мнению командира, этим двигателем, вероятно № 2 (левый внутренний), и был тот объект, который отделился в момент быстрого перехода в набор высоты. Также с рейса 110 не увидели, чтобы экипажа рейса 841 пытался исправить ситуацию. При этом с самолёта Pan Am наблюдалось множество мусора ниже их (Pan Am) траектории полёта; в основном обрывки бумаги. Дыма пилот не увидел, но зато из левой плоскости выходил белёсый след похожий на утечку топлива. В общей сложности командир рейса 110 наблюдал падающий самолёт на протяжении 20 секунд. Второй пилот сообщил, что увидел падающий самолёт лишь когда ему указал на него командир, при этом рейс 841 уже находился в под прямым левым креном (крыло заняло вертикальную позицию). Из середины левой плоскости при этом выходил бурый пар, который доходил до левого стабилизатора, после чего только рассеивался. Когда TWA проходил на траверзе, то он находился в 1—1½ мили в стороне от Pan Am, но второй пилот посчитал, что тот не угрожает их безопасности, а потому не стал отключать автопилот и изменять курс. Также самолёт TWA наблюдали ещё бортинженер и два пассажира на левой стороне самолёта Pan Am. Но никто не видел, как «Боинг» врезался в воду. Диспетчер в Афинах сразу после получения информации о падающем самолёте связался по телефону с Бриндизи и другими центрами УВД, а также направил запросы в аэропорты в районе полёта рейса компании TWA. Греческие поисково-спасательные службы после получения уведомления о случившемся направили в данный район самолёт C-47. Через два с половиной часа после катастрофы с поискового самолёта сообщили об обнаружении плавающих обломков и тел в точке 38°25′ с. ш. 19°22′ в. д.38.417° с. ш. 19.367° в. д. / 38.417; 19.367   . Всего удалось извлечь 24 тела, но ни одного выжившего. Все 88 человек на борту погибли. По числу жертв, эта авиакатастрофа занимает второе место среди произошедших в открытых водах Средиземного моря, уступая произошедшей в 1968 году катастрофе «Каравеллы» близ Ниццы (95 погибших).

Поиск обломков

Как описывал экипаж поискового C-47, который обнаружил место падения, область распределения обломков напоминала взлётно-посадочную полосу посреди моря, так как имела ширину 150 футов (45 метров) при длине около 1 мили и была вытянута с севера на юг. Волны при этом достигали высоты 15—20 футов (4,5—6 метров). В район направились 10 судов, а также шестой флот ВМС США во главе с авианосцем «USS Independence». Самолёты и вертолёты тем временем прочёсывали акваторию моря в поисках обломков. Согласно заявлению представителей ВМС США, 9 сентября спустя 16 часов после катастрофы были определены две области со следами самолёта. Первая из них состояла из большого числа обломков, включая части самолёта, мебель, багаж и отдельный груз. Вторая область находилась в 15—20 милях юго-восточнее и представляла собой светлое масляное пятно. Про вторую область представители ВМС США заявили, что мусора в ней почти не было, а значит, что и образовалась она не из-за удара самолёта о воду.

Поисковые работы велись до 11 часов 10 сентября, но и после этого корабли продолжали оставаться в данном районе для поисков тел и мусора. Всего же было извлечено две с половиной тысячи фунтов плавающих обломков, в том числе большой фрагмент крыла и гораздо меньший стабилизатора. Также было найдено большое число фрагментов фюзеляжа, но преимущественно элементы интерьера. Из крупных элементов удалось обнаружить дверь переднего грузового отделения, три двери-аварийных выхода и две помятые двери заднего грузового отделения и десяток фрагментов фюзеляжа. Из прочего обнаружили пять уцелевших кислородных баллонов (один из переднего и четыре из заднего отделений), шесть из семи спасательных плотов и сильно повреждённое тройное сидение. Найденные элементы интерьера в основном являлись напольными панелями. Также были обнаружены 19 сумок пассажиров и почти кубометр одежды, одеял и подушек. Изучение обломков производилось в Афинах, где их крепили на специальный макет. Для помощи в установлении причин катастрофы были привлечены и британские специалисты, которые ранее уже принимали участие в расследованиях самолётов de Havilland Comet («Комета»). Как и в случае с американским «Боингом», «Кометы» во время полёта над Средиземным морем также неожиданно теряли управление и разрушались. Стоит отметить, что последняя такая катастрофа произошла 12 октября 1967 года, а её причиной стал взрыв бомбы на борту.

Параметрический самописец «Боинга» имел маяк, рассчитанный на рабочую глубину до 20 тысяч футов (6,1 км), а после попадания в воду он должен был в течение 30 дней передавать аудиосигналы, которые можно обнаружить на расстоянии от 2 до 4 тысяч ярдов (1,8—3,6 км). Также на борту был установлен и речевой самописец. В попытках найти эти самописцы, воздушные, надводные и подводные силы шестого флота ВМС США вели визуальные, радиолокационные и акустические поиски вплоть до 20 сентября, но всё оказалось тщетно. Тогда Национальный совет по безопасности на транспорте заключил договор с поисково-спасательными службами на выполнение поисковых работ в районе, где, по мнению представителей шестого флота, наиболее вероятно находились самописцы. 4 октября с помощью системы погружного гидрофона был обнаружен сигнал от самописцев в районе, где глубина составляла около 10 380 футов (3,2 км). Примерные координаты сигнала были определены как 38°18′ с. ш. 19°15′ в. д.38.3017° с. ш. 19.250° в. д. / 38.3017; 19.250    с погрешностью 1 морская миля (1,8 км). Однако поднять «чёрные ящики» так и не удалось.

Расследование

Была поднята лишь некоторая часть обломков. Большинство обломков, включая бортовые самописцы, остались на дне моря. Тем не менее, результаты изучения отдельных обломков вместе с показаниями экипажа и пассажиров рейса 110 компании Pan Am позволили воссоздать и проанализировать вероятную последовательность событий. Так исходя из расспроса очевидцев с рейса 110 было установлено, что произошла полная потеря управления, а наблюдаемый в это время многочисленный мусор, включая элементы отделки салона, означал, что уже в воздухе произошло разрушение части конструкции. Кроме того, командир самолёта Pan Am наблюдал отделение одного из двигателей, что также означало разрушение конструкции в воздухе. Экипаж при этом не успел ничего передать на землю, а значит, что катастрофическая ситуация возникла внезапно и развивалась почти мгновенно. Требовалось теперь определить причину возникновения этой ситуации.

Одной из первых рассматривалась версия, что экипаж рейса 841 после того как увидел рейс 110 начал выполнять резкий манёвр по изменению траектории полёта. Описываемые свидетелями крутые углы кабрирования и очень быстрый набор высоты пилоты способны выполнить, но при этом от них требуется приложение усилий не менее 100 фунтов. К тому же в одиночку нельзя создать перегрузки, которые бы превысили предел прочности конструкции. Сопоставив взаимное положение рейсов 841 и 110, а также то, что экипаж рейса 110 указывал на отсутствие турбулентности, комиссия приняла решение отклонить версию о резком манёвре уклонения.

Следующей рассматривалась версия о разрушении из-за сильной турбулентности. Однако в районе происшествия стояла хорошая погода, а на высотах от 25 до 30 тысяч футов наблюдалась лишь лёгкая турбулентность, которая на высоте 33 тысячи футов, исходя из показаний экипажа рейса 110, вообще не ощущалась. На основании этого, версия о турбулентности была также отклонена.

Третья версия была о том, что произошло разрушение самолёта или какого-либо элемента конструкции из-за достижения предела прочности, как в случае с произошедшей в 1954 году серии катастроф «Комет» возле Эльбы и Неаполя. Но показания всех пяти свидетелей сходились в том, что никаких крупных аэродинамических поверхностей самолёта в полёте не отделялись. Командир рейса 110 видел, что у самолёта TWA отсутствует один из двигателей, поэтому следователи начали прорабатывать вариант, что в полёте отделился двигатель, из-за чего произошла потеря управления самолётом (через 5 лет из-за этого произойдёт катастрофа в Чикаго). Стоит отметить, что ранее уже было 8 случаев, когда на B-707 отделялись двигатели. Шесть случаев произошли когда из-за турбулентности или несогласованных учебных манёвров в узлах крепления двигателей возникали чрезмерные нагрузки. Ещё два случая произошли из-за отказа, а затем пожара двигателей. Однако ни в одном из этих восьми инцидентов отделение двигателя не приводило к потере управления, поэтому данный вариант комиссия сочла несостоятельным.

Рассматривался ещё вариант, что в одной из систем управления, включая автопилот, была неисправность, которая привела к резкому кабрированию, наблюдаемому с рейса 110, а затем и неконтролируемому снижению. Были проверены системы грубого контроля автопилота, воздушных тормозов, рулей направления и высоты. Однако в итоге комиссия пришла к выводу, что даже если бы в работе одного из этих компонентов произошёл сбой, это не должно было привезти к столь резкому взмыванию авиалайнера, чтобы при этом началось разрушение конструкции, сопровождаемое вылетевшим из салона мусором, а также паров топлива, как это описывали свидетели. Однако исследования при этом показали, что наблюдаемый свидетелями манёвр мог произойти в случае, когда одновременно используются рули направления и высоты. Чтобы понять, как сразу были задействованы рули на вертикальном и горизонтальном хвостовом оперении стоит обратить внимание на их систему управления. Дело в том, что находящиеся в пилотской кабине органы управления рысканием и тангажом связаны с механизмами рулей (соответственно направления и высоты) через систему контрольных тросов, которые проходят под полом салона вдоль всего фюзеляжа. Любое механическое воздействие на них, как, например, перекос, натягивание или прогиб, могло привести к отклонению рулей. Одновременное отклонение рулей направления и высоты могло привести к такому манёвру, в результате которого из-за аэродинамических и инерционных сил возникли столь высокие перегрузки, что разрушились крепления двигателя. Исходя из описанного свидетелями манёвра, а также что при этом отделился второй двигатель и из левой плоскости начало вытекать топливо, комиссия пришла к мнению, что именно такая ситуация и произошла на борту N8734.

Тросы управления рулями высоты и направления подверглись механическому воздействию внезапно и практически одновременно. С учётом того, что следователи от ФБР нашли на отдельных обломках следы взрывчатки, было установлено, что на борту действительно имелась бомба, которая при срабатывании повредила тросы системы управления рулями, что и привело к резкому кабрированию с быстрым набором высоты, а затем падению. В одном из кусков пенопластовой изоляции двери заднего грузового отделения был обнаружен металлический фрагмент, из чего был сделан вывод, что взрыв произошёл в том отделении. Патологическая экспертиза найденных тел не обнаружила на них признаков воздействия взрыва, а значит, что бомба сработала под полом салона, который прикрыл пассажиров и бортпроводников от её воздействия. Хотя пол всё-таки был пробит при взрыве, так как его фрагмент обнаружили в подушке одного из сидений. Наконец, стоит отметить происшествие, случившееся в Риме 26 августа того же года, то есть за 13 дней до катастрофы. Boeing 707 компании TWA, только что совершил перелёт из Афин в Рим и уже был на земле, когда в заднем грузовом отделении начался пожар, который однако был своевременно ликвидирован. Как было быстро установлено, пожар произошёл из-за взрывного устройства, в работе которого произошёл сбой.

На основании вышеизложенного, комиссия Национального совета по безопасности на транспорте пришла к мнению, что в заднем грузовом отделении сработало взрывное устройство. Взрывом пол салона выгнуло и повредило, причём так, что несколько проходивших под ним тросов системы управления рулей высоты и направления оказались растянуты или лопнули. Из-за этого рули направления и высоты резко отклонились в результате чего авиалайнер стал неуправляем. Резкий манёвр привёл к таким перегрузкам, что отделился второй двигатель, а из повреждённого крыла начало вытекать топливо, пары которого наблюдали очевидцы. Также очевидцы указывали на летающие в воздухе листы бумаги, а это означало, что содержимое грузового отсека было выброшено наружу из-за взрывной декомпрессии, которую в свою очередь вызвало разрушение фюзеляжа в районе взрыва. Такое сильное разрушение обшивки самолёта и при этом относительно небольшое повреждение пола свидетельствовало, что бомба располагалась в грузовом отделении, вероятно, ближе к низу.

Организаторы теракта

Точно установить организаторов взрыва самолёта не удалось. Наиболее популярна версия, что им был Халед аль-Джавари из палестинской террористической группировки «Чёрный сентябрь».

Литература

• [www.fss.aero/accident-reports/dvdfiles/US/1974-09-08-US.pdf Trans World Airways, Inc., Boeing 707-331B, N8734, in the Ionian Sea, September 8, 1974.] (англ.). National Transportation Safety Board (26 March 1975). Проверено 2 ноября 2014.

Отрывок, характеризующий Взрыв Boeing 707 над Ионическим морем

Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.