Заробян, Яков Никитович

Яков Никитович Заробян арм. Յակով Նիկիտայի Զարոբյան<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Первый секретарь ЦК КП Армении
28 декабря 1960 года — 5 февраля 1966 года
Предшественник:	Товмасян, Сурен Акопович
Преемник:	Кочинян, Антон Ервандович
Член Закавказского бюро ЦК КПСС
1962 год — 1964 год
Заместитель Министра электротехнической промышленности СССР
февраль 1966 года — январь 1980 года
Первый заместитель председателя Совета Министров Армянской ССР
1958 год — 1960 год
Рождение:	25 сентября 1908(1908-09-25) Артвин, Батумская область
Смерть:	11 апреля 1980(1980-04-11) (71 год) Москва, СССР
Место погребения:	городской пантеон Еревана
Имя при рождении:	Акоб Мкртичевич Зурабян
Отец:	Мкртич Зурабян
Супруга:	Арпеник Христофоровна Тараянц (1915—1989)
Дети:	сын Никита (1940) и дочь Тамара (1944)
Партия:	1) ВКП(б) (1932—1952) 2) КПСС (с 1952)
Образование:	Харьковский политехнический институт, Высшая партийная школа
Профессия:	машиностроитель
Военная служба
Годы службы:	1941—1945
Принадлежность:	СССР СССР
Звание:
Сражения:	Великая Отечественная война
Награды:

Я́ков Ники́тович Заробя́н (арм. Յակով Նիկիտայի Զարոբյան, 25 сентября 1908 года, г. Артвин, Батумская область, Российская империя — 11 апреля 1980 года, г. Москва, РСФСР, СССР) — советский армянский государственный деятель. Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Армении (1960—1966).

Депутат Верховного Совета СССР 4—6 созывов (1954—1966), депутат Верховного Совета Армянской ССР 3—6 созывов (1951—1967).

Член ВКП(б) с 1932 года. Член ЦК КПСС (1961—1966).

Биография

Детство и годы учёбы

Яков Никитович Заробян (Акоб Мкртичевич Зурабян) родился 25 сентября 1908 года в городе Артвин Батумской области Российской империи в семье крестьянина-ремесленника Мкртича Зурабяна. В ноябре 1914 года, когда Турция вступила в Первую мировую войну, семья Зурабянов — глава семьи Мкртич, жена, трое сыновей и дочь, погрузив на единственного осла свои вещи, эмигрировала в город Батуми, пройдя пешком около 50 километров. В городе-порте было много беженцев-армян, которые стремились переселиться в Нахичеван-на-Дону. Семья жила в ужасных условиях: не выдержав их, умерли сначала отец, а затем и старший брат Акоба. В 1918 году он начал работать подмастерьем в мастерской по пошиву обуви, одновременно учась в четырёхлетней армянской школе.

В 1922 году семья в товарном вагоне переезжает в город Нахичеван-на-Дону (ныне — часть Пролетарского района города Ростова-на-Дону). В 1922—1925 годах Акоб учится в Первой советской трудовой школе-девятилетке второй ступени, обучение в которой велось на русском языке. Чтобы содержать семью, Акоб работал учеником в мастерской кавказских туфель. В 1925 году он отправляется в Харьков, куда за год до того отправились мать и сестра, тем же вступает в ряды ВЛКСМ. В комсомольском билете его записали как Якова Никитовича Заробяна (настоящее имя Акоб Мкртичевич Зурабян). Поправок юноша вносить не стал. В течение года Яков работал приказчиком в магазине и в пекарне. В 1928 году трудится на хозяйственном дворе завода «Свет шахтёра» — сначала чернорабочим, а позднее крановщиком и токарем. В 1920-х годах в СССР начинается движение рабселькоров. Яков Заробян принимает в нём активное участие: он размещает свою заметку о бесхозности хозяйственного двора в стенгазете завода «Свет шахтёра».

В 1931 году Яков Заробян поступает на факультет машиностроения Харьковского электротехнического института и, без отрыва от производства оканчивает его в 1938 году. В том же году оканчивает Высшую партийную школу в Москве. Член ВКП(б) с 1932 года. В 1932—1936 годы работает в редакции газеты «Харьковский пролетарий» (укр. Харківський пролетар) на украинском языке, которая впоследствии переименовалась в «Социалистическую харьковщину» (укр. Соціалістична Харківщина). Сначала он занимает должность заведующего отделом по работе с рабселькорами, после чего заведующего промышленно-транспортным отделом. В июне 1936 года Яков Заробян переходит на работу в Харьковский электромеханический завод имени Сталина. Сперва он работает как техник и инженер-расчётчик, после чего назначается на должность заместителя начальника завода. 27 августа 1939 года женится на уроженке нахичеванского села Кзнут Арпеник Тараянц, с которой счастливо прожил свыше 40 лет. В октябре 1939 года Заробян назначается секретарём партийного комитета завода. Этой должностью начинается политическая карьера Заробяна.

Начало политической карьеры. Великая Отечественная война. Армения

В октябре 1940 года Яков Заробян избирается секретарём Сталинского районного комитета КП(б) Украины. Одновременно он проходит переподготовку в полку управления Харьковского военного округа, а затем — на военных курсах ЦК ВКП(б). В этой же должности Яков Заробян встретил начало Великой Отечественной войны. 22 июня было созвано объединенное заседание бюро областного и городского комитета партии с участием секретарей райкомов и партийного актива города и области. С начала Великой Отечественной войны до вступления немецко-фашистских войск в Харьков 24 октября 1941 года Яков Заробян готовит кадры подпольщиков, формирует корпус народного ополчения, организует строительство оборонительных сооружений на подступах к городу, эвакуирует промышленные предприятия и жителей. Из Харькова Яков Заробян уходил одним из последних в направлении Старого Салтова с группой работников райкома. Они чудом избежали пленения. В своей книге «Яков Заробян и его эпоха» сын Якова Никита Заробян пишет:

Когда отец во главе группы партработников выходил из Харькова, они оказались перед развилкой дороги и не знали куда идти. Одно из направлений вело к поселку Никитовка, и отец принял решение двигаться именно в этом направлении. Потом выяснилось, что это было единственно правильным решением. Через несколько часов немецкое кольцо окружения вокруг Харькова сомкнулось. Если бы отец выбрал другую дорогу, то судьба его была бы предрешена. С евреями и коммунистами немцы в то время не церемонились, тем более с партийными функционерами.

— Заробян Н. Я. Яков Заробян и его эпоха

По заданию ЦК КП(б) Украины до декабря 1941 года Заробян находился в городе Купянске, расположенном в 100 километрах от Харькова. В то время семья Заробяна — мать, жена и сын были эвакуированы в Уфу. По заданию ЦК ВКП(б) Заробян ездил в военные командировки в Куйбышев, Воронеж, Сталинградскую и Саратовскую области, семь лет, начиная с 1942 года, работал заведующим отделом электростанций, заместителем секретаря по оборонной промышленности, и с июля 1947 года секретарём по промышленности Омского облостного комитета ВКП(б). В 1944 году семья Заробяна направляется в Омск, где и рождается дочь Тамара. Впервые возможность работать на родине — в Армении Яков Заробян получает в 1949 году. 15 апреля в ЦК ВКП(б) подписывается указ о направлении Заробяна в Армянскую ССР, в распоряжение ЦК КП(б) Армении. Политическая карьера Якова Заробяна в Армении начинается с должности заведующего отделом административных органов ЦК КП(б) Армении, а в 1950 году назначается на должность второго секретаря Ереванского городского комитета КП(б) Армении. В то время второй секретарь горкома фактически являлся руководителем городской партийной организации, поскольку практически первым секретарём горкома считался первый секретарь ЦК КП(б) Армении. С апреля 1952 года Яков Заробян в течение года работает заместителем министра государственной безопасности Армянской ССР по кадрам, а в мае 1953 года он назначается заместителем заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КП Армении. Через полгода Якова Заробяна вызвали в Москву и предложили занять пост первого секретаря ЦК КП(б) Армении вместо Григория Арутинова. Он отказался, поскольку недостаточно знал особенности республики и армянский язык. Должность занял Сурен Товмасян. В ноябре 1953 года Яков Заробян был назначен на должность секретаря ЦК КП Армении по промышленности, был избран членом бюро ЦК КП Армении. Период работы Заробяна в качестве секретаря ЦК по промышленности был очень плодотворным: развивалось производство страны. В этот период вступила в строй Гюмушская гидроэлектростанция, Электроламповый завод в Ереване, Каджаранский медно-молибденовый комбинат, Ленинаканский текстильный комбинат, завершено строительство нового здания Коньячного завода в Ереване и так далее. Запланировано было строительство в Кировакане заводов по производству искусственного волокна и ацетилцеллюлозы, расширение завода «Поливинилацетат», начато проектирование газопровода Ставрополь-Тбилиси-Ереван, железнодорожной линии Ереван-Акстафа. В 1956 году на завещании в Кремле обсуждался вопрос об электронике. В то время Советский Союз отставал от этой области. Была поставлена задача: создать несколько научных центров в стране, которые будут исследовать электронику. Яков Заробян предложил Никите Хрущёву создать один такой центр в Армении, поскольку в стране была развитая наука. Впоследствии в июле 1956 года был создан Ереванский научно-исследовательский институт математических машин, директором которого по предложению Заробяна был назначен самый молодой член Академии наук СССР Сергей Мергелян (сейчас институт носит его имя). В 1958—1960 годах Яков Заробян — 1-й заместитель председателя Совета Министров Армянской ССР. 12 февраля 1960 года пленум ЦК КП Армении избирает Якова Заробяна вторым секретарём ЦК КП Армении. На этой должности Заробян остаётся 11 месяцев.

Первый секретарь ЦК КП Армении

28 декабря 1960 года внеочередной пленум ЦК КП Армении избирает Якова Никитовича Заробяна первым секретарём ЦК КП Армении. С 1955 года перед страной стояла большая проблема: уровень воды в озере Севан стал резко падать. Причиной были постоянные пропуски воды на энергетические и сельскохозяйственные нужды, негативные биологические процессы, связанные с уменьшением толщи воды. 1960-й тоже выдался трудным годом: темпы роста производства в Армении замедлились. То же наблюдалось по всему Советскому Союзу.

Приезд Никиты Хрущёва в Армению

В мае 1961 года в Армянскую ССР прибыл Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв. В республике он пробыл пять дней: с 6 числа до 10-го. У него была насыщенная программа мероприятий: торжественное заседание Верховного Совета Армянской ССР и ЦК КП Армении, митинг на Республиканском стадионе, официальный прием в честь 40-й годовщины Армянской ССР и КП Армении, посещение озера Севан, Бюраканской астрофизической обсерватории, Академии наук Армянской ССР, Матенадарана, завода имени Кирова, Выставки достижений народного хозяйства Армянской ССР. Знакомство с республикой Хрущёв начал с посещения в день прилета, после короткого отдыха, ВДНХ. Вечером того же дня он побывал в Театре имени Спендиарова на опере Армена Тиграняна «Давид-Бек». Всё это время рядом с Хрущёвым были Яков Заробян и Анастас Микоян. В Ереване тщательно готовились к приезду гостя: Яков Заробян составил список важных для республики вопросов для обсуждения. Главным из них был вопрос спасения озера Севан.

9 мая первые секретари отправились на озеро Севан. По дороге Яков Заробян спрашивал Хрущёва:

— Что было бы, если бы высохла река Днепр?
— Как можно представить высохший Днепр, это же артерия Украины, источник жизни её народа.
— А если русский народ проснется и не увидит в Волге воды, вся высохла?
— Ты что, Яша, такие удивительные вопросы задаешь?

Когда перед ними открылось озеро Севан, восхищаясь его видами, Хрущёв продолжил беседу:

— Какая красота! — Да, Никита Сергеевич, но эта красота высыхает, и при нашем поколении озеро может стать болотом и пристанищем змей, лягушек и комаров, какой раньше была большая часть Араратской долины. — А что можно сделать, чтобы сохранить озеро? — Никита Сергеевич, мы с помощью специалистов и проектных организаций разработали и осуществили ряд мер, которые должны способствовать сохранению озера на возможно высоком уровне. Но самое главное мероприятие не можем провести в Совете министров СССР. Все высшие органы и их руководители в курсе дела, но проблема не решается. — А в чём заключается суть этой проблемы? — Вот за той горой течет река Арпа, требуется пробить тоннель и её воды направить в Севан, — заключил Яков Заробян.

Затем прогуливались на небольшом теплоходе «Анастас Микоян», угощались свежей форелью и за столом более детально говорили о проблеме Севана и путях её решения. Позже в Москве, докладывая на Пленуме ЦК КПСС о своем визите в Армению, Никита Хрущёв сказал:

Я не представлял себе, что в этой горной, полупустынной стране живет такой героический, до конца преданный нам народ Никита Хрущёв

.

Об этом Якову Заробяну сообщил Анастас Микоян. 12 августа 1961 года было подписано постановление Совета Министров СССР № 726 «О мероприятиях по переброске части стока реки Арпы в озеро Севан с целью сохранения его уровня на отметке, близкой к естественным условиям». Строительные работы тоннеля Арпа-Севан начались в 1963 году и закончились в 1981 году. В настоящее время тоннель занимает десятое место в списке самых длинных тоннелей мира. Длина тоннеля — 48 314 метров. Также Якову Заробяну удалось договориться в Москве, чтобы с Армении в 8-й пятилетке (1966—1970) сняли план по производству хлопка. Армянские земледельцы считали, что хлопок выращивать невыгодно, и не занимались этим. Урожайность и качество армянского хлопка были заметно ниже, чем в среднеазиатских республиках и в Азербайджане. Яков Заробян говорил:

Вся Армения давала хлопка меньше, чем один совхоз в Узбекистане. Яков Заробян

Заробяну удалось доказать руководству в Москве низкую эффективность хлопководства в Армянской ССР. После снятия плана по производству колхозы и совхозы, которые выращивали хлопок, смогли перейти к выращиванию других культур, существенно поднять эффективность хозяйствования и благосостояние своих работников.

50-летие Геноцида армян

В начале 1962 года Яков Заробян встречался с известным ливанским общественным деятелем армянского происхождения Андраником Царукяном. К тому времени у Заробяна уже была идея отметить 50-летие геноцида на государственном уровне. Во время той встречи Яков Заробян сказал:

Моя мечта — достичь объединения диаспоры вокруг Советской Армении. Мы друг другу очень нужны. Особенно для сохранения армянства. Родина одна, армянство также пусть будет единым, в едином крепком содружестве. Яков Заробян

В советское время тема Геноцида армян была запретной. Многие члены Президиума (с 1966 — политбюро) ЦК КП Армении весьма настороженно относились к идее проведения официальных мероприятий в связи с 50-летием геноцида, опасаясь инцидентов и санкций со стороны Москвы. Нужно было добиться согласия Президиума (с 1966 — Политбюро) ЦК КПСС на проведение официальных мероприятий. Было проведено несколько совещаний в ЦК КП Армении с участием ведущих историков, подготовлены справки для руководства в Москве. В течение 1964 года Яков Заробян несколько раз встречался с Никитой Хрущёвым, Леонидом Брежневым, Андреем Громыко, Михаилом Сусловым, Николаем Подгорным. Громыко опасался недовольства турок, с которыми в тот период были установлены хорошие отношения, но в конце концов согласился с предложениями, но с одним условием:

Только, пожалуйста, без территориальных претензий. Андрей Громыко

Суслов считал это неоправданным разжиганием национализма и покушением на идеологические догмы. Такого же мнения придерживался Анастас Микоян. 13 ноября 1964 года президиум ЦК КП Армении одобрил подготовленный текст письма «О мероприятиях в связи с 50-летием массового истребления армян в 1915 году», тем не менее над текстом работали ещё месяц, в основном, над формулировками предлагаемых мероприятий. 13 декабря 1964 года окончательно отредактированное письмо было отправлено в ЦК КПСС. В результате этого начали публиковаться статьи, книги и сборник архивных документов на тему геноцида армян. 24 апреля 1965 года в Ереване прошло многолюдное шествие и митинг на площади Ленина с участием молодежи и творческой интеллигенции. К митингующим приехали и выступили от имени руководства республики первый секретарь Ереванского городского комитета КП Армении Бадал Мурадян, председатель Совета Министров Армянской ССР Антон Кочинян, президент Академии наук Армянской ССР Виктор Амбарцумян — в попытке успокоить людей. После выступления руководители покинули площадь Ленина, а участники митинга приняли обращение, адресованное ЦК КПСС, Совету Министров СССР, Президиуму Верховного Совета СССР. Затем митингующие отправились в парк имени Комитаса. Выступило множество людей, в том числе Сильва Капутикян и Паруйр Севак. Вечером 24 апреля 1965 года состоялось официальное собрание общественности в Театре оперы и балета имени Александра Спендиарова. В президиуме собрания места заняли члены президиума ЦК КП Армении во главе с первым секретарем ЦК Яковом Заробяном, министры, деятели науки и искусства. В правительственной ложе находился Католикос всех армян Вазген I. Председательствовал на собрании председатель Президиума Верховного Совета Армянской ССР Нагуш Арутюнян. К концу выступления Виктора Амбарцумяна послышался шум, доносящийся извне. Нагуш Арутюнян объявил об окончании торжественной части. Ещё перед началом собрания перед театром собралась толпа людей, желавших также участвовать в собрании. Из толпы начали бросать камни в двери фойе, посыпались осколки стекла, поранив нескольких человек. Толпа напирала. Милиция попыталась утихомирить демонстрантов струей воды из брандспойта, но это не помогло: толпа ворвалась в помещение оперного театра и в зал, скандируя «Земли, наши земли!». Было предложение ввести в город войска, но Яков Заробян заявил:

Против собственного народа войска не пущу! Яков Заробян

В итоге было задержано несколько десятков человек, но их действия квалифицировали как мелкое хулиганство. В эти дни подписывается указ «Об установлении монумента в память об армянах, павших в Первую мировую войну» (ныне «Цицернакаберд», арм. Ծիծեռնակաբերդ; в переводе с армянского языка — Крепость ласточек). В качестве места строительства был выбран возвышающийся над ущельем реки Раздан холм Цицернакаберд. В марте 1965 года был объявлен конкурс, на котором были представлены 78 работ. По итогам конкурса был выбран проект архитекторов Артура Тарханяна и Сашура Калашяна. Основные строительные работы длились до 1967 года, хотя позднее достраивались отдельные элементы.

Из воспоминаний Серо Ханзадяна:

В канун 1965 года народ потребовал от властей отметить 50-летие геноцида армянского народа. Кремль упорно противился этому. Заробян был непреклонен:

— Мы отметим этот день нашей скорби. Отметим! И будьте готовы к испытаниям, которые нам устроит Центр.

Он показал мне письмо-требование, отправленное им в Москву. Пробежав его глазами, я спросил:

— Почему Вы в этом послании корите дашнаков? Они же всегда были верными защитниками интересов народа.
— Ты прав, орел, — сказал Заробян, — нам надо схитрить. Советский Союз — друг Турции. Нужно схитрить. В конечном счете, куда важнее, чтобы Москва позволила обелиск возвести. Я ему и говорю:
— А почему назвали обелиск «В память об армянах, павших в Первую мировую войну».
— Пусть так будет на бумаге называться, лишь бы нам позволили возвести мемориал. Придет время, и народ даст ему истинное название.

Заробян оказался провидцем. Так оно и случилось. Обелиск в народе зовется Егерни (арм. Եղեռն, в переводе с армянского языка — геноцид) — в «Память о жертвах геноцида».

5 февраля 1966 года в Ереване состоялся внеочередной пленум ЦК КП Армении длительностью 17 минут. В пленуме участвовал секретарь ЦК КПСС Иван Васильевич Капитонов. Он отметил, что Заробян нетребователен к кадрам, что у него не совсем верный стиль и методы работы, неровное отношение к руководящим работникам. Без содержательного обсуждения Яков Заробян был освобождён от должности первого секретаря ЦК КП Армении. Должность занял Антон Кочинян. Якову Заробяну было предложено несколько должностей, в том числе должность посла в иностранном государстве. Через несколько дней он был направлен в Москву, на должность заместителя министра электротехнической промышленности СССР.

Работа в Москве и последние годы жизни

“	Имя Якова Никитовича ещё долго будет жить в сердцах народа. Вечный огонь в Цицернакаберде горит и в память Заробяна.	”
— Сильва Капутикян

Работая на должности заместителя министра электротехнической промышленности СССР, Яков Заробян всячески поддерживает связь с Арменией: следит за строительством тоннеля Арпа-Севан, опекает те 23 предприятия электротехнической промышленности в Армянской ССР, которые напрямую ему подчинялись. В 1974 году Яков Заробян получает возможность возвратиться в Армянскую ССР, где произошла смена власти. Первым секретарём ЦК КП Армении был избран Карен Демирчян. Рассматривалась кандидатура Якова Заробяна на должность председателя президиума Верховного совета Армянской ССР, но впоследствии эту должность занял Бабкен Саркисов. За всю политическую карьеру Яков Заробян избирался депутатом Верховного Совета СССР 4—6 созывов (1954—1966), депутатом Верховного Совета Армянской ССР 3—6 созывов (1951—1967), делегатом ХХ, XXI и XXII съездов КПСС, членом ЦК КПСС (1961—1966), членом Закавказского бюро ЦК КПСС (1962—1964), членом ЦК КП Армении (1951—1966). На должности заместителя министра электротехнической промышленности СССР Яков Заробян остаётся до 1980 года. 1 января он вышел на пенсию.

Яков Заробян скончался 11 апреля 1980 года в Москве. Согласно своему завещанию, похоронен в Ереванском городском пантеоне.

Награды

• Орден Октябрьской Революции
• Орден Трудового Красного Знамени
• Орден Красной Звезды (1945)
• Медали СССР, в том числе:
  • Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1946)
  • Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1945)
  • Медаль «Двадцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • Медаль «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».

Память

• В память о Якове Заробяне в Ереване установлена мемориальная доска на доме, где он жил с 1956 по 1966 год (ул. Исаакяна, дом 38)
• Именем Якова Заробяна названа улица в Ереване
• Именем Якова Заробяна назван тоннель Арпа-Севан с 25 марта 2010 года
• Именем Якова Заробяна названа школа в городе Севан
• В 2008 году праздновалось 100-летие со дня рождения Якова Заробяна. Была приглашена юбилейная комиссия под председательством Премьер-министра РА Тиграна Саркисяна. В день рождения Якова Заробяна в Национальном Архиве Армении была организована выставка фотографий и архивных материалов, посвящённых жизни и деятельности Заробяна, подготовлены радио- и телевизионные передачи.

Литература

• Саркисян С. [national-idea.am/articles.php?id=353&l=R Яков Никитович Заробян] // Национальная идея. — 2012. — № 5.
• Арутюнян К. А., Погосян Г. Р. [ru.hayazg.info/images/5/55/%D0%97%D0%B0%D1%80%D0%BE%D0%B1%D1%8F%D0%BD_%D0%AF%D0%BA%D0%BE%D0%B2_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D1%82%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87_-_%D0%AF%D0%BA%D0%BE%D0%B2_%D0%97%D0%B0%D1%80%D0%BE%D0%B1%D1%8F%D0%BD.doc Заробян Яков Никитович] // Вклад армянского народа в победу в Великой Отечественной войне. — М., 2010. — С. 544—548.
• Мирзоян Г. [noev-kovcheg.ru/mag/2009-05/1617.html Советские правители Армении. Заробян Я. Н. (1960—1966)] // Ноев Ковчег : независимая информационно-аналитическая международная армянская газета. — 2009. — Т. 5, № 140. — С. 11—12.
• Григорян А. [glamakama.com/index.php?name=news&op=view&id=321 Националист интернационального толка Яков Заробян] // Де-Факто. — 2009.
• Заробян Н. Я. Яков Заробян и его эпоха / Н. Я. Заробян. — Ер.: изд-во РАУ, 2008. — 245 с.
• Товмасян А. [www.golos.am/index.php?Itemid=53&id=24457&option=com_content&task=view Глава Республики — частица народа] // Голос Армении : общественно-политическая газета. — Ер., 2008.
• Багдасарян Ю. [www.golos.am/index.php?Itemid=53&id=32869&option=com_content&task=view Патриот большой страны и немногочисленного народа] // Голос Армении : общественно-политическая газета. — Ер., 2008.
• Бахшян Р. [gortsarar.ru/files/journal_10_2008.pdf Притча и быль. К 100-летию Я. Н. Заробяна] // Горцарар : международный двуязычный русско-армянский ежемесячный журнал. — 2008. — № 10—12. — С. 7—8.
• [hy.wikisource.org/wiki/%D4%B7%D5%BB:%D5%80%D5%A1%D5%B5%D5%AF%D5%A1%D5%AF%D5%A1%D5%B6_%D5%8D%D5%B8%D5%BE%D5%A5%D5%BF%D5%A1%D5%AF%D5%A1%D5%B6_%D5%80%D5%A1%D5%B6%D6%80%D5%A1%D5%A3%D5%AB%D5%BF%D5%A1%D6%80%D5%A1%D5%B6_(Soviet_Armenian_Encyclopedia)_3.djvu/672 Заробян Яков Никитович] // Армянская советская энциклопедия / В. А. Амбарцумян. — Ер., 1977. — Т. 3. — С. 672. — 720 с.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Заробян, Яков Никитович
• [biomaster.blog.ru/71360051.html Судьбология. Яков Заробян. 1961 год] (рус.). biomaster.blog.ru (24 мая 2009). Проверено 7 сентября 2013.
• [www.armarchives.am/ru/rcontent/217/409/ 100-летие Якова Николаевича Заробяна] (рус.). www.armarchives.am (25 сентября 2008). Проверено 7 сентября 2013.
• [www.yerkramas.org/2011/09/24/vechnyj-ogon-v-cicernakaberde-gorit-i-v-pamyat-zarobyana/ Вечный огонь в Цицернакаберде горит и в память Заробяна] (рус.). www.yerkramas.org (24 сентября 2011). Проверено 7 сентября 2013.
• [www.gov.am/ru/news/item/4361/ Официальные новости] (рус.). www.gov.am (22 декабря 2008). Проверено 7 сентября 2013.
• [www.panarmenian.net/rus/news/31290/ В РАУ состоялась презентация книги «Яков Заробян и его эпоха»] (рус.). www.panarmenian.net (7 мая 2009). Проверено 7 сентября 2013.

Персоналии   Армения   Российская империя   СССР   Великая Отечественная война   Политика   Коммунизм

Отрывок, характеризующий Заробян, Яков Никитович

– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.