Польско-чехословацкая граница

Польско-чехословацкая граница
Польша	Чехословакия
Время существования	1918 - 1939 1945-1992
Протяжённость	920 км (к 1938) 1292 км (1947)

Польско-чехословацкая граница — государственная граница между Чехословакией и Польской Республикой.

После восстановления в 1918 году независимости Польши и создания Чехословакии обе страны разделила граница, существовавшая в в 1918—1939 годах и 1945—1992 годах. После раздела Чехословакии распалась на польско-чешскую и польско-словацкую границы.

Польско-чехословацкая граница в 1918—1939 годах

Границы обеих стран были установлены на основании договоров: версальского, сен-жерменского, трианонского и решения межсоюзнического Совета послов. Однако с самого начала существования между этими странами доходило до конфликтов вокруг нескольких спорных территорий: Тешинской Силезии, Оравы и Спиша.

Польско-чехословацкие пограничные конфликты до II мировой войны

Под конец I мировой войны, 5 ноября 1918 года, местный польский Народный Совет Цешинского Княжества и Чешский народный выбор Силезии поделили Тешинскую Силезию в соответствии с этническими критериями (к Польше должны были отойти бельский и цешинский повяты, а также часть фриштацкого повята); однако эти договорённости должны были подтвердить центральные правительства обеих стран.

В январе 1919 года однако, во время общей неразберихи и хаоса в Польше вызванного польско-украинской войной и великопольским восстанием, эти договорённости были разорваны и дошло до открытого вооружённого конфликта, который закончился в феврале того же года. Чехословакия под давлением Антанты согласилась на проведение в Тешинской Силезии плебисцита. До его проведения обе стороны отвели свои войска на демаркационную линию, которая всего немного отличалась в пользу Чехословакии от границы, существовавшей до января.

Однако до плебисцита не дошло по причине длящейся в 1920 году советско-польской войны; в то самое время на конференции в Спа чехословацкие власти получили от западных стран согласие на раздел спорного региона без проведения плебисцита. Присутствовавший на конференции польский премьер Владислав Грабский согласился на такое решение конфликта, в надежде на оказание поддержки Польше в её конфликте с СССР. В результате дальнейшего давления Чехословакии в этих условиях, линия границы была установлена в пользу этой страны (на чехословацкой стороне остались, в числе прочих Заользье, важная для того региона железная дорога Кошице — Богумин и промышленный центр Тешинской Силезии — Тршинецкий металлургический завод, а также места добычи каменного угля): Польше отошло 1002 км² (с населением 139,6 тыс. человек), а Чехословакии 1280 км² (с населением более 295,2 тыс. человек, в том числе около 139 тыс. поляков, 113 тыс. чехов и 34 тыс. немцев), в том числе и часть отходившая Польше до конфликта 1919 года, с населением 123 тыс. поляков, 32 тыс. чехов и 22 тыс. немцев.

Пограничные споры были также и в районе Спиша и Оравы. Планировавшийся в Ораве плебисцит не состоялся по тем же причинам, что и в Тешинской Силезии. Территории Спиша и Оравы были поделены арбитражем Совета послов, при этом конфликт в Спише тянулся ещё пару лет, до установления окончательной линии границы в 1924 году.

Неудачный для Чехословакии расклад сил в 1938 году дал польским властям импульс для реализации планировавшегося ещё с середины 30-х годов силового возвращения Заользья. Во время созванной в сентябре 1938 года конференции в Мюнхене они выдвинули Чехословакии ультиматум, требующий отступления чешских властей из Заользья. В результате этих угроз 2 октября 1938 года польские войска взяли под свой контроль Заользье, Ораву (до Сухей Гуры и Глодувки) и часть Спиша (Татранска Яворина, Подспады, Лесниця).

Линия границы

В межвоенный период (до октября 1938 года) граница с Чехословакией начиналась от реки Одры, затем шла вдоль долины Ольши, через Цешин и Яблунковский перевал, далее через Звардонь, Вельку Рачу, Пильско, Бабью гору, Хыжне, пересекала долину Оравы и главный хребет Татр. Затем шла долиной Бьялки, вдоль долины Дунайца, через Пьенины, долиной Попрада, через Мушину, а затем ещё около 300—350 км на юго-восток по хребтам Карпат, заканчиваясь на скале Стог в Мармарошских Карпатах.

Польско-чехословацкая граница в 1945—1992 годах

После II мировой войны Польша снова граничила с Чехословакией, а длина общей границы составляла 1292 км.

Польско-чехословацкие пограничные конфликты после II мировой войны

Конфликты касающиеся принадлежности территорий заселённых чехами имели место также и после окончания военных действий второй мировой войны, когда чехи выдвинули претензии на кладскую землю, а также на территорию прудницкого, глубчицкого, рацибужского и козельского повятов.

Кладская и рацибужская земли

Территория давнего чешского Кладского графства исторически не являлась частью Силезии. После силезских войн, по причине своего оборонительного стратегического значения, графство, вместе с большей частью Силезии, было на основе бреславльского мира отобрано у Габсбургов Пруссией (с 1871 года в границах Германии).

После окончания II мировой войны чехи выдвинули претензии на кладскую землю, а также на территорию прудницкого, глубчицкого, рацибужского и козельского повятов, тогда-как на этих территориях проживало в общем небольшое чешское меньшинство (окрестности Левина Клодского и Кудовы—Здруй, так называемый чешский уголок), а также моравов (глубчицкий и рацибужский повяты).

В июне 1945 года дошло даже до выдвижения чешских войска в направлении на Клодзко (к Мендзылесью был послан бронепоезд), а также Рацибужа, в окрестностях которого проживала большая часть моравов.

В рамках противодействия выдвижению чешских войск польское правительство сконцентрировало свои части на линии Олши, дошло до короткой перестрелки между польскими и чешскими частями. Была предпринята попытка уговорить чехословаков уступить территории в Тешинской Силезии, в обмен на кладскую землю (пражские переговоры 16-25 февраля 1946 года), однако в итоге не удалось прийти к согласию по условиям обменов. Под давлением Москвы, чешские войска были отведены на линию реки Опавы. В мае чехословацкая сторона расширила свои претензии, включив в них в дополнение речной порт в Козле, Глухолазы и территорию валбжихского и еленегурского повятов.

Заользье

На Заользье после отхода с этих территорий немцев в начале 1945 года, до 9 мая действовала польская государственная администрация, распущенная Советской армией. По решению из Москвы, Заользье было возвращено Чехословакии.

После войны чехословацкие власти отменили утверждённую чехословацким правительством в 1938 году смену границ, а подписанный тогда же польско-чехословацкий договор о новой границе признали не действительным. По решению т. Сталина спорные территории отошли Чехословакии.

Окончание пограничных конфликтов

10 марта 1947 года под давлением Москвы был подписан договор о дружбе между Польшей и ЧССР, однако пограничные вопросы (кладская земля и Заользье) остались не решёнными.

Всё же 13 июня 1958 года правительства ПНР и ЧССР подписали соглашение об окончании пограничных споров и утвердили:

• в Тешинской Силезии польско-чешская граница существовавшая в 1920 году
• в Спише линия принятая в 1924 году
• в других местах восстанавливается пограничная линия по состоянию на 1938 год с кладской землёй на её северной (теперь уже польской) стороне
• принята пограничная коррекция 1958 года.

Договор об окончательном прохождении государственной границы вступил в силу с 14 февраля 1959 года.

Моравы, живущие в Силезии в окрестностях Рацибужа и Ополья, а также чехи из кладской земли и окрестностей Стжелина, во время проведения переписи в большинстве не возражали по поводу проведения границы.

Коррекции границы

Коррекция 1958 года

В 1958 году произведена достаточно значительная коррекция границы между странами. Чехословакия получила от Польши деревню Ткаче (сейчас Мытины — район Гарраховa) и хутор Зелинец, в замен отдав южный склон высоты Коцерж около Шклярского перевала. До 1958 года поезда Йизерской железной дороги из Еленя-Гура доходили до станции в Ткачех, за которыми по мосту над Йизерой проходила граница. После изменения границы железнодорожная станция в Ткачех, туннель, а также вторая половина виадука стали собственностью ЧССР, а движение поездов стало доходить только до станции Шклярска-Поремба. Только с 2010 года снова пошли поезда до бывшей станции Ткаче (сегодня Гаррахов).

Из других изменений большинство носило чисто косметический характер (обменивались в основном сельскохозяйственные угодья и территории доступа к ним), за исключением двух: Чехословакия получила польскую деревню Красув (чеш. Krasov, нем. Schubertskrosse), которая до силезских войн была частью Виднавы, а затем была отделена от неё границей; в деревни имелось 17 объектов недвижимости, в основном хозяйственных, небольшой ремесленный заводик и корчма (большая часть жителей было переселено, но 6 семей выразили желание остаться в Чехословакии). В свою очередь Польша получила от южного соседа деревню Сковронкув (чеш. Skřivankov), которая включена в гмину Глухолазы в качестве посёлка (взамен Чехословакия расширила свою территорию в окрестностях Ярнольтувека). Площадь обмененных территорий не был одинаковым — Чехословакия получила 1205,90 га, а Польша только 837,46 га, то-есть Чехословакия получила на 368,44 га (3,6844 км²) больше. Польша до сих пор пробует добиться от Чехии погашения этого долга.

Что интересно, среди территорий полученных Польшей от Чехословакии были небольшие фрагменты бывшей особлажской земли, в окрестностях деревни Особлага. Они относились к моравскому энклаву на Силезии, таким образом впервые в состав Польши вошёл участок исторической Моравии.

Коррекция 1976 года

На основании договора между Польской Народной Республикой и Чехословацкой Социалистической Республикой, заключённому в Варшаве 21 марта 1975 года, который вступил в силу 14 марта 1976 года:

• Чехословакия передала Польше 249 439 м² (0,25 км²) территории в районе населённого пункта Лыса над Дунайцем
• Польша передала Чехословакии 249 439 м² (0,25 км²) территории в районе населённого пункта Войкова

Описание границы

После коррекций линия прохождения границы практически не отличалась от линий современных польско-чешской и польско-словацкой границ: от долины Циттау через Йизерское нагорье, Йизерские горы, хребтами Крконоше, поперёк Кручих гор, Заворы, хребтами Сухих гор, Столовых гор, Орлицких гор, вдоль Дзикой Орлицы, массива Снежника, Бяльских гор, Золотых гор, Опавских гор, пересекая реку Одру, далее через Цешин, Звардонь, Пильско, Бабью гору, главным хребтом Татр, через Пьенины, Тилицкий перевал, Дукельский перевал и Лупковски-Прьесмик, до скалы Кременец.

Пограничные переходы

Список пограничных переходов на польско-чехословацкой границе по состоянию на 6 сентября 1975 года, на основании распоряжения министра внутренних дел об пограничных переходах

#	Название	Польский пункт	Вид КПП	предназначение КПП
1	Бобошув-Дольны Липка	Бобошув	автодорожный	люди (только для граждан социалистических стран)
2	Барвинек-Вышни Комарник	Барвинек	автодорожный	люди, товары
3	Халупки-Богумин (железнодорожный) Халупки-Богумин (автодорожный)	Халупки	железнодорожный автодорожный	товары люди, товары
4		Хохолув	автодорожный	люди (только для граждан социалистических стран)
5		Хыжне	автодорожный	люди, товары
6	Цешин-Богушовице-Хотебуж (автодорожный)	Цешин	железнодорожный автодорожный	товары люди, товары
7		Глухолазы	железнодорожный автодорожный	товары люди (только для граждан социалистических стран)
8		Якушице	автодорожный	люди, товары
9	Кудова Слоне-Наход	Кудова-Здруй	автодорожный	люди, товары
10	Любавка-Краловец (железнодорожный) Любавка-Краловец (автодорожный)	Любавка	железнодорожный автодорожный	товары люди (только для граждан социалистических стран)
11		Лупкув	железнодорожный	товары
12		Лыса Полана	автодорожный	люди, товары
13		Мерошув	железнодорожный	товары
14	Мушина-Плавеч	Мушина	железнодорожный	люди, товары
15		Мендзылесье	железнодорожный	люди, товары
16		Недзица	автодорожный	люди (только для граждан ПНР и ЧССР
17	Пивнична-Мнишек над Попрадом	Пивнична-Здруй	автодорожный	люди
18		Окрайский перевал	автодорожный	люди (только для граждан социалистических стран)
19	Пьетровице-Карнёв	Пьетровице	автодорожный	люди (только для граждан социалистических стран)
20		Завидув	железнодорожный автодорожный	товары люди (только для граждан социалистических стран)
21		Зебжидовице	железнодорожный	люди, товары

См. также

• Польско-чешская граница
• Польско-словацкая граница

Отрывок, характеризующий Польско-чехословацкая граница

– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.