Тифлисская уника

Тифлисская уни́ка
Тифлисская марка
Иллюстрация из каталога выставки «Москва-97» (СК #Г1)
Тип марки (марок)	марка городской почты
Страна выпуска	Российская империя Российская империя
Место выпуска	Тифлис
Способ печати	бескрасочное тиснение
Дата выпуска	20 июня 1857
Номинал	6 копеек
Зубцовка	беззубцовая
Причина редкости	малый тираж
Тираж (экз.)	неизвестен
Сохранилось (экз.)	5
Из них негашёных	5
Оценка	$500 000

«Тифли́сская уни́ка», или «Тифли́сская ма́рка», — филателистическое название очень редкой почтовой марки, выпущенной в Российской империи (на территории современной Грузии) для городской почты Тифлиса (ныне Тбилиси) и Коджори в 1857 году. Срок выхода и символика позволяют говорить о «Тифлисской унике» как о первой российской марке.

Описание

Номинал — 6 копеек. Почтовая пересылка внутри города составляла 5 копеек, и 1 копейка добавлялась за стоимость изготовления.

Тифлисские марки были беззубцовыми, имели квадратную форму и печатались, вероятней всего, полосками по 5 штук в листе. Они выполнены бесцветным рельефным тиснением, на желтоватой бумаге. На обороте густой слой желтоватого клея.

Рисунок марки очень чёток и ясен. На рисунке изображён герб Тифлиса, а над ним — двуглавый орёл с опущенными крыльями. Старинный герб Тифлиса состоял из двух частей: верхняя половина — гора Арарат с Ноевым ковчегом на вершине, река Кура и покровитель Грузии — святой Георгий на коне; на нижней части щита — жезл бога Меркурия. По четырём сторонам внешнего поля марки располагаются слова: «ТИФЛИС:», «ГОРОДС:», «ПОЧТА», «6 КОП:».

История

Марка появилась по инициативе управляющего почтовым округом на Кавказе и за Кавказом Н. С. Коханова. Оригинальный выпуск был назван «бумажными штемпельными печатями, имеющими свойства облатки», причем для почтового отправления по городу требовалось наклеить одну марку («штемпельную печать»), а для пересылки в Коджоры (или обратно) — три.

В прошлом считалось, что тифлисские марки были выпущены в ноябре или декабре 1857 года, но ранее 10 декабря того же года — даты появления первых марок России. По новым данным, они увидели свет 20 июня 1857 года. Использовались в обращении на территории Тифлиса и Коджор примерно до 1865—1866 годов.

По другим, более ранним, сведениям, марки имели хождение непродолжительное время и были аннулированы с 1 марта 1858 года, когда на Кавказе стали употреблять общероссийские штемпельные конверты и марки.

Каталогизация

Впервые о том, что в Тифлисе существовала городская почта и что для местных писем там употреблялась особая городская почтовая марка, в филателистической среде заговорили в 1880-х годах. Однако на тот момент самой марки никто ещё не видел. Тем не менее, это не помешало издателю крупнейшего в своё время каталога почтовых марок Моэнсу начиная с 1889 года постоянно в каждом новом издании сообщать о ней, ставя при этом вопрос: фр. «Il y a des timbres, mais lesquels?» («Есть марки, но какие?»). С прекращением издания этого каталога в конце XIX века сведения о тифлисской марке на какое-то время перестали помещать в каталогах.

В 1933 году описание марки приведено в каталоге «Михель», а начиная с 1934 года в «Михеле» появилось изображение марки.

В 1941 году марку вновь поместили в каталог, изданный в Нью-Йорке С. В. Пригара под названием «Русская почта в Империи, в Турции, в Китае и почта в Царстве Польском». Позднее, в 1957 году, тифлисская марка включается в английский специализированный каталог для марок России, составленный Д. Рейнольдсом, и в немецкий каталог «Липсия». Причём в последнем каталоге рисунок марки и надпись были искажены.

Название марки «Тифлисская уника» предложил в 1929 году бакинский филателист Сергей Иванович Кузовкин.

Филателистическая редкость

До Первой мировой войны было отыскано всего три экземпляра. Первый экземпляр, известный коллекционерам, был куплен архитектором К. К. Шмидтом в 1913 году. В течение 1910-х — 1920-х годов все три экземпляра тифлисской марки приобрёл известный филателист Агафон Фаберже, сын Петера Карла Фаберже, эмигрировавший из России: первый и лучший экземпляр — у Георгия Кирхнера, второй — у В. Веркмейстера.

Эти марки были экспонированы на филателистической выставке в 1928 году в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки, Финляндия) и на международной выставке «WIPA-33» в 1933 году в Австрии. Всё, что демонстрировалось на этой выставке, было заложено, перевезено в Лондон и в 1939 году продано на аукционе. 20 ноября 1939 года лучший экземпляр «тифлисской марки» за 28 фунтов стерлингов купил Дж. Вильсон.

Вторую марку купил за 25 фунтов стерлингов Т. Лавров для коллекции Х. Штюббе. 2 октября 1957 года эта марка была реализована за 180 фунтов стерлингов. Её приобрёл Р. Дэвидсон. Впоследствии она находилась в коллекции Р. Бергмана и была продана 24 марта 1971 года с аукциона в Нью-Йорке. Цена на марку была доведена до 7250 долларов. Сенсационную продажу прокомментировали нью-йоркские газеты, отметив, что это «самая большая сумма, вырученная за русскую марку». 15 октября 1985 года она упоминалась в связи с аукционной продажей собрания Н. Д. Эпштейна.

Третий экземпляр был продан в 1939 году за 14 фунтов стерлингов. 19 февраля 1958 года он фигурировал при продаже коллекции Х. Госса и был продан за 175 фунтов стерлингов.

В дальнейшем две марки оказались в коллекции известного филателиста и знатока русских марок Збигнева Микульского, проживающего в Швейцарии, который демонстрировал их в 1997 году в России на Всемирной выставке «Москва-97». Третий экземпляр, хуже всего сохранившийся, попал в коллекцию дочери известного коллекционера Берлинжера из Люксембурга. В 2000 году Збигнев Микульский продал принадлежавшие ему экземпляры за полмиллиона долларов, при этом имя нового владельца марок не сообщалось.

5 октября 2008 года на крупнейшем филателистическом аукционе David Feldman SA (Женева, Швейцария) один из трёх известных в мире на тот момент экземпляров Тифлисской уники, ранее принадлежавший Збигневу Микульскому, был продан за 480 тысяч евро (что составило более 700 тысяч долларов).

В марте 2011 года ещё один негашёный экземпляр «Тифлисской уники» был найден в хранилище Национального почтового музея при Смитсоновском институте в Вашингтоне. Он находился в коллекции Г. Х. Кестлина — русского филателиста, жившего в Великобритании, подаренной музею в 1984 году его наследниками. По данным с официального сайта Национальной академии филателии России, в мире теперь известно пять экземпляров уникальной марки.

Классификация

Общепринятой классификации «Тифлисской уники» нет, и разные исследователи относят эту марку к разным категориям:

• Провизорий, или местный выпуск (известный коллекционер почтовых марок России М. Липшюц).
• Первая государственная марка России (С. Блехман).
• Марка земской почты (И. Брауштейн).
• Полуофициальный местный выпуск (П. Лавров).
• Первый выпуск городской почты Тифлиса (К. Бернгард).
• Фантастический выпуск конца XIX — начала XX века (В. А. Ляпин).

Память

В октябре 1997 года почта Грузии в честь Всемирной филателистической выставки «Москва-97» и 140-летнего юбилея «Тифлисской уники» выпустила почтовую марку и блок с изображением этой миниатюры (Скотт #180—181).

В 2007 году в ознаменование 150-летия выпуска «Тифлисской уники» петербургским издательством «Стандарт-Коллекция» был подготовлен юбилейный сборник, включавший исторические материалы, статьи и публикации об этой редчайшей марке.

Монетный двор Гознака в Санкт-Петербурге и московская компания «Аурум марки» изготовили сувенирную коллекционную реплику этой филателистической редкости, выполненную из золота 585-й пробы в количестве 300 экземпляров.

Вокруг «Тифлисской уники» разворачивается часть сюжета криминального романа Михаила Гиголашвили «Чёртово колесо».

См. также

• История почты и почтовых марок Грузии
• Почтовая марка
• Проект:Филателия и почта/Списки/Список почтовых марок

Литература

• Бухаров О. Н. Марки из старого альбома. — М., 1981. — С. 35—40.
• Вигилёв А. По следу «Тифлисской уники» // Филателия СССР. — 1988. — № 2. — С. 11—14.
• Каминский Б. Почтовое обращение тифлисских марок // Филателия СССР. — 1970. — № 8. — С. 8—10.
• Кузовкин С. Забытая филателистическая уника // Советский коллекционер. — 1929. — № 1—3.
• Тифлисская марка // [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_philately/2568/ Большой филателистический словарь] / Н. И. Владинец, Л. И. Ильичёв, И. Я. Левитас, П. Ф. Мазур, И. Н. Меркулов, И. А. Моросанов, Ю. К. Мякота, С. А. Панасян, Ю. М. Рудников, М. Б. Слуцкий, В. А. Якобс; под общ. ред. Н. И. Владинца и В. А. Якобса. — М.: Радио и связь, 1988. — 320 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-256-00175-2.

• Тюков В. М. Российские марки и знаки почтовой оплаты. Большая энциклопедия. — М.: ЭКСМО, Наше слово, 2011. — С. 32—33. — ISBN 978-5-699-47412-7.
• Шмидт К. Тифлисская городская почтовая марка // Советский филателист. — 1924. — № 7 (23). — С. 14—15.
• [issuu.com/davidfeldman/docs/rarities4/search?q=tiflis David Feldman. Rarities of the World with China and Russia: Autumn 2008.] — Geneva, Switzerland: David Feldman, 2008. — P. 88—89. (англ.) (Проверено 28 июня 2011)

Ссылки

• Гитин В. В. [mirmarok.ru/prim/view_article/147/ Тифлисская уника]. Статьи по филателии: Россия. Смоленск: Мир м@рок; Союз филателистов России (2 июля 2007). — Электронная книга. Проверено 28 июня 2011. [www.webcitation.org/65axyoFQy Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012].
• Владинец Н. И. [www.fmus.ru/article02/post-ru.html Почта России]. fmus.ru; Филателистический музей и библиотека. — Электронная книга. Проверено 28 июня 2011. [www.webcitation.org/65SuM1CGV Архивировано из первоисточника 15 февраля 2012].
• [www.davidfeldman.com/wp-content/uploads/2011/02/PT18.pdf PT 18. 1856 Tiflis Postmaster’s Provisional — One of Three Known of Russia’s First Adhesive] (англ.) (PDF). Russia. Rarities of the World. For Sale by Private Treaty — Geneva. Buying with David Feldman. Buying via Private Treaty. P. 98. David Feldman SA. Проверено 28 июня 2011. [www.webcitation.org/65axztwgC Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Тифлисская уника

– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».