Катастрофа Boeing 707 на Таити

Рейс 816 Pan American
Boeing 707-321B компании Pan American
Общие сведения
Дата	22 июля 1973 года
Время	22:06
Характер	Упал в воду после взлёта
Причина	Не установлена
Место	3 км от аэропорта Фааа, Папеэте, Таити (Французская Полинезия)
Координаты	17°32′ ю. ш. 149°34′ з. д.17.533° ю. ш. 149.567° з. д. / -17.533; -149.567
Воздушное судно
Модель	Boeing 707-321B
Имя самолёта	Clipper Winged Racer
Авиакомпания	Pan American World Airways
Пункт вылета	Окленд (Новая Зеландия)
Остановки в пути	Фааа, Папеэте (Французская Полинезия) Сан-Франциско (США)
Пункт назначения	Лос-Анджелес (США)
Рейс	PA816
Бортовой номер	N417PA
Дата выпуска	25 февраля 1966 года (первый полёт)
Пассажиры	69
Экипаж	10
Погибшие	78
Выживших	1

Катастрофа Boeing 707 на Таити — авиационная катастрофа, произошедшая 22 июля 1973 года у побережья Таити в районе Папеэте через 30 секунд после взлёта самолёта Boeing 707-321B авиакомпании Pan American World Airways, в результате которой погибли 78 человек. Крупнейшая авиакатастрофа во Французской Полинезии.

Самолёт

Boeing 707-321B с бортовым номером N417PA (заводской — 18959, серийный — 470) и с названием Clipper Winged Racer был выпущен корпорацией The Boeing Company в 1966 году и 25 февраля совершил свой первый полёт. Его четыре турбореактивных двигателя были модели Pratt & Whitney JT3D-3B и развивали силу тяги 4 × 18 тысяч фунтов. 21 мая авиалайнер был передан американской компании Pan American World Airways.

Экипаж

• Командир (КВС) Роберт Эвартс (англ. Robert M. Evarts) — родился 18 июня 1914 года (59 лет), женат, был квалифицирован для полётов на DC-4, DC-6, DC-7, Lockheed Constellation, B-377 и B-707. Общий налёт 25 275 часов, из них на B-707 — 8384 часа;
• Второй пилот Лайл Хэйвенс (англ. Lyle C. Havens) — родился 12 апреля 1914 года (59 лет), женат, был квалифицирован для полётов на DC-4, DC-7, B-377 и B-707. Общий налёт 21 575 часов, из них на B-707 — 9248 часов;
• Бортмеханик Айзек Ламберт (англ. Isaac N. Lambert) — родился 3 ноября 1938 года (34 года), женат, был квалифицирован на пилота и бортмеханика. Общий налёт 9134 часа, из них на B-707 — 4760 часов;
• Штурман Фредерик Фишер (англ. Frederick W. Fischer) — родился 7 января 1941 года (36 лет), холост. Общий налёт 3961 час, из них на B-707 — 3945 часов.

В салоне работали шесть стюардесс.

Предшествующие обстоятельства

Самолёт выполнял рейс PA816 по маршруту Окленд — Папеэте — Сан-Франциско — Лос-Анджелес. Первая часть полёта прошла без отклонений и авиалайнер совершил нормальную посадку в аэропорту Фааа (Папеэте). Далее после посадки экипаж заметил, что треснуло стекло № 3 фонаря кабины. По инструкции с такими повреждениями пилоты могли продолжать полёт. Однако экипаж на всякий случай связался с центром в Нью-Йорке и получил подтверждение разрешения на полёт с уточнением, чтобы не включали обогрев повреждённого стекла. После данного решения командир взял на себя инициативу для выполнения дополнительной заправки (очищенным авиакеросином A) и вместо 121 тысячи фунтов (54 884 килограмма), как по плану полёта, в баки было залито 156 220 фунтов, вероятно, с расчётом на меньшую высоту полёта. Всего на борту находились 69 пассажиров.

По плану время вылета составляло 20:30, но переписка телеграммами с Нью-Йорком и дополнительная заправка привели к задержке примерно на 1 час 30 минут. Также дополнительная заправка увеличила вес авиалайнера до 316 150 фунтов (144 310 килограмм), что соответствовало взлётному весу 315 150 фунтов (144 853 килограмм), с учётом, что работа двигателей перед взлётом сжигает около 1000 фунтов топлива. за счет распределения нагрузки в 1000 фунтов, что составляет потребление двигателей при их работе перед взлетом. Данный вес был меньше максимально допустимого (331 000 фунтов), а центровка составляла 20,2 % САХ, то есть в пределах допустимого. В это время небо покрывали отдельные слоистые облака высотой 2400 метров и кучево-дождевые облака высотой 300—500 метров, шёл дождь, дул юго-западный свежий ветер, видимость 8 километров, атмосферное давление 1013 мб, температура воздуха 26°C. По плану взлёт должен был осуществляться с ВПП 08 длиной 3414 метров. При данных погодных условиях и весе самолёта, скорости V1, VR и V2 составляли соответственно 143, 149 и 165 узлов (265, 276 и 306 км/ч).

Катастрофа

В 21:52:40 экипаж связался с диспетчерской вышкой аэропорта и, в связи с тем, что ветер стих, попросил разрешения выполнить взлёт с ВПП 04. В 21:56:10 после запуска двигателей он запросил разрешения следовать по рулёжным дорожкам к ВПП 04 и получил его. В 21:57:30 экипаж запросил дать им крейсерскую высоту 23 тысячи футов (эшелон 230 или 7 километров), вместо плановой 33 тысячи футов (эшелон 330 или 10 километров), на что в 21:58:45 получил разрешение. В 21:59 рейсу 816 было дано разрешение занимать предварительный старт в начале полосы, а в 22:00:30 — исполнительный в начале полосы 04. В 22:04 экипаж доложил о готовности к взлёту и получил разрешение. О выполнении взлёта экипаж уже не доложил.

По свидетельствам очевидцев, самолёт взлетал несколько ниже, чем другие самолёты такого типа, но звук двигателей был нормальным. Затем Боинг на высоте около 300 футов стал выполнять левый разворот, однако затем он неожиданно начал быстро терять высоту, а через несколько секунд над водной поверхностью появились яркие красно-оранжевые вспышки. В 22:06:45, то есть через 2 минуты 45 секунд после выдачи разрешения рейсу 816 разрешения на взлёт, диспетчер услышал в радиоэфире сильный треск, после чего перевёл взгляд на море и увидел вспышки над водой. Он тут же забил тревогу и к месту падения авиалайнера, который упал примерно в 700 метрах от берега, направились лодки военно-морской охраны, а также частные катера. Прибыв в 22:13 на место они выловили десять тел и одного тяжелораненного пассажира Нила Кэмпбелла (англ. Neil James Campbell), который выжил. Как позже заявил следователям этот пассажир, он понял, что самолёт падает, поэтому принял необходимую для аварийной ситуации позу. Всего в катастрофе погибли 78 человек: 10 членов экипажа и 68 пассажиров. На 2013 год это крупнейшая авиакатастрофа в истории Французской Полинезии.

Причины

Расследование осложнялось тем, что бортовые самописцы не были найдены. В результате следователям оставалось лишь изучать найденные обломки, а также опрашивать свидетелей. Изучение обломков показало, что пожара на борту до удара на воду не было, на шинах не наблюдалось воздействия огня, а в лёгких погибших не было признаков угарного газа. С учётом, что обоим пилотам было 59 лет, выдвигалась версия, что на них сказалась усталость, и у них была гипертония. Но изучение графика работы членов экипажа показал, что они оба за последние двое суток имели достаточный отдых. Основной зацепкой стали услышанные свидетелями звуки наподобие «чу—чу» или «вуф—вуф», раздавшиеся примерно за 30 и за 10 секунд до удара о воду. Эти же звуки слышал и выживший пассажир, который сразу принял аварийную позу. Однако точно природу этих звуков установить оказалось невозможно, к тому же нет точных данных, что эти звуки раздавались с самолёта. Среди рассматриваемых особо, была и версии о сдвиге ветра, отказе сразу двух двигателей (отказ одного, как показали испытания, не мог привести к катастрофе), потеря управления, отказ авиагоризонтов, разрушение треснувшего стекла и так далее, однако ни одну из них не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть

В итоговом отчёте комиссия указала, что за неимением данных с бортовых самописцев, точную причину катастрофы установить невозможно.

См. также

• Список единственных выживших в катастрофах пассажирских воздушных судов гражданских авиакомпаний и ВВС
• Катастрофа Ил-18 под Адлером — за год до данной катастрофы также по неустановленной причине упал в море сразу после взлёта

Литература

• [www.bea.aero/docspa/1973/n-pa730722/pdf/n-pa730722.pdf Rapport final de la Commission d'enquête sur l'accident du Boeing 707 N 417 PA de la Compagnie Pan American World Airways, à Tahiti, le 22 juillet 1973] (фр.). Бюро по расследованию и анализу безопасности гражданской авиации (12 mars 1977). Проверено 18 июня 2013. [www.webcitation.org/5zlFWrsLV Архивировано из первоисточника 27 июня 2011].

Отрывок, характеризующий Катастрофа Boeing 707 на Таити

– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.