Плещеев, Александр Алексеевич (журналист)

Александр Плещеев
1911 год
Имя при рождении:	Александр Алексеевич Плещеев
Дата рождения:	7 (19) октября 1858(1858-10-19)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	5 декабря 1944(1944-12-05) (86 лет)
Место смерти:	Париж, Франция
Гражданство:	Российская империя Российская империя → Франция Франция
Род деятельности:	театральный критик, драматург, балетовед
Годы творчества:	1876—1938
Направление:	история балета
Язык произведений:	русский

Алекса́ндр Алексе́евич Плеще́ев (19 октября 1858, Санкт-Петербург — 5 декабря 1944, Париж) — русский писатель, драматург, журналист; театральный критик, историк балета, эмигрант.

Биография

Сын известного поэта Алексея Николаевича Плещеева. Был женат на актрисе Е. Н. Рощиной-Инсаровой.

Выпускник Первой Санкт-Петербургской гимназии. Выступал в качестве драматического актёра на сценах Малого театра в Москве и Александринском театра в Санкт-Петербурге. Им были написаны около 30 пьес, пять из которых представлены на сцене Александринского театра, а остальные в основном в театре Литературно-художественного общества. Среди этих пьес — комедия «В своей роли», о жизни самих актёров.

Печататься начинает в 1876 году. Кроме пьес им написаны различные рассказы, путевые очерки, мемуары о русских актёрах и писателях, среди которых И. С. Тургенев, Н. А. Некрасов, Д. В. Григорович, М. Е. Салтыков, А. П. Чехов, М. Горький, А. Н. Плещеев, С. Я. Надсон, Н. А. Морозов.

Сотрудничал с газетами «Петербургский листок», «Московский листок», «Музыкальный свет», «Петербургские ведомости», «Новое время» и др.

Сам был издателем:

• газеты, а позднее журнала «Театральный мирок» (1884—1886)
• газеты «Петербургский дневник театрала» (1903—1905)
• журнала «Невод» (1906—1907)

Автор книги «Наш балет (1673—1896)» (1896) — первой книги об истории балета в России с XVII до конца XIX века.

В 1919 году эмигрировал во Францию, где продолжал работать как театральный критик, мемуарист.

В Париже издал книги «Под сенью кулис» (1936) и «Сергей Лифарь» (1938).

Литература

• Плещеев А. А. Наш балет (1673—1899). Балет в России до начала XIX столетия и балет в Санкт-Петербурге до 1899 года. — СПб.: «Лань», «Издательство ПЛАНЕТА МУЗЫКИ», 2009. — 576.: ил. с. — ISBN 978-5-8114-0840-5.
• Плещеев А. А. Из прошлого. Театр и литература. Воспоминания. Б-ка ТИ, 1906.
• Балет: энциклопедия. — М.: СЭ, 1981.

Отрывок, характеризующий Плещеев, Александр Алексеевич (журналист)

– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.