Леваневский с надпечаткой

Эта статья — о почтовой марке. О советском лётчике см. Леваневский, Сигизмунд Александрович.

Леваневский с надпечаткой
Надпечатка со строчной «ф»  (ЦФА (ИТЦ) #514I; Скотт #C68b)
Тип марки (марок)	авиапочтовая
Страна выпуска	СССР СССР
Место выпуска	Москва
Художник	В. Завьялов
Способ печати	фототипия
Дата выпуска	3 августа 1935
Номинал	10 копеек + 1 рубль
Зубцовка	13¾
Причина редкости	ошибка печати, малый тираж
Тираж (экз.)	10 985 — с нормальной и 50 — с перевёрнутой надпечаткой
Оценка (Скотт)	C68: $375 (гашёная), $375—800 (негашёная); C68a: $7000 (гашёная и негашёная); C68b: $1100 (гашёная), $800 (негашёная); C68c: $30 000 (негашёная, 2008)
Оценка (Загорский)	негашёная — 45 тыс. руб.; гашёная — 20 тыс. руб.; перевёртка — 3 млн руб.; перевёртка со строчной буквой «ф» — 20 млн руб. (2009)
Оценка	$525 000 (перевёрнтуая надпечатка)

«Леване́вский с надпеча́ткой» — филателистическое название авиапочтовой марки СССР с портретом лётчика С. А. Леваневского (1902—1937) и надпечаткой (ЦФА (ИТЦ) #514; Скотт #C68), выпущенной ограниченным тиражом 3 августа 1935 года в честь прерванного перелёта Москва — Северный полюс — Сан-Франциско (США).

Описание

Красная типографская надпечатка текста «Перелет Москва — Сан-Франциско через Сев. полюс 1935» и дополнительного номинала «1 р.» выполнена на марке с портретом С. А. Леваневского (ЦФА (ИТЦ «Марка») № 489) из серии «Спасение челюскинцев».

Имеются редкие разновидности этой марки — со строчно́й буквой «ф» в слове «Сан-Франциско» — пять марок в листе (один ряд) с перевёрнутой надпечаткой (предположительно один лист) и перевёрнутая надпечатка со строчной буквой «ф» (предположительно пять штук).

Е. Сашенков указывает, что всего было надпечатано два листа марок «Леваневского» с перевёрнутой надпечаткой, из них 10 экземпляров — со строчной буквой «ф» (по пять в каждом листе) и 40 экземпляров — с прописной буквой «Ф».

История

Марка с надпечаткой была выпущена Наркомпочтелем 3 августа 1935 года к намечавшемуся полёту Сигизмунда Леваневского, Георгия Байдукова и Виктора Левченко на самолёте АНТ-25 по маршруту Москва — Северный полюс — Сан-Франциско и предназначалась для оплаты почтовых отправлений на этом самолёте. В тот день действительно начался перелёт. Однако после преодоления 2 тысяч километров, полёт по запланированному маршруту был прерван из-за протекания масла в кабину пилота.

Сохранилось свидетельство крупнейшего советского филателиста Самуила Блехмана о первом дне продажи авиапочтовой марки «Перелёт Москва — Северный полюс — Соединённые Штаты Америки»:

История российской (советской) филателии знает два факта с известной во всем мире советской маркой с надпечаткой «Перелёт Москва — Сан-Франциско через Северный полюс 1935». Эта марка с надпечаткой была выпущена очень маленьким тиражом. В канун знаменательного события филателисты с утра осаждали Московский почтамт. Один из них, впоследствии известный советский филателист С. М. Блехман рассказывал, как в операционном зале два окошка «работали на полёт Леваневского». В одном продавали вожделенную марку с надпечаткой, отпуская по одному экземпляру в руки. В другом окошке принимали заказную почтовую корреспонденцию, адресуемую в Сан-Франциско с гарантией возврата конверта отправителю. Вскоре приём заказных писем прекратился – приняли их не более 100. Один из конвертов был адресован президенту США Франклину Рузвельту. Делались подобные подарки Рузвельту и в последующие годы.

По некоторым данным, перевёрнутую надпечатку сделали на нескольких марочных листах по специальному указанию наркома внутренних дел Генриха Ягоды, который был известен как филателист.

Филателистическая ценность

По сведениям Е. Сашенкова, «Леваневский с надпечаткой» хорошего качества в 1995 году стоил $150, со строчной «ф» — $250, с «перевёрткой» — $5000, со строчной «ф» на «перевёртке» — $15 000.

В 2003 году «Леваневский с надпечаткой» хорошего качества стоил уже $350-400, со строчной «ф» — $500-600, с «перевёрткой» — $10 000, со строчной «ф» на «перевёртке» — $40 000—50 000.

В 2008 году марка с ошибкой была продана на Черристоунском аукционе (англ. Cherrystone Auctions) в Нью-Йорке за $525 000.

Интересные факты

Одну из марок со строчной буквой «ф» в названии города Сан-Франциско на «перевёртке» во время Второй мировой войны по указанию И. Сталина подарили президенту США Ф. Рузвельту. Марка была изъята у московского коллекционера, имя которого осталось неизвестным.

В 1982 году марка с перевёрнутой надпечаткой была украдена из коллекции Самуила Блехмана и вывезена за границу. Она сменила нескольких владельцев, а 15 июня 2000 года была выставлена на продажу на лондонском аукционе Harmers со стартовой ценой 40 тысяч фунтов стерлингов. Однако за день до открытия аукциона об этом стало известно сотрудникам российского бюро Интерпола, по просьбе которых марку исключили из числа лотов. Доказательством принадлежности марки коллекции С. Блехмана стала её фотография из каталога 1978 года с указанием имени владельца, которую переслали в Лондон по дипломатическим каналам. В 2001 году марка была возвращена в Россию.

Марка в искусстве

• Марка дважды появляется в произведениях Кира Булычёва «Младенец Фрей» и «Соблазн».
• В 2014 году в телесериале «Лучшие враги» 5-я серия «Коллекционер» посвящена делу о краже данной марки. В серии фигурирует её стоимость 8 млн рублей.
• В 2015 году в телесериале «Высокие ставки» сюжет 5-й серии «Шулер» вращается вокруг похищения этой марки под условным названием «Полярная звезда».
• Марка упоминается в романе С. Витицкого (псевдоним Бориса Стругацкого) «Бессильные мира сего» в сцене, где Сталин обсуждает с филателистом Епанчиным составление подарочной коллекции советских марок для Рузвельта.

См. также

• Герои Советского Союза на почтовых марках
• Леваневский, Сигизмунд Александрович
• Проект:Филателия и почта/Списки/Список почтовых марок

Литература

• Аз, буки, веди… // Филателия. — 1995. — № 2. — С. 47.
• Бухаров О. Н. [www.stampsportal.ru/great-russia-stamps/soviet-stamps/common-articles/2445-svidhistory-1982#a15 Полёт Леваневского] // [www.stampsportal.ru/great-russia-stamps/soviet-stamps/common-articles/2445-svidhistory-1982 Марки — свидетели истории]. — М.: Радио и связь, 1982. — С. 70. — 80 с. (Проверено 21 сентября 2015) [www.webcitation.org/6bhlXKSE0 Архивировано] из первоисточника 21 сентября 2015.
• Scott 2008. Standard Postage Stamp Catalogue. — New York, NY, USA: Scott, 2008. (англ.)

Ссылки

• [www.rustelecom-museum.ru/objects/?ContainerID=5611&containerType=63&objectID=5574 «СССР, 1935. Авиапочта. Перелёт Москва — Северный полюс — Соединённые Штаты Америки»] — страница почтовой марки на сайте Центрального музея связи имени А. С. Попова  (Проверено 6 февраля 2009)
• [www.cherrystoneauctions.com/ «The 1935 Levanevsky Flight Overprint»] — заметка (автор — Josh Buchsbayew) на сайте [www.cherrystoneauctions.com/ Черристоунского аукциона] (англ.)  (Проверено 6 февраля 2009)

Отрывок, характеризующий Леваневский с надпечаткой

12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.