Восхождение (фильм, 1976)
Восхождение | |
Жанр | |
---|---|
Режиссёр | |
Автор сценария | |
В главных ролях | |
Оператор | |
Композитор | |
Кинокомпания |
Киностудия «Мосфильм». |
Длительность |
106 (111) мин. |
Страна | |
Язык | |
Год | |
IMDb | |
«Восхождение» — советский художественный фильм 1976 года режиссёра Ларисы Шепитько, военная драма по повести Василя Быкова «Сотников». Премьера состоялась 2 апреля 1977 года.
Фильм, повествующий о двух белорусских партизанах, попавших в руки полицаев, получил несколько призов на Международном кинофестивале в Западном Берлине в 1977 году, став первым советским фильмом, удостоенным высшей награды фестиваля — «Золотой медведь».
«Восхождение» стал последним завершённым фильмом в режиссёрской карьере Ларисы Шепитько. Через три года после выхода ленты на экраны Шепитько погибла в автокатастрофе во время съёмок картины «Прощание с Матерой». В той же автокатастрофе погиб и оператор «Восхождения» — Владимир Чухнов.
Содержание
Сюжет
Действие фильма происходит во время Великой Отечественной войны в оккупированной немцами Белоруссии, зимой 1942 года. Двое партизан, кадровый военный Рыбак и бывший учитель Сотников, отправляются из леса в село на поиски продовольствия для своего отряда, в котором есть женщины и дети. Рыбак с Сотниковым приходят в дом к деревенскому старосте, который вынужден работать на немцев. Сотников хочет его расстрелять за предательство, но Рыбак ограничивается тем, что отбирает у старика овцу.
На обратном пути партизаны натыкаются на немецкий патруль. В ходе перестрелки с полицаями Сотников ранит немца, который позже умирает, но сам получает ранение и пытается покончить с собой, чтобы не даться врагам живым. Рыбаку удаётся спасти его в последний момент. Он на себе выносит раненого Сотникова из леса и прячет в деревне, захваченной немцами. Полицаи находят их в доме Демчихи, матери троих детей, и вместе с ней увозят в тюрьму. По пути Рыбак думает о побеге, но мысль о расстреле посреди глубоких сугробов останавливает его.
Следователь Портнов, бывший завклубом и руководитель детского хора, наедине допрашивает Сотникова, но тот отказывается даже назвать своё настоящее имя, несмотря на пытки раскалённым железом. Портнов даже обещает казнить Сотникова и задокументировать всё так, как будто Сотников согласился стать коллаборационистом, но партизан всё равно отказывается сотрудничать. Рыбак же с испугу рассказывает всё, что знает: от местонахождения партизанского отряда до их с Сотниковым задания.
Ночь пленники проводят в подвале, где с ними находятся Демчиха, девочка Бася Мейер — еврейка, которая не сказала следователю, кто её прятал, и староста, которого обвинили в помощи партизанам. Сотников в полузабытьи и уже смирился с мыслью о смерти, но Рыбак не теряет надежды спастись, считая, что можно согласиться на всё, что приказывают немцы, а потом убежать.
Утром пленников выводит из подвала полицай Гаманюк, бывший уголовник, за которого когда-то в суде заступался муж Демчихи. Сотников пытается спасти людей, рассказывая Портнову свою биографию, но следователь безразличен. Рыбак на коленях молит о пощаде и соглашается вступить в полицию. Демчиха порывается рассказать фашистам, у кого пряталась Бася (девочка ночью назвала имя того человека), но староста останавливает её.
В сопровождении отряда немецких солдат пленников уводят на возвышенность, где стоит виселица на пять человек. Демчиха слезно молит о пощаде, но староста Сыч просит её одуматься, и женщина успокаивается. Пленники обнимаются вчетвером, но их утаскивают на виселицу. До последнего момента Сотников смотрит вокруг и замечает в толпе подростка в будённовке без красной звезды, едва сдерживающего слёзы. Сотников улыбается ему, и в этот момент Рыбак выдёргивает из-под его ног полено, на котором тот стоял.
После казни все возвращаются в деревню. Рыбак, который даже не понял, что он повесил Сотникова, сначала думает о побеге, но мысль о расстреле вновь останавливает его. Уловив ненавидящие взгляды деревенских жителей и услышав оскорбления в свой адрес, Рыбак понимает, что сбежать ему уже некуда. Рыбак дважды пытается повеситься в сортире, но ему это не удается. Сначала срывается ремень, а потом петля оказывается слишком маленькой, чтобы просунуть туда голову. Гаманюк из-за двери торопит его, так как Рыбака ждет его новое начальство. Рыбак выходит из туалета и, будучи один во дворе, воет от осознания своего поступка и безысходности.
Творческий коллектив
В ролях
- Владимир Гостюхин — Рыбак
- Борис Плотников — Борис Андреевич Сотников (озвучивает Александр Демьяненко)
- Анатолий Солоницын — следователь Портнов
- Людмила Полякова — Демчиха
- Сергей Яковлев — староста Сыч
- Мария Виноградова — старостиха
- Александр Пятков — фашист по кличке «рыжий»
- Станислав Бородокин — партизан
- Николай Сектименко — полицай Гаманюк
- Виктория Гольдентул — Бася
- Александра Харитонова — партизанка с ребёнком
Съёмочная группа
- Режиссёр: Лариса Шепитько
- Сценарий: Лариса Шепитько, Юрий Клепиков (по повести Василя Быкова «Сотников»)
- Операторы-постановщики: Владимир Чухнов, Павел Лебешев (помощник оператора)
- Художник-постановщик: Юрий Ракша
- Композитор: Альфред Шнитке
- Звукорежиссёр: Ян Потоцкий
- Дирижёр: Юрий Николаевский
- Монтаж: Валерия Белова
- Директор: Вилли Геллер
Создание фильма
Предыстория
Любая картина личная, но желание поставить «Восхождение» было потребностью почти физической. Если бы я не сняла эту картину, это было бы для меня крахом. Я не могла найти другого материала, в котором сумела бы так передать свои взгляды на жизнь, на смысл жизни.
Перед «Восхождением» режиссёр фильма Лариса Шепитько сняла картину «Ты и я». Съёмки фильма проходили в атмосфере тяжёлого стресса. Технические и организационные трудности привели к тому, что на съёмочную площадку пришлось вызывать «Скорую помощь» для оказания медицинской помощи режиссёру. Выход фильма в прокат оказался не легче: цензоры удаляли критически важные эпизоды, и Шепитько приходилось биться за каждый из них. Эта борьба не всегда была успешной. Несмотря на то, что фильм получил один из призов фестивале в Венеции, вырезанные эпизоды были страшным ударом для Шепитько, которая считала, что изменение важного момента приводит к потере главной мысли[2].
После выхода фильма на экраны для Шепитько наступило тяжёлое время. По собственному признанию, режиссёр четыре месяца находилась в «чудовищном психическом и физическом истощении». Осознание того, что нужно было делать дальше, пришло к ней внезапно во время отдыха в сочинском санатории, но творческие планы перечеркнуло неудачное падение, которое привело к сотрясению мозга и серьёзной травме позвоночника. Шепитько на несколько недель оказалась прикована к кровати. Ситуация усугублялась тем, что она уже готовилась стать матерью, но именно во время беременности к ней пришло чувственное понимание жизни во всём объёме. В том числе, мысль о возможной смерти не покидала её каждый день, и прочитанная в этот период повесть Василя Быкова «Сотников» помогла Шепитько выразить это состояние на киноэкране[2].
Сценарий
Сценарий фильма, написанный Юрием Клепиковым, во многом следует повести. Шепитько обратилась к Клепикову по рекомендации своей однокашницы Натальи Рязанцевой, но тот уже был занят работой над другим сценарием. Клепиков, в принципе, не отказывался, но просил отложить работу над «Восхождением» на неделю. Шепитько настаивала начать работу немедленно и в течение одного телефонного разговора убедила его бросить все дела. По собственному признанию, Клепиков «не устоял против энергии тайфуна, имя которому — Лариса» и взялся за переработку литературной основы, которую он позже охарактеризовал, как «обжигающе философскую притчу, которая сталкивала высокое духовное начало человека с его понятным стремлением сохранить тело как вместилище духа»[3]. Итогом работы стал 70-страничный сценарий, который Шепитько потом сама дотошно редактировала[3][4]. Шепитько практиковала «инженерный» подход: приблизительности и расплывчатости в работе не терпела и на режиссёрскую импровизацию и творческое озарение не надеялась. Каждый кадр, каждая реплика, каждая сцена были тщательно выверены и выстроены заранее. По словам Юрия Клепикова, даже «плодотворная спонтанность была обусловлена самой стихией съёмок», которую обеспечил тщательно проработанный сценарий[5][6].
Главной заботой режиссёра на стадии сценарной обработки «Сотникова» было — не утратить глубокий уровень философского содержания повести. Если литературное произведение Быкова было насыщено чувственными подробностями по типу «стужа», «голод», «опасность», то Шепитько решительно пресекала попытки удовлетвориться внешним действием и требовала «внутреннего оправдания» каждого движения, жеста и взгляда героев. Для того чтобы выразить духовные состояния, нередко приходилось отклоняться от литературной основы. Например, в финале повести Рыбак решительно собирается свести счёты с жизнью, повесившись в отхожем месте, но обнаруживает, что забыл попросить обратно ремень, который накануне забрали полицаи. Теоретически в кино можно было изобразить отсутствие ремня, но, по мнению сценаристов, тогда сцена бы ограничилась обозначением обстоятельства: информативным, но невыразительным с точки зрения художественного смысла отрицанием. Авторы «вернули» Рыбаку ремень, но лишили его возможности повеситься, подразумевая, что даже смерть отказывается от предателя. Их замысел заключался в том, чтобы оставить Рыбака один на один с осознанием своего падения. Последовавший длинный крупный план величественной природы — столь желанной для Рыбака свободы — был призван подчеркнуть предельное отчаяние «потерявшего себя человека»[5].
Название фильма придумал муж Шепитько — Элем Климов. По давно, ещё в 1963 году, сложившейся между будущими супругами традиции, за идею он получил десять рублей. Тогда они только начали встречаться, и Климов придумал название для дипломной работы Шепитько — фильма «Зной». Этот шутливый подход для вознаграждения друг друга Шепитько и Климов решили практиковать в дальнейшем, но за все годы их союза десятирублевый гонорар получал лишь Климов, и то — всего два раза: за «Зной» и за «Восхождение»[7].
Запуск в производство
Следующим шагом стала необходимость утверждения сценария в Госкино. К тому времени Шепитько уже получила репутацию «неудобного» режиссёра, и когда, ещё в 1973 году, она только подняла вопрос о создании фильма, ответ чиновников Госкино был категорически отрицательным[8]. Режиссёр не стала вступать в конфронтацию, но и других сюжетов тоже более не предлагала[2]. На протяжении всей своей режиссёрской карьеры Шепитько начинала работать над фильмом, только если чувствовала, что «если не сделает, то умрёт»[9].
За помощью в преодолении сопротивления начальства и ГлавПУРа Шепитько обратилась к Джемме Фирсовой, главному редактору группы военно-патриотических фильмов, с которой вместе училась во ВГИКе. Фирсова была потрясена сценарием гораздо больше, чем повестью, и в тот же день отправилась на приём к министру кинематографии — Филиппу Ермашу. В разговоре с заместителем Ермаша (в своих воспоминаниях Фирсова не называла его имя) Фирсова сказала, что берёт сценарий под свою ответственность, при этом соврав, что «с ГлавПУРом всё будет в порядке». Заместитель Ермаша к доводам отнёсся скептически, и последовавший процесс, от утверждения актёров до приёмки фильма, сопровождался значительными трудностями. Главным пунктом обвинения было то, что Лариса якобы сделала из партизанской повести «религиозную притчу с мистическим оттенком», что для советского атеистического кино было крамолой[8]. Шепитько парировала, что сама не является религиозной, а история о том, как один предаёт другого, стара как мир. По её словам, Иуда и Христос были во все времена, и раз эта легенда вошла в людей, значит, она жива в каждом человеке[2]. Сопротивление чиновников встретила и музыка Шнитке, и намёки на библейские сюжеты, которые было приказано убрать[10].
С момента прочтения повести «Сотников» у Ларисы Шепитько ушло четыре года, чтобы подготовиться, добиться разрешения начальства и приступить к съёмкам картины[11].
Подбор актёров
Шепитько решила задействовать неизвестных или малоизвестных актёров, прошлые роли которых не оттеняли бы их образы в «Восхождении». Из-за этого ей пришлось отказать Андрею Мягкову, который очень хотел сняться в фильме. Та же участь постигла и Николая Губенко. Не прошёл отбор и Владимир Высоцкий, жаждавший сыграть Рыбака и оттого ревностно относившийся к конкурентам. В период проб к «Восхождению» Высоцкий снимался в картине «Арап Петра Великого». Съёмки проходили в павильоне «Мосфильма», соседнем с тем, где проходили пробы, и Высоцкий в перерывах часто прибегал посмотреть — что происходит в павильоне Шепитько[12].
С самого начала поиска актёров на роль Сотникова Лариса Шепитько поручила ассистенту по актёрам, Эмме Баскаковой, держать в уме образ Христа, хотя вслух об этом говорить было нельзя[2]. Борис Плотников, в то время 25-летний актёр Свердловского ТЮЗа, оказался, по мнению режиссёра, лучшей кандидатурой на роль, но чиновники Госкино рассмотрели в замысле Шепитько намерение «протащить Иисусика на советский экран». Плотникова, в чьём репертуаре до этого были преимущественно роли сказочных животных[13], даже пришлось гримировать для пущей героизации образа, чтобы худсовет утвердил его на роль. Всего актёр прошёл семь проб, ради которых ему постоянно приходилось летать из Свердловска в Москву[14].
На роль Рыбака режиссёр просмотрела двадцать кандидатов. Двадцать первым соискателем роли стал тогда ещё молодой, неизвестный актёр — Владимир Гостюхин[4]. Гостюхин, до этого шесть лет работавший в театре Советской армии мебельщиком-реквизитором, однажды подменил заболевшего актёра в спектакле «Неизвестный солдат», где его заметила второй режиссёр Василия Ордынского — Светлана Климова. Гостюхин получил приглашение на съёмки в сериале «Хождение по мукам», где сыграл анархиста и бандита Красильникова — роль, для которой требовалась яркая харизма и темперамент. Именно на съёмочной площадке его заметили ассистенты Ларисы Шепитько. Приглашённый на пробы Гостюхин поначалу не мог сопоставить «удивительной красоты женщину со сверхмужской, жёсткой и трагической историей Василя Быкова». Но уже после 20-минутного разговора с режиссёром он убедился, что реализовать на экране это тяжелейшее произведение по силам только ей. У Шепитько же кандидат, пусть и с актёрским образованием, но всё же рабочий сцены, поначалу вызвал сомнения. Если в Плотникове режиссёра сразу привлекли фактура, улыбка, взгляд и пластика, то внешность Гостюхина не совпадала с представлениями Шепитько о Рыбаке: молодой актёр явился на пробы с несвойственной для партизана «легкомысленной» чёлкой. Грубоватые манеры Гостюхина изначально оттолкнули других членов приёмной комиссии, но Шепитько объяснила такое поведение его застенчивостью и решила просмотреть кандидата, который уже на первой репетиции поразил всех своим яростным упорством в достижении образа[12][13].
Актёр на роль Портнова подбирался, исходя из образа Сотникова. Лариса Шепитько просила искать кого-то, схожего по внешним данным с Плотниковым, говоря:
Анатолий Солоницын сначала не увидел ничего интересного в этой, как он сказал, «роли второго плана», которую счёл «перепевом» того, что снималось ранее. Поначалу актёр даже не понимал, что от него хотят, несмотря на то, что старательно играл «врага», «человека с надломом в душе», «человека без будущего», как и требовалось. Но даже сам он понимал, что образ получается манекенный, «лубковый»[15][16]. Только долгий разговор с режиссёром позволил ему оценить её видение Портнова: олицетворение отрицательной стороны в вечной исторической борьбе человека с животным в себе во имя высшей ценности, а именно — ценности духа. Режиссёр настаивала, что в Великой Отечественной войне советский народ выиграл именно благодаря высокому самосознанию, поэтому роль Портнова как «антигероя», призванного подчеркнуть превосходство силы человеческого духа над материей, была особенно важной[2].
Съёмки
Съёмки, начавшиеся 6 января 1974 года, в день рождения Ларисы Шепитько (по другим источникам — съёмки начались 5 января[17]), проходили в окрестностях города Мурома. Первыми снимались сцены на натуре — среди полей, лесов и оврагов — при том, что стояли сорокаградусные морозы. По словам Бориса Плотникова, мороз и снежная целина был обязательными условиями, которые выдвинул Василь Быков[14]. Этот подход был одобрен Ларисой Шепитько, по выражению которой актёры должны были «почувствовать зиму всеми клетками» для более достоверного вхождения в образ[2]. Одновременно с этим съёмочный процесс был спланирован таким образом, что исполнители главных ролей начали с самых простых в психологическом и игровом смыслах эпизодов, что позволило им постепенно погружаться в свои образы[18].
С самого начала Шепитько сумела заразить своей идеей всех участников рабочего процесса, которые понимали, что фильм снимается о святых вещах: о Родине, о высших ценностях, совести, долге и духовном героизме. Её способность увлекать своих коллег проявлялась и ранее: Юрий Визбор (исполнитель главной роли в фильме «Ты и я») говорил: «Мы работали для Ларисы, конкретно, персонально для неё. В ней была вера, вот в чём дело. Вера в доброту и необходимость нашей работы, и она, эта вера, была абсолютно материальной субстанцией, на которую можно было весьма реально опереться».
В суровых условиях, в которых проходили съёмки, этот фактор оказался весьма важен: на съёмочной площадке случались обморожения среди массовки и участников съёмочной группы, но никто не жаловался. Шепитько сама не требовала для себя особых привилегий и, по воспоминаниям коллег, была для всех примером мужества, воли, терпения и необыкновенной заботы. Например, Борис Плотников был очень легко одет и быстро коченел от мороза и пронзительного ветра в открытом поле, но после команды «Стоп! Снято!» режиссёр подходила к нему, чтобы растереть, согреть и поблагодарить. Также приходилось ей отогревать и Владимира Гостюхина, который впоследствии писал: «Стоило „умереть“ в сцене, чтобы ощутить такую её благодарность». Он же рассказывал, что почти никто не знал, каким усилием давались Шепитько съёмки каждого кадра. Иногда Гостюхину приходилось нести режиссёра от машины до гостиничного номера на себе: Шепитько была не совсем здорова и иногда силы отказывали ей. Задолго до «Восхождения», на съёмках фильма «Зной» Шепитько переболела гепатитом. Не обращая внимания на советы уехать в Москву, она осталась и продолжала снимать картину с носилок, на которых её приносили из инфекционного барака[19]. Более того, Шепитько не долечилась, и последствия болезни негативно сказывались на её самочувствии в дальнейшем, в частности, на съёмках «Восхождения». Кроме того, сильнейшие боли ей причиняла недавняя травма позвоночника. Но Шепитько всё равно поднималась на два-три часа раньше съёмочной группы, чтобы прийти в себя, после чего работала на пределе сил целый день. Например, в одной из сцен партизаны долго и трудно уходят от погони карателей. На экране требовалось показать смертельную усталость разгорячённых, задыхающихся людей. Чтобы не допустить фальши в кадре, режиссёр всякий раз бежала рядом с участниками съёмок, переживая их состояние вместе с ними[11]. Благодаря такой самоотдаче, съёмки велись без перерыва и были закончены на месяц раньше запланированного срока[14].
Для того, чтобы добиться от актёров необходимого качества исполнения роли, Шепитько порой приходилось подолгу говорить с ними, стоя на морозе. Например, несмотря на полную готовность съёмочной группы, режиссёр могла долго разговаривать с Борисом Плотниковым, чей характер она внимательно изучила во время съёмок. Успешной подаче информации способствовала привычка Шепитько предельно чётко постулировать мысли, избегая заумных терминов, которые могут скрывать отсутствие ясности[20]. Дождавшись нужного ей проявления эмоций в глазах, мимике и жестах актёра, она внезапно для всех командовала включить камеру. Борис Плотников позже говорил, что ему хотелось повторить этот опыт в других картинах, но ничего не получалось. О работе с Шепитько Плотников отзывался как о «встрече с живым гением». Похожего мнения о режиссёре фильма придерживался и Василь Быков, называвший её «Достоевским в юбке». Быков вообще очень ценил Ларису Шепитько и как-то даже признался, что если бы встретил её раньше, то, возможно, написал бы «Сотникова» по-другому[14].
Владимир Гостюхин описал съёмочный процесс не как игру, а как «смерть в каждом кадре». И для него, и для Плотникова было крайне важно оправдать доверие режиссёра, которой долго и трудно пришлось отстаивать их перед руководством. Гостюхин отзывался о способностях Шепитько донести мысль до актёров как о гипнозе, под которым они с Плотниковым, новички в киноиндустрии, могли совершать «чудо перевоплощения». Во время первой репетиции Шепитько даже брызнула им снегом в лица. По предположению последнего — это было сделано, чтобы собрать их внимание и волю, а также придать фактурности и достоверности образам. В дальнейшем, это стало своеобразным ритуалом, который нередко предшествовал очередному дублю на съёмочной площадке[11]. Гостюхин вспоминал, что настолько перевоплотился в Рыбака, что даже гримировочный синяк не сходил у него с лица три недели. После съёмок картины актёр долго пытался прийти в себя, снова пытаясь стать собой, а не своим персонажем, и даже отказался сниматься в следующем фильме Ларисы Шепитько — «Прощание», — несмотря на её настойчивые просьбы[12].
Художник картины, Юрий Ракша, позже высказался об этом состоянии следующим образом:
Мы приступили к работе, и началось наше неповторимое существование вместе с персонажами. Могу сказать, что фильм выращивал и нас. Говоря о святых вещах, о категориях высокой духовности, мы неизбежно должны были и к себе применять высокие критерии. Нельзя было на площадке быть одним человеком, а в жизни – другим[21]. |
Выход на экран
Фильм находился на грани запрета: контролирующие органы считали, что вместо партизанской истории была снята «религиозная притча с мистическим оттенком». Шансы на то, что картина отправится «на полку», были очень велики, и Элем Климов, режиссёр и муж Ларисы Шепитько, решился на отчаянный шаг. В то время Климов как раз начал подготовку к съёмкам фильма «Убейте Гитлера» (в 1985 году он вышел на экраны под названием «Иди и смотри») и познакомился с Петром Машеровым, первым секретарём ЦК компартии Белоруссии, который всячески поддерживал режиссёра и даже выступал в роли исторического консультанта: в годы войны высокопоставленный чиновник сам был партизаном; более того, в 1942 году оккупанты повесили за сотрудничество с партизанами его мать[2][19].
Когда Климов, в обход «Мосфильма», пригласил Машерова на специальный просмотр «Восхождения» (плёнку привезли в Минск прямо из лаборатории, почти мокрую, а Лариса Шепитько сама села за микшерный пульт[22]), тот поначалу был настроен скептически, ожидая увидеть «бабью режиссуру». Через двадцать-тридцать минут после начала просмотра Машеров уже не мог оторваться от экрана, а к середине фильма — плакал, не стесняясь присутствовавшего в зале руководства республики. По окончании фильма Машеров вопреки традициям (обычно на таких премьерах мнения заслушивались сначала от нижних чинов и потом уже от высших) вышел на сцену и говорил около сорока минут. Его слова не были никем записаны, но по свидетельству Элема Климова, эта взволнованная речь была одна из лучших, когда-либо слышанных им в адрес своей жены. Белорусский писатель и ветеран Великой Отечественной войны, Алесь Адамович, присутствовавший на показе, описал Машерова, как человека, вопрошающего: «Откуда эта девочка, которая, конечно же, ничего такого не пережила, знает обо всём этом, как она могла так рассказать[23]?» Через несколько дней «Восхождение» было официально принято без единой поправки[2][19].
Фестивали и премии
- 1977 — XII ВКФ в Риге: Главный приз и Приз Союза кинематографистов (Лариса Шепитько)
- 1977 — XXVII МКФ в Берлине: Гран-при «Золотой медведь», премия ФИПРЕССИ, премия OSIC Международного католического киноцентра (Лариса Шепитько)
- 1977 — МКФ «Фестиваль Свободы» в Сопоте: Приз «Статуя Свободы» (Лариса Шепитько)
- 1979 — Государственная премия СССР: «За фильмы последних лет» Владимиру Чухнову (посмертно), Ларисе Шепитько (посмертно)
- 1990 — XL МКФ в Берлине: участие в программе «Retrospektive»
- 2010 — Берлинский международный кинофестиваль: участие в программе «Retrospektive»[24].
Напишите отзыв о статье "Восхождение (фильм, 1976)"
Примечания
- ↑ Климов, 1987, с. 190.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Валентина Хованская. [www.horosheekino.ru/voskhozhdenie.htm "Лариса. Воспоминания о работе с Ларисой Шепитько"]. Проверено 30 мая 2013. [www.webcitation.org/6H0rk9C72 Архивировано из первоисточника 31 мая 2013].
- ↑ 1 2 Климов, 1987, с. 93.
- ↑ 1 2 [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1110 «Восхождение»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- ↑ 1 2 Климов, 1987, с. 94.
- ↑ Климов, 1987, с. 95.
- ↑ Климов, 1987, с. 18.
- ↑ 1 2 [www.levdurov.ru/show_arhive.php?id=1200 Гибель режиссёра Ларисы Шепитько]. Официальный сайт Льва Дурова. Проверено 31 мая 2013. [www.webcitation.org/6H2id7Cqp Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
- ↑ Марина Базавлук. [istoriya-kino.ru/books/item/f00/s00/z0000015/st002.shtml Восхождение]. «История кино». Проверено 31 мая 2013. [www.webcitation.org/6H2ifRdLs Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
- ↑ Джемма Фирсова. [kinoart.ru/archive/2006/12/n12-article13 Предупреждение. О Ларисе Шепитько]. «Искусство кино» (Декабрь 2006). Проверено 31 мая 2013. [www.webcitation.org/6H2DGkFNa Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
- ↑ 1 2 3 Владимир Гостюхин (записал Ю. Коршак). [istoriya-kino.ru/books/item/f00/s00/z0000015/st003.shtml Снегом обожженное лицо...]. «История кино». Проверено 7 июня 2013. [www.webcitation.org/6HCb7lp9s Архивировано из первоисточника 7 июня 2013].
- ↑ 1 2 3 Анжелика Заозерская. [www.teatral-online.ru/news/4411/ Актёр Владимир Гостюхин: «Самая ранимая и зависимая – это профессия артиста»]. «Театрал» (21 июля 2011). Проверено 4 июня 2013. [www.webcitation.org/6H8U7QIie Архивировано из первоисточника 5 июня 2013].
- ↑ 1 2 Юрий Тюрин. [www.russkoekino.ru/books/star/star-0001.shtml Владимир Гостюхин. Творческая биография]. «Русское кино». Проверено 4 июня 2013. [www.webcitation.org/6H8UAFyf7 Архивировано из первоисточника 5 июня 2013].
- ↑ 1 2 3 4 [www.bulvar.com.ua/arch/2013/1/50df47e8afa96/ И жизнь, и слёзы, и любовь]. Бульвар Гордона (13 января 2013). Проверено 31 мая 2013. [www.webcitation.org/6H2DHk1Wi Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
- ↑ Климов, 1987, с. 62.
- ↑ Климов, 1987, с. 63.
- ↑ Климов, 1987, с. 50.
- ↑ Климов, 1987, с. 51.
- ↑ 1 2 3 Ивойлова И. [www.trud.ru/article/04-01-2003/51289_vosxozhdenie.html Восхождение] // Труд : Газета. — М., 2003. — № 1 от 4 января.
- ↑ Климов, 1987, с. 41.
- ↑ Андрей Воронцов. [www.lt90.org/articles.php?article_id=750 Библейский сюжет. Восхождение. Лариса Шепитько]. Проверено 10 июня 2013. [www.webcitation.org/6HHekutYB Архивировано из первоисточника 11 июня 2013].
- ↑ Климов, 1987, с. 12.
- ↑ Климов, 1987, с. 15.
- ↑ [www.berlinale.de/de/archiv/jahresarchive/2010/02_programm_2010/02_Programm_2010.html | Berlinale | Archiv | Jahresarchive | 2010 | Programm]
Литература
- Элем Климов. «Лариса: книга о Ларисе Шепитько». — Москва: «Искусство», 1987. — 290 с. — 25 000 экз. — ISBN 491-0020000-101.
- Герман Климов, Марина Мурзина, Андрей Плахов, Раиса Фомина. «Элем Климов. Неснятое кино». — Москва: «Хроникёр», 2008. — 384 с. — ISBN 978-5-901238-52-3.
Ссылки
- «Восхождение» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [cinema.mosfilm.ru/films/film/1970-1979/voshojdenie/?show «Восхождение»] на официальном сайте "Мосфильма"
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1110 «Восхождение»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- [www.neofit.ru/modules.php?album=49&file=displayimage&name=bs&pos=-1036 «Восхождение»] в проекте «Библейский сюжет»
- [www.lib.ru/PROZA/BYKOW/sotnikov.txt Повесть Василя Быкова «Сотников» на сайте lib.ru]
|
|
Отрывок, характеризующий Восхождение (фильм, 1976)Они помолчали.«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни. – Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов. – А чорт их знает, говорят. – Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня. – Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков. – Или у вас денег много завелось? – Приходи. – Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут. – Да что ж, до первого дела… – Там видно будет. Опять они помолчали. – Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков. Долохов усмехнулся. – Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму. – Да что ж, я так… – Ну, и я так. – Прощай. – Будь здоров… … и высоко, и далеко, На родиму сторону… Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни. Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата. – А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор. – Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал. И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело». Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову. – Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу. Кутузов поклонился, не изменяя улыбки. – А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов. Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии. – Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».] Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата. – Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу. Он невольно оглянулся на адъютанта. – Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству. Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную. Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее. Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея: «Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного». В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации. Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись. Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна. – Ну, что, князь? – спросил Козловский. – Приказано составить записку, почему нейдем вперед. – А почему? Князь Андрей пожал плечами. – Нет известия от Мака? – спросил Козловский. – Нет. – Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие. – Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился. – Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета. – Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить? Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать. – Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский. Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову. – Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом. Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь. Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем. Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней. Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова. Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя. Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись. – Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея. – Веселиться нечему, – отвечал Болконский. В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил: – Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу! Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать. – Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить. Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой. Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает. – Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову. Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше. – Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов. Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова. – Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя. Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского. – Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков. – Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить. – Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий. – Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его. Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора. Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром. 11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового. – А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы. – Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой. – Смотри же, выводи хорошенько! Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце. «Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека. – Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином. Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул колпак и, взмахнув им над головой, закричал: – Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!] Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым. – Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова. – С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете? – Давай, давай. Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу. – Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван! – Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки. – А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату. – Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел. – Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю! Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы. – Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал. Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать. – Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет. Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова. – Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей. – Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье. – Вахмистр! – сказал Лаврушка. Денисов сморщился еще больше. – Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру. Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их. – А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты. – У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона. Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру. – Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.) Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой. – Я видел, вы нынче проехали… – Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить. – Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов. – Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете. – Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь. В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся. – Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра. Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину. Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки. «Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату. – Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь. – Велел. – Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов? – Нет еще. А вы куда? – Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин. Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе. Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову. – Ей пишу, – сказал он. Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову. – Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему. – Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел. Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал. – Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова. – Семь новых и три старых. – Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку. – Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея. – Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов. – А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов. – Да нет же. И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек. – Ты куда положил, Ростов? – Под нижнюю подушку. – Да нету. Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было. – Вот чудо то! – Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их. Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было. – Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке. – Я не входил. Где положили, там и должен быть. – Да нет… – Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите. – Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил. Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова. – Г'остов, ты не школьнич… Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание. – И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка. – Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю! Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку. – Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену. – Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз. Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку. – Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь. – Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери. – А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его. Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза. – Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так… Он не мог договорить и выбежал из комнаты. – Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов. Ростов пришел на квартиру Телянина. – Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера. – Нет, ничего. – Немного не застали, – сказал денщик. Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина. Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина. – А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови. – Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол. Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге. – Пожалуйста, поскорее, – сказал он. Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину. – Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом. С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек. – Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он. Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел. – Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду. Ростов молчал. – А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же. Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет». – Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение. |