Катастрофа DC-10 под Парижем

Рейс 981 Turkish Airlines Авиакатастрофа в Эрменонвиле
Мемориал на месте катастрофы
Общие сведения
Дата	3 марта 1974 года
Время	12:41 UTC
Характер	Взрывная декомпрессия, LOC-I (потеря управления)
Причина	Открытие двери грузового отсека, конструктивные недостатки
Место	лес Эрменонвиль (коммуна Фонтен-Шаали департамента Уаза), в 37 км от аэропорта Орли, Париж (Франция)
Координаты	49°08′44″ с. ш. 2°38′04″ в. д.49.14556° с. ш. 2.634583° в. д. / 49.14556; 2.634583
Погибшие	346 (все)
Воздушное судно
Разбившийся самолёт за год до катастрофы
Модель	McDonnell Douglas DC-10-10
Имя самолёта	Ankara
Авиакомпания	Turkish Airlines
Пункт вылета	Ешилькёй, Стамбул (Турция)
Остановки в пути	Орли, Париж (Франция)
Пункт назначения	Хитроу, Лондон (Великобритания)
Рейс	TK 981
Бортовой номер	TC-JAV
Дата выпуска	15 февраля 1972 года (первый полёт)
Пассажиры	334
Экипаж	12
Выживших	0

См. также: Рейс 981

Катастрофа DC-10 под Парижем (также известная как Авиакатастрофа в Эрменонвиле) — крупная авиационная катастрофа, произошедшая в воскресенье 3 марта 1974 года близ Парижа (Франция). Авиалайнер McDonnell Douglas DC-10-10 авиакомпании Turkish Airlines выполнял пассажирский рейс TK 981 по маршруту Стамбул—Париж—Лондон, а на его борту находились 12 членов экипажа и 334 пассажира. Но через 6 минут после вылета из Парижа на высоте 3500 метров неожиданно открылась одна из дверей грузового отсека, что создало взрывную декомпрессию, в результате которой разрушились системы управления. Лайнер перешёл в пикирование и через 1,5 минуты на большой скорости врезался в лес Эрменонвиль к северо-востоку от Парижа, при этом полностью разрушившись.

Все находившиеся на его борту 346 человек погибли. Это первая и крупнейшая катастрофа с участием DC-10. На момент событий (на 1974 год) являлась крупнейшей авиационной катастрофой в мире, в настоящее время (на 2016 год) — четвёртая. Остаётся крупнейшей катастрофой самолёта, в которой не было выживших.

В ходе расследования было установлено, что причиной катастрофы стало несовершенство запорного механизма двери грузового отсека, которая и открылась на большой высоте из-за разницы давлений.

Стоит отметить, что в истории самолётов DC-10 это был уже второй аналогичный случай после произошедшего двумя годами ранее инцидента над Уинсором, но тогда, к счастью, никто не погиб. В ходе расследования первого случая следственная комиссия сделала ряд рекомендаций по изменению конструкции самолёта с целью предотвратить подобные происшествия. Однако катастрофа под Парижем показала, что ни одна из данных рекомендаций не была выполнена.

Сведения о рейсе 981

Самолёт

McDonnell Douglas DC-10-10 (регистрационный номер TC-JAV, заводской 46704, серийный 029) был выпущен на заводах компании «McDonnell Douglas» в Лонг-Бич (Калифорния, США) и свой первый полёт совершил 15 февраля 1972 года, став 29-м самолётом DC-10. Изначальный бортовой номер самолёта был N1337U, из чего можно сделать вывод, что первоначальным заказчиком была американская авиакомпания United Airlines. Однако данной авиакомпании самолёт так и не был передан, а вместо этого 10 декабря 1972 года поступил в турецкую авиакомпанию Turkish Airlines, в связи с чем был перерегистрирован и получил бортовой номер TC-JAV и имя Ankara. Оснащён тремя двухконтурными турбореактивными двигателями General Electric CF6-6D, развивавшие силу тяги до 18 144 кгс каждый. В трёх салонах самолёта располагались 345 посадочных мест (12 первого класса и 333 эконом-класса), из которых 86 мест располагались в переднем салоне, 108 — в среднем, а 151 — в заднем. Последняя инспекторская проверка самолёта, в ходе которой никаких неполадок обнаружено не было, проводилась 21 января 1974 года. На день катастрофы лайнер совершил 1537 циклов «взлёт-посадка» и налетал 2955 часов 52 минуты, причём с момента ремонта D — 486 часов 17 минут, а с момента ремонта C — 81 час 34 минуты.

Экипаж

Самолётом управлял опытный экипаж, состав которого был таким:

• Командир воздушного судна (КВС) — 44-летний Нежат Беркоз (тур. Nejat Berkoz). Очень опытный пилот, служил в ВВС Турции, проработал в авиакомпании Turkish Airlines 6 лет (с 14 октября 1967 года) Имел квалификацию для управления самолётами Fokker F27 и McDonnell Douglas DC-9. В должности командира McDonnell Douglas DC-10 — с 8 марта 1973 года. Налетал 7003 часа 10 минут (1392 часа 10 минут из них ночью), 438 часов 15 минут из них на DC-10.
• Второй пилот — 38-летний Орал Улусман (тур. Oral Ulusman). Опытный пилот, проходил службу в ВВС Турции (как и КВС), проработал в авиакомпании Turkish Airlines 5 лет (с 23 марта 1968 года). Также имел квалификацию для управления самолётами F-27 и DC-9. В должности второго пилота DC-10 — с 8 марта 1973 года. Налетал 5589 часов 25 минут (1425 часов 10 минут из них ночью), 628 часов 5 минут из них на DC-10.
• Бортинженер — 37-летний Ерхан Озёр (тур. Erhan Ozer). До работы в Turkish Airlines также проходил службу в ВВС Турции. В должности бортинженера DC-10 — с 8 марта 1973 года. Налетал 2113 часов 25 минут (350 из них ночью), 775 часов 50 минут из них на DC-10.

В салоне самолёта работали 8 бортпроводников:

• Хайри Тезджан (тур. Hayri Tezcan), 30 лет — старший бортпроводник. В Turkish Airlines с 20 января 1968 года. Налетал 4916 часов, 569 часов 30 минут из них на DC-10.
• Гулай Сонмез (тур. Gulay Sonmez), 21 год. В Turkish Airlines с 18 августа 1971 года. Налетала 1901 час 30 минут, 439 часов 25 минут из них на DC-10.
• Нилгун Йилмазер (тур. Nilgun Yilmazer), 23 года. В Turkish Airlines с 11 мая 1972 года. Налетала 1029 часов 55 минут, 90 из них на DC-10.
• Сибель Захин (тур. Sibel Zahin), 22 года. В Turkish Airlines с 11 мая 1972 года. Налетала 1262 часа 15 минут, 494 часа 50 минут из них на DC-10.
• Семра Хидир (тур. Semra Hidir), 20 лет. В Turkish Airlines со 2 апреля 1973 года. Налетала 741 час 45 минут, 74 часа 50 минут из них на DC-10.
• Фатма Барка (тур. Fatma Barka), 25 лет. В Turkish Airlines с 8 ноября 1971 года. Налетала 1465 часов 50 минут, 297 часов 40 минут из них на DC-10.
• Рона Алтинай (тур. Rona Altinay), 29 лет. В Turkish Airlines с 11 января 1967 года. Налетала 4456 часов, 387 часов 15 минут из них на DC-10.
• Айсе Биргили (тур. Ayse Birgili), 22 года. В Turkish Airlines с 1 сентября 1971 года. Налетала 1723 часа 15 минут, 139 часов 5 минут из них на DC-10.

Также в пассажирском салоне летел 12-й член экипажа — 45-летний наземный бортинженер Энгин Уджок (тур. Engin Ucok), отвечавший за наземное обслуживание самолёта на промежуточных остановках (погрузка и разгрузка багажа, заправка топливом) и замещавший в данном рейсе своего коллегу, оставшегося в Стамбуле для переподготовки.

Пассажиры и багаж

Максимальный взлётный вес DC-10-10 составляет 195 000 килограммов, а максимальный посадочный — 164 890 килограммов. В тот день максимальный взлётный вес был оценён в 172 600 килограммов (164 890 + 7710). Из-за суматохи при посадке, по первоначальной ведомости на борту авиалайнера находились 306 взрослых пассажиров (249 мужчин и 57 женщин), 6 детей (от 2 лет) и 1 младенец, то есть всего 313 человек, а вскоре был обнаружен и первоначально не учтённый 314-й пассажир. Из всех этих 314 человек 76 находились в переднем салоне, 98 — в среднем, а 140 — в заднем. Таким образом, общий расчётный вес пассажиров составлял 23 170 килограммов. Также в самолёт ещё в Стамбуле было загружено 2896 килограммов багажа, который в четырёх контейнерах был помещён в передний грузовой отсек, а в Париже были дополнительно загружены ещё 1525 килограммов, который поместили в центральный грузовой отсек, чтобы избежать изменения центровки самолёта. Задний грузовой отсек был зарезервирован для штучного багажа, не упакованного в контейнеры. Согласно первоначальной ведомости самолёта, полный взлётный вес составлял 161 628 килограммов, что находилось в пределах допустимого.

В последнюю минуту были внесены изменения и добавлены ещё 20 пассажиров, что привело к возрастанию расчётного веса на 1480 килограммов, что однако не оказало заметного влияния на центровку. Таким образом, из 345 мест в пассажирском салоне были заняты 332. Всего, по уточнённым данным, на борту рейса TK 981 находились 346 человек: 334 пассажира (327 взрослых, 6 детей и 1 младенец) и 12 членов экипажа.

Среди пассажиров на борту самолёта находились:

• Джон Купер (англ. John Cooper), британский легкоатлет, двукратный серебряный призёр Олимпийских игр 1964 года.
• Уэйн Уилкокс (англ. Wayne Wilcox), атташе по культуре посольства США в Лондоне. Кроме того, на борту находились его супруга и двое детей.
• Игроки любительской регбийной команды из Англии.
• 48 японских выпускников вузов, которые путешествовали по Европе после окончания обучения.

Гражданство людей на борту
Гражданство	Пассажиры	Экипаж	Всего
Австралия Австралия	2	0	2
Аргентина Аргентина	3	0	3
Бельгия Бельгия	1	0	1
Бразилия Бразилия	5	0	5
Великобритания Великобритания	177	0	177
Вьетнам Вьетнам	1	0	1
Германия Германия	1	0	1
Индия	2	0	2
Иран Иран	1	0	1
Испания Испания	1	0	1
Кипр Кипр	1	0	1
Марокко Марокко	1	0	1
Новая Зеландия Новая Зеландия	1	0	1
Пакистан Пакистан	1	0	1
Сенегал Сенегал	1	0	1
США США	25	0	25
Турция Турция	44	12	56
Франция Франция	16	0	16
Швейцария Швейцария	1	0	1
Швеция Швеция	1	0	1
Япония Япония	48	0	48
Итого	334	12	346

Хронология событий

Предшествующие обстоятельства

В 10:02 в Парижском аэропорту Орли приземлился для промежуточной остановки авиалайнер McDonnell Douglas DC-10-10 борт TC-JAV, выполнявший тем утром рейс TK 981 из Стамбула. На нём летели 167 пассажиров, 50 из которых высадились в Париже. Лайнер был припаркован на гейте №A2 в южной части аэропорта, и начал обслуживаться персоналом Turkish Airlines и служащими аэропорта. В баки самолёта залили 10 350 литров авиатоплива, а в салоне начали размещаться новые пассажиры. Плановая стоянка должна была составить 1 час.

Накануне в Париже на стадионе «Парк де Пренс» проходил матч по регби в рамках Кубок пяти наций между сборными Франции и Англии. Теперь же, в воскресенье, большое число пассажиров направлялось в Великобританию, в частности, на борту находились игроки любительской команды из Бери-Сент-Эдмундс. Но из-за забастовки сотрудников авиакомпаний BEA и Air France многие застрявшие в аэропорту Орли пассажиры начали пересаживаться на рейсы других авиакомпаний. Среди них был и турецкий рейс TK 981, на который сели 216 пассажиров. Из-за их большого числа рейс был вынужден задержаться ещё на полчаса.

Наконец, в 11:11:30 турецкий экипаж связался с диспетчером и доложил о начале предполётных операций по запуску двигателей. В 11:24 диспетчер аэропорта дал разрешение рейсу 981 на руление, и самолёт начал движение к ВПП №08. Около 11:28:40 диспетчер аэропорта связался с бортом TC-JAV и дал указание занимать позицию на исполнительном старте, и в 11:30:30 самолет совершил взлёт, что полоса свободна и разрешается взлёт. В 11:33 экипажу борта TC-JAV разрешили подъём до эшелона FL60 (1800 метров). В 11:34 экипаж доложил о занятии эшелона FL60, в связи с этим диспетчер подхода дал им указание переходить на связь с Северным диспетчерским центром. В 11:36:10 экипаж связался с диспетчерским центром, и тот дал указание на подъём до эшелона FL230 (7000 метров). Чтобы избежать пролёта над Парижем, DC-10-10 сперва был направлен на восток, а лишь затем на север.

Катастрофа

В 11:39:57—11:39:58 на вторичном радаре в диспетчерском центре отметка рейса TK 981 неожиданно разделилась на две, из которых одна оставалась на месте по курсу 45° от Орли и в 44,4 километрах в течение 2—3 минут, после чего исчезла, а другая повернула налево с курса 350° на курс 280° и значительно ускорилась. В 11:40:13 авиадиспетчер услышал невнятную передачу, смешанную с речью на турецком языке на фоне постоянно звучащих сигналов о падении давления и превышении скорости. В этой передаче диспетчер всё же разобрал фразу: …фюзеляж взорвался. В 11:40:41 данная запутанная передача прервалась, после чего кратковременно восстановилась в 11:41:06—11:41:07, чтобы в 11:41:13 прерваться окончательно. Начиная с 11:41:50 диспетчер предпринял несколько безуспешных попыток связаться с рейсом TK 981.

Рейс TK 981 продолжал набор высоты, когда на высоте около 3500 метров при пролёте близ городка Сен-Патю на весь самолёт прозвучал громкий хлопок (он был зафиксирован даже микрофоном в кабине пилотов), после чего 2 ряда кресел в левом ряду с 6 сидящими в них пассажирами вылетели наружу через дыру в фюзеляже, которая появилась на месте задней двери грузового отсека. Обломки от декомпрессионного взрыва повредили левый горизонтальный хвостовой стабилизатор, а также двигатель №2 (средний хвостовой), который практически сразу остановился. Под углом 20° и с левым креном 9° лайнер понёсся к земле. Скорость начала быстро расти и, хотя пилоты активировали реверс на двигателях №1 и №3, вскоре превысила максимально допустимую 666,7 км/ч, после чего стабилизировалась на уровне около 800 км/ч. Пилоты пытались вывести самолёт из пикирования, но тот не их слушался. Тем не менее, за счёт подъёмной силы нос самолёта начал медленно выходить из отрицательного тангажа, однако для полного выхода из пикирования авиалайнеру всё же не хватило высоты. В 11:41:13, спустя 77 секунд после момента декомпрессии, рейс TK 981 с ориентировочной скоростью 800 км/ч под углом 4° и с левым креном 17° врезался в лес Эрменонвиль в 15 километрах от Сен-Патю и в 37 километрах северо-восточнее Парижа. На колоссальной скорости лайнер промчался сквозь деревья, прорубив просеку, но при этом сам полностью разрушился на такие мелкие обломки, что даже пожара не возникло. Общая площадь места катастрофы была 700 на 100 метров. Из-за сильного разрушения самолёта из 346 погибших опознать визуально удалось лишь 40.

Все 346 человек на борту самолёта погибли, включая 6, которых выбросило из салона над Сент-Патюсом. Это почти вдвое превысило число жертв в произошедшей за год до этого катастрофе Boeing 707 в Кано (Нигерия, 176 погибших), что сделало эту катастрофу крупнейшей в истории и крупнейшей авиакатастрофой одного самолёта на тот момент. Однако столкновение на Тенерифе в 1977-ом и катастрофа на горе Оцутака в Японии в 1985-ом превзошли катастрофу под Парижем по числу жертв, отобрав у неё эти два титула.

Расследование

Через несколько часов после катастрофы из Вашингтона в Париж вылетела группа экспертов американских Федеральной Авиационной Администрации (FAA) и Национального совета по безопасности на транспорте (NTSB). Им не понадобилось много времени, чтобы установить причину катастрофы — открытие в полёте задней двери грузового отсека.

Но напрямую расследованием причин катастрофы рейса TK 981 занялось французское Бюро по расследованию и анализу безопасности гражданской авиации (BEA).

В ходе расследования выяснилось, что борт TC-JAV имел дефектный механизм запирания дверей грузового отсека. В документах технической службы авиакомпании Turkish Airlines было зафиксировано проведение на самолёте всех регламентных работ с соответствии с фирменным бюллетенем фирмы «McDonnell Douglas». Однако по нелепой случайности рекомендации конструкторов были истолкованы неверно — вместо того, чтобы усилить конструкцию замка грузового отсека, инженеры её ослабили. В результате, чтобы деформировать конструкцию, достаточно было лёгкого нажатия.

Представительство авиакомпании Turkish Airlines в Париже было небольшим, и основную часть работ по обслуживанию самолетов на земле выполняла местная компания «Сеймур» (фр. Seymour). В её обязанности входила загрузка самолётов багажом и грузом, поэтому её персонал был знаком со спецификой запирания двери грузового отсека DC-10. Чтобы закрыть дверь, механик нажимал специальную кнопку и через десять секунд опускал запорную ручку. Если она легко становилась на место — дверь заперта правильно.

В день катастрофы сотрудник фирмы «Сеймур» скрупулёзно следовал инструкциям запирания двери грузового отсека — она легко закрылась. Проверка правильности положения запорных крюков входила в обязанности бортинженера самолета или наземного инженера авиакомпании. Но в спешке подготовки к вылету ни тот, ни другой не догадались заглянуть в смотровое окошко и проверить, правильно ли заперта дверь. Запорные крюки не находились на месте, а индикаторы на панели бортинженера в кабине пилотов показывали обратное.

Окончательный отчёт расследования BEA был опубликован 12 мая 1976 года.

Последствия катастрофы

• 7 марта 1974 года FAA выпустила Директиву о лётной годности, которая касалась конструкции запирающегося механизма дверей заднего грузового отсека самолётов DC-10. Новое руководство FAA начало собственное расследование и выяснила, что с октября 1973 года по март 1974 года в адрес фирмы «McDonnell Douglas» поступило более тысячи рекламаций на трудности с запиранием задней грузовой двери. В июле 1975 года новые формы лётной годности вступили в действие. В заключительной части отчёта о катастрофе рейса TK 981 говорилось, что запирающийся механизм задней двери грузового отсека имел конструктивные недостатки.
• Имя разбившегося DC-10 — Ankara — в данный момент носят два лайнера авиакомпании Turkish Airlines: Airbus A340-311 борт TC-JDL в ливрее «STAR ALLIANCE» и Boeing 777-3F2ER борт TC-JJP.
• Кроме того, авиакомпания Turkish Airlines разделила маршрут разбившегося рейса TK 981 на две части: Стамбул—Париж и Стамбул—Лондон. Их совершают Airbus A330-300 и Boeing 737-800 соответственно.

Культурные аспекты

• Катастрофа рейса 981 Turkish Airlines показана в 5 сезоне канадского документального сериала Расследования авиакатастроф в серии За закрытыми дверями.
• Также она упоминается в документальном фильме Разменная монета.
• Также катастрофа рейса 981 упоминается в книге И. А. Муромова «100 великих авиакатастроф» в главе Катастрофа турецкого самолёта DC-10.

Ссылки

• [aviation-safety.net/database/record.php?id=19740303-1 Описание катастрофы на Aviation Safety Network]
• [turkishdc10.wordpress.com/ Path to Ermenonville, Paris (сайт, посвящённый авиакатастрофе рейса TK 981)] (фр.). Проверено 23 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FJKXL2iv Архивировано из первоисточника 22 марта 2013].
• [youtube.com/watch?v=P5Eurg97BV8 Расследования авиакатастроф: За закрытыми дверями] на YouTube

Литература

• [www.aaib.gov.uk/cms_resources.cfm?file=/8-1976%20TC-JAV.pdf Report on the accident in the Ermononville Forest, France on 3 March 1974] (англ.). Бюро по расследованию и анализу безопасности гражданской авиации (BEA). United Kingdom Department of Trade Accidents Investigation Branch. Проверено 23 февраля 2013. [www.webcitation.org/5zLk9Ggl1 Архивировано из первоисточника 10 июня 2011].
• Муромов А. И. Катастрофа турецкого самолёта DC-10 // 100 великих авиакатастроф / гл. ред. С. Дмитриев. — М.: Вече, 2003. — 528 с. — (100 великих). — 10 000 экз. — ISBN 5-9533-0029-8.

Отрывок, характеризующий Катастрофа DC-10 под Парижем

– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.