Прогрессивизм в США

Прогрессивизм в США — реформаторское движение, преобладавшее в политической жизни Америки в начале XX века. Его социальной опорой стал средний класс. Американский прогрессивизм стал ответной реакцией на модернизацию американской экономики и общества, в частности, на появление крупных промышленных и железнодорожных корпораций, а также на засилие коррупции в американской политике. К XXI веку прогрессистское движение приобрело черты энвайронментализма и движения за социальную справедливость.

Основные требования

Государственная регуляция монополий

Многие прогрессисты считали, что монополии в американской промышленности нарушают естественные экономические законы конкуренции, необходимой для прогресса страны. Президенты Теодор Рузвельт и Уильям Тафт поддерживали развитие конкурентного права, рассчитанного на подавление в экономике недобросовестной конкуренции.

В то же время, ряд прогрессистов указывал на необходимость консолидации капитала и промышленности и даже монополизации некоторых отраслей под контролем правительственных органов.

Борьба с коррупцией

Коррупция подрывала основы американской государственности, и прогрессисты требовали очистить органы власти всех уровней от коррупционеров.

Демократия

Прогрессисты требовали улучшить контроль над органами власти путём внедрения механизмов прямой демократии. Так, в ряде штатов (Орегон, Вашингтон, Айдахо, Висконсин) была внедрена система прямой инициативы избирателей, референдумов и отзыва депутатов, не удовлетворяющих их требованиям.

Городское управление

В центре внимания прогрессистов оказались реформы в управлении на уровне отдельных штатов и быстро растущих городов. В частности, они требовали от выборных депутатов найма профессиональных менеджеров для организации юридических процедур, документооборота, торговых операций и т. д. В частности, по их требованиям были введены должности сити-менеджера, профессионального администратора, выполнявшего решения городского совета. Кроме того, было сокращено влияние местных политических боссов и расширены полномочия городских советов. Численность чиновников городского и регионального уровня была сокращена. Средства бюджетов городов и штатов стали расходовать в соответствии с заранее принятыми планами, а не в зависимости от наличия средств.

Образование

Джон Дьюи и другие прогрессисты требовали реформ в сфере образования с тем, чтобы сделать её стандартной и универсальной. В частности, они боролись за введение обязательного образования для детей, даже если их родители были против обучения детей в школе. Одинаковое образование должны были получать как мальчики, так и девочки. Телесные наказания в школах отменялись. Быстрый рост и усложнение системы городского школьного образования привлекло сюда много женщин, которые делали карьеру в качестве школьных учителей.

Социальные работники

Прогрессисты считали, что благотворительность не должна быть уделом любителей, и организовали курсы профессиональных социальных работников.

Одним из социальных работников, типичных для раннего прогрессивизма, была Джейн Аддамс, которая организовала активность своих коллег и волонтеров в трущобах Чикаго. В частности, их целью было повышение уровня жизни за счет ликвидации безграмотности и культурных программ для бедных.

Ограничение детского труда

Предложенные прогрессистами законы о запрещении детского труда имели целью дать детям рабочих возможность получить школьное образование.

Поддержка профсоюзов

После 1907 года Американская федерация труда начала требовать проведения законопроектов о поддержке профсоюзного движения. Законопроекты о восьмичасовом рабочем дне, минимальном размере оплаты труда для женщин, оплате работодателем больничных листов, безопасности труда и охране здоровья рабочих на фабриках получили поддержку со стороны демократов и президента Теодора Рузвельта.

Сухой закон

Многие прогрессисты, например, Сьюзен Энтони, требовали принятия сухого закона, считая, что употребление алкогольных напитков препятствует прогрессу нации. В 1919 году они добились принятия восемнадцатой поправки к Конституции США, которая была отменена лишь в 1933 году.

Охрана среды

Под влиянием части учёных-прогрессистов, таких как Джон Пауэлл, во время президентства Теодора Рузвельта (1901—1909 гг.) был принят ряд законов об охране окружающей среды, в том числе о национальных лесах США и Гранд-Каньоне. Кроме того, в 1902 году начались работы по ирригации обширных земель в западных штатах, в 1906 году принят закон об охране остатков доисторических поселений и артефактов индейцев, а в 1907 году — об охране водных источников.

Политическое влияние

В начале ХХ века часть республиканцев и демократов совместно с рядом других политических сил начала проводить политику реформ в духе прогрессивизма. В основном реформы сводились к государственному регулированию монополий, поддержке профсоюзов, государственных программ здравоохранения, ограничению политической коррупции и охране окружающей среды. В 1912 году в результате раскола Республиканской партии образовалась независимая Прогрессивная партия, выдвинувшая собственного кандидата в президенты — ранее уже занимавшего этот пост дважды Теодора Рузвельта. Проиграв выборы, партия распалась. Тем не менее, раскол спровоцировал уход из республиканской партии большей части интеллектуальных лидеров прогрессивизма, и в дальнейшем республиканцы придерживались политики прогрессивизма, более ориентированного на интересы бизнеса, которые представляли президенты Тафт и Гувер.

Вне большой политики американские прогрессисты нередко тяготели к популизму, отрицали роль политической и финансовой элиты, призывали к борьбе с крупными корпорациями и влиятельными семьями богачей. Их политическое влияние в основном ощущалось лишь на местном уровне. В частности, они проводили муниципальные реформы, боролись с питейными заведениями, стимулировали заселение бедных кварталов представителями среднего класса. При их участии во многих городах появились специальные структуры для контроля за расходованием бюджетных средств и положением в местных школах; нередко их избирали мэрами.

Культурный прогрессивизм

Философской основой американского прогрессивизма был прагматизм, прежде всего в версиях Джона Дьюи и Уильяма Джемса. Они противостояли апологетам социального дарвинизма, таким как Герберт Спенсер. Торстейн Веблен в книге «Теория праздного класса» (1899 г.) разоблачал «вопиющее потребительство» богатых. Видный просветитель Джон Дьюи отстаивал философию педагогики, в центре которой были интересы ребёнка.

Кроме философов и просветителей значительный вклад в развитие прогрессивизма в США сделала разоблачительная журналистика. Её основным читателем был средний класс, а мишенью — экономические привилегии, политическая коррупция и социальная несправедливость. В частности, атакам журналистов активно подвергались крупные компании, претендующие на монопольное положение на американском рынке, такие как Standard Oil. Известный журналист Линкольн Стеффенс разоблачал коррупцию в городском управлении. Другие журналисты проводили расследования действий отдельных сенаторов, железнодорожных и страховых компаний, подделок на рынке лекарств и т. д.

Существенную роль в этом движении сыграли и видные американские писатели, например, Теодор Драйзер. Его романы «Финансист» (1912 г.) и «Титан» (1914 г.) в нелицеприятном свете описывают типичных бизнесменов того времени. Эптон Синклер в романе «Джунгли» (1906 г.) описал заводы пищевой промышленности Чикаго, способствовав привлечению внимания общественности к проблеме безопасности пищевых продуктов.

Поздние прогрессистские движения

Вслед за первым движением прогрессистов начала ХХ века в США формировалось ещё несколько групп, также позиционировавшихся как прогрессистские.

Второе движение прогрессистов

В 1924 году сенатор от Висконсина Роберт Лафолет выставлял на президентских выборах свою кандидатуру от Прогрессивной партии. Лафолет завоевал голоса значительной части избирателей, преимущественно членов профсоюзов, этнических немцев и социалистов, своими атаками как на политическую олигархию, так и на плутократию.

Третье движение прогрессистов

В 1947 году бывший вице-президент Генри Уоллес начал собственную избирательную кампанию с разоблачения действий администрации Гарри Трумэна, приведших к осложнению отношений с Советским Союзом и началу холодной войны. Многие избиратели были привлечены его предложениями по её окончанию.

Современный американский прогрессивизм

Современное или четвёртое движение прогрессистов началось в 1960-х — 1980-х годах как активность ряда независимых политических групп новых левых, популистов, феминистов, энвайронменталистов, борцов за права сексуальных меньшинств и пр.. В политическом спектре США они располагаются от центра через левый либерализм и социал-демократию до демократического социализма. Одним из основных направлений внутри Демократической партии являются Прогрессивные демократы Америки. В то же время некоторые прогрессисты или покинули ряды демократов или никогда не входили в эту партию. Важным центром притяжения для прогрессистов левее Демократической партии стала Партия зелёных США.

Видными представителями современного прогрессивизма считаются политики: Эл Франкен, Деннис Кусинич, Синтия Маккинни, Джон Эдвардс, Шеррод Браун, Питер Шамлин, Кэтлин Сибелиус, Джесси Джексон, Том Хейден, Ральф Нейдер, Джилл Стайн, Элизабет Уоррен, мэр Нью-Йорка Билл де Блазио и бывший вице-президент США Эл Гор, а также ныне покойный сенатор Эдвард Кеннеди и ряд популярных радио- и телеведущих: Эми Гудман, Билл Мар, Джон Стюарт и др. Позиции прогрессистов особенно сильны в штате Вермонт, от которого избран единственный сенатор-социалист Берни Сандерс, и Сиэтле (штат Вашингтон), в муниципальный совет которого избрана троцкистка Кшама Савант. На местном уровне в этих штатах действуют такие прогрессивные/левые партии, как Вермонтская прогрессивная партия и Свободная социалистическая партия соответственно.

Отрывок, характеризующий Прогрессивизм в США

На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]