Эллинистический Египет

История Древнего Египта Додинастический период 00 · 0 Династический период Раннее царство I · II Древнее царство III · IV · V · VI Первый переходный период VII · VIII · IX · X · XI Среднее царство XI · XII Второй переходный период XIII · XIV · XV · XVI · A · XVII Новое царство XVIII · XIX · XX Третий переходный период XXI · XXII · XXIII · XXIV · XXV Поздний период XXVI · XXVII · XXVIII XXIX · XXX · XXXI Эллинистический период Аргеады · Птолемеи Правители (фараоны, префекты, епархи, номархи )

Эллинисти́ческий Еги́пет, иначе Еги́пет Птолеме́ев (332 до н. э. — 30 до н. э.) — эллинистическое государство, образованное на территории Египта после распада державы Александра Македонского. Столицей Эллинистического Египта стал основанный Александром город Александрия (Египетская) в дельте Нила, ставший одним из основных центров греческой эллинистической культуры. Первый правитель государства, диадох Птолемей I, использовал местные традиции, сохранившиеся от династического периода, для закрепления своей власти и основал династию Птолемеев. Эллинистический Египет просуществовал до римского завоевания в 30 году до н. э., после чего стал провинцией в составе Римской империи.

История

См. также: Хронология Эллинистического Египта

Захват Египта Александром. Борьба диадохов

В 332 году до н. э. Александр Македонский прибыл в Египет для его завоевания, но был провозглашен фараоном и воплощением Зевса-Аммона. Тем самым окончилось правление Ахеменидов в Египте. Через 9 лет, в 323 году до н. э., Александр скоропостижно скончался в Вавилоне. Его смерть повлекла за собой продолжительные войны между диадохами, боровшимися за власть в огромной империи. Результатом этой борьбы стал раздел захваченных Александром территорий. Египет достался Птолемею I (правил в 323 — 283 до н. э.), который провозгласил себя царём в 305 году до н. э. Основанная Птолемеем династия правила Египтом до самого его завоевания римлянами.

Первые Птолемеи

См. также: Птолемеи

Птолемея I принято характеризовать как умного талантливого политика. На это указывает и то, что он единственный из диадохов умер естественной смертью. Он объявил, что Александр Македонский — покровитель его рода, подтверждением чему служил тот факт, что Александр был захоронен в Александрии. Культ Александра распространился по всему Египту. Затем, в 270 году до н. э. умерла жена Птолемея II — Арсиноя II, — которая вскоре была обожествлена. Последующие правители становились богами уже при своей жизни, вскоре после восшествия на престол. Этот культ, во-первых, был унаследован от Древнего Египта, а во-вторых, сознательно укреплялся династией Птолемеев, чтобы доказать свою легитимность и усилить власть.

При сыне Птолемея I Птолемее II (правил в 283—246 годах до н. э.) Египет возвысился и достиг наибольшего могущества при Птолемее III (правил в 246—222 годах до н. э.). Державе Птолемеев принадлежали Киренаика, Кипр, Палестина, Южная Сирия, западная часть Малой Азии, побережье Фракии и Геллеспонта, острова Эгейского моря.

Социально-экономическое и административное устройство

Административное устройство

Власть

В управлении Египтом эпохи Птолемеев органически сочетались черты как греко-македонские, так и собственно египетские. Царь обладал всей полнотой власти. Его опорой был огромный штат чиновников. Сохранилось громадное количество канцелярской переписки. Делопроизводство велось на греческом языке. При дворе Птолемеев жили традиции Александра: существовал «царский журнал», велась обширная корреспонденция. Существовали высшие придворные должности: «родственников», «равных по почёту родственникам», «первых друзей», «равных первым друзьям», «друзей», «преемников» и т. д.

На вершине административной иерархии находилась должность диойкета (др.-греч. διοικητής — управитель) — управляющего хозяйством и финансами, ведавшего царской казной, учётом хозяйственных ресурсов, учётом и сбором поступлений, контролем расходов. Диойкет был первым сановником в государстве и при определённых способностях мог стать всемогущим. Таковым, например, был диойкет Аполлоний в правление Птолемея II.

Хора

Все населённые пункты, кроме трёх полисов, входили в хору (др.-греч. χώρα — земля, страна), то есть не имели самоуправления. Хора делилась на номы (это деление сохранилось с древнего времени), которые во многом продолжали быть обособленными. Номы делились на топархии, а те, в свою очередь, — на комы. У Геродота и Страбона упоминается наименьшая единица деления — арура (др.-греч. ἄρουρα), мера земельной площади у греков — около 0,024 га, у египтян — около 0,2 га. Последний объясняет что «такое точное и мелкое деление необходимо из-за постоянного смешения границ, причиняемого Нилом во время разливов».

Функции номархов перешли к стратегам (др.-греч. στρατηγός — полководец, вождь). Секретарь, ведавший всем делопроизводством нома, назывался царским секретарём. Соответствующие должности были и в топархиях и комах. Назначение на них зависело от диойкета.

Деятельность всех этих должностных лиц была тесно связана с финансовыми чиновниками, также подчинявшимися диойкету. Главным финансистом в номе был эконом (др.-греч. οἰκονόμος — управляющий домом, хозяин). До нас дошла «Инструкция эконому» III века до н. э., дающая ясное представление о его обязанностях. По сути, на экономе лежала забота о всей хозяйственной жизни нома. Проверять его деятельность должен был контролёр.

В административном центре находилась касса (трапеза) во главе с трапезитом (др.-греч. τραπεζίτης — меняла, банкир), выполнявшая разнообразнейшие денежные операции и прежде всего принимавшая новые поступления. Там же располагался главный склад зерна (тесавр — др.-греч. θησαυρός — сокровищница, казнохранилище, кладовая) под управлением ситолога (от др.-греч. σιτολογία — собирание хлеба или съестных припасов). Трапеза и тесавр имели отделения на местах.

Полисы

В Эллинистическом Египте, в отличие от Державы Селевкидов, полисы не играли значительной роли. Во всём государстве их было лишь три: Александрия, Навкратис (старая греческая колония) и Птолемаида (основана Птолемеем I). В то же время значимы были древние египетские города, хотя и не имевшие самоуправления: Мемфис, Фивы, Гермополь, Гераклеополь и другие. Полисы не принадлежали к хоре и не входили в управление нома. Граждане полиса составляли городскую общину и объединялись в филы (др.-греч. φυλή — род, колено, племя) и демы (др.-греч. δῆμος — народ; область, страна), подобно тому, как это было в Греции. В Навкратисе и Птолемаиде они избирали совет города и некоторых должностных лиц. В Александрии, так как она была столицей, городского совета не было. Это был город огромного числа национальностей: здесь жили македоняне, греки, фракийцы, критяне, иранцы, выходцы из Малой Азии, иудеи, сирийцы и египтяне. Последние были лишены каких-либо политических прав. Остальное же население объединялось по этническому признаку в политевмы (др.-греч. πολίτευμα — способ управления государством, политический принцип; управление государством; государственное устройство), независимые друг от друга и подчинявшиеся лишь царской администрации. Степень их самоуправления была неодинаковой.

Александрия была крупнейшим эллинистическим городом, важнейшим центром ремесла и торговли. Географ Страбон (64/63 до н. э. — 23/24 н. э.) писал:

Это единственное во всём Египте место и для торговли на море, благодаря его превосходной гавани, и для торговли сухопутной, потому что всё легко свозится по реке и собирается в таком пункте, который представляет наибольший в мире рынок.

Александрия была отстроена по плану архитектора Дейнократа Родосского и имела регулярную планировку. Город делился на пять кварталов. В царском квартале располагались дворец Птолемеев, театр, Мусейон, библиотека, гробница Александра Македонского.

Жречество

Отношение Птолемеев к жречеству было двояким: с одной стороны, самостоятельность этого класса была несколько урезана, но в то же время жрецы всячески поддерживались царями как очень влиятельная социальная сила. Из многих надписей известно, что Птолемеи даровали множество земель вместе с их доходами местным божествам.

Во главе любого храма стоял архиерей (др.-греч. ἀρχιερεύς — верховный жрец, первосвященник), или эпистат (др.-греч. ἐπίσταθμος — начальник), представлявший местное жречество при общении с правительством. Периодически созывались съезды жрецов (синоды — от др.-греч. σύνοδος — сходка, собрание). За храмами сохранялись особые права, например, право убежища.

Храмы в Египте всегда были крупными хозяйственными центрами. Особенно это было заметно в Фиваиде, где располагались храм Гора в Эдфу, храм Исиды на острове Филы и другие. Храмы обладали определёнными привилегиями в области ремесленного производства. Например, правом производства сезамного масла, что было монополией государства, правом на изготовление особых тканей. Жрецы получали денежное пособие из казны и собирали приношения с верующих.

Законодательство. Судебная власть

Все стороны хозяйственной и социальной жизни Египта регулировались определёнными указами и постановлениями, некоторые из которых дошли до нашего времени. Это, например, постановление 261 года до н. э. о рабовладении и так называемый «Податной устав» 257 года до н. э. Египетское эллинистическое право представляло собой удивительное переплетение греческого и древнеегипетского законодательств. Для египетского и греческого населения существовали различные суды, равно как для полисов и хоры. Вопросы между греками и египтянами решались в общем судилище.

Наука и культура

Просвещение

В продолжение эллинистического периода Египет теряет свою культурную самобытность и постепенно вливается в общеэллинистический мир, становясь его неотъемлемой частью. Главным научно-культурным центром этого периода становится Александрия, а её ядром была известная Александрийская библиотека (крупнейшая в эллинистическом мире), образовавшаяся на базе Мусейона и объединявшая, наряду с Пергамской, виднейших учёных и писателей той эпохи. В двух этих библиотеках складывались подчас совершенно различные научные школы, соперничавшие между собой. Среди работавших в Александрии были такие знаменитые люди, как:

• Евклид, основоположник современной «евклидовой» геометрии (геометрии линейного пространства).
• Архимед, проживший некоторое время в Александрии, механик, показавший всю свою изобретательность при осаде Сиракуз римлянами.
• Аристарх Самофракийский, глава александрийской грамматической школы, предложивший принцип аналогии в образовании форм слова.
• Дионисий Фракийский, написавший первый в истории греческого языка учебник грамматики.
• Эратосфен, изложивший основы географии.
• Страбон, автор большого труда по географии, содержащего бесценные сведения о Древнем мире.
• Клавдий Птолемей, астроном, предложивший геоцентрическую систему мира, удерживавшуюся в сознании людей более полутора тысячелетий.
• Гиппарх, составивший обширный каталог звёздного неба и придумавший шкалу звёздных величин по блеску, используемую до сих пор.
• Аполлоний Пергский, автор фундаментального труда о конических сечениях.
• Аристарх Самосский, создавший первую в истории человечества гелиоцентрическую систему мира.

Библиотека перенесла пожар в 48—47 годах до н. э., однако продолжала оставаться самой большой и после этого. В 273 году, когда римский император Аврелиан брал Александрию, библиотека была разрушена.

• Манетон из Себеннита — историк, написавший для Птолемея «Историю Египта»

Литература

Литература этого периода является закономерным продолжением греческой литературы.

Художественная литература

Одним из виднейших александрийских учёных был Каллимах из Кирены (около 310—240 до н. э.), важнейший поэт III века до н. э., создатель сорокатомной переписи фондов Александриской библиотеки. Он писал произведения самых различных жанров: гимны, эпиграммы, трагедии, комедии и прочие. Другим знаменитым поэтом был Аполлоний Родосский (около 295—215 до н. э.), сделавший попытку возрождения эпической поэзии в пространной поэме «Аргонавтика». В то же время появлялись и новые жанры: Феокрит (конец IV — первая половина III века до н. э.) ввёл идиллию, Геронд — мимы.

Историография

Эллинистический Египет впервые увидел жанр историографии: до этого никаких подобных трудов в Египте не создавалось, а события прошлого описывались в исторических романах, в которых реальность была перемешана с вымыслом.

В III веке до н. э. египетский жрец Манефон (конец IV — первая половина III века до н. э.) из города Себеннита написал «Историю Египта» — огромный труд на греческом языке. Это произведение не имело особого успеха у современников, но сохранившиеся фрагменты дают представление о необычайной ценности его работы. Именно Манефон предложил схему деления истории Египта, которая сохранилась до нашего времени (на периоды и династии).

Монументальное искусство

Монументальное искусство Древнего Египта осталось в далёком прошлом. Однако и в эллинистическую эпоху было построено несколько поразительных строений. Главным из них является Фаросский маяк — одно из «семи чудес света». Маяк был построен архитектором Состратом Книдским около 280 года до н. э. на острове Фарос, чтобы освещать кораблям вход в гавань, и своей высотой превышал 100 метров. Возможно, это был первый маяк в истории человечества и вне сомнения, это было величайшее создание античного мира. Строение простояло полторы тысячи лет, а затем было разрушено.

Изобразительное и прикладное искусство

Религия

Ещё при Птолемее I образовался новый культ бога Сараписа, соединившего в себе важнейшие черты греческого и египетского пантеонов. Его почитание быстро распространилось по всей территории страны.

Особенностью Эллинистического Египта явилось также массированная практика введения в религиозный повседневный быт культа обожествленных и божественных монархов. Культ царя в Египте эпохи Птолемеев достиг, пожалуй, своего наивысшего расцвета.

Интересные факты

• Около 250 года до н. э. в Египет были ввезены дромедары (одногорбые верблюды).

Литература

• История древнего мира. Том II. Расцвет древних обществ, «Наука», Москва, 1989 ISBN 5-02-016781-9
• Кузнецов Д. В. Эллинистический Египет: основные тенденции развития в конце IV — второй трети I вв. до н. э.: Учебное пособие. — Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2005. — 196 с.[window.edu.ru/window_catalog/files/r62223/%D0%94.%D0%92.%20%D0%9A%D1%83%D0%B7%D0%BD%D0%B5%D1%86%D0%BE%D0%B2,%20%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%BE%D0%B1%D0%B8%D0%B5.pdf]
• [antika-vlast.at.ua/load/drevnjaja_grecija/istorija/ladynin_i_a_moskva_osnovnye_ehtapy_carskogo_kulta_ptolemeev_v_kontekste_obshhej_ehvoljucii_egipetskogo_ehllinizma/10-1-0-13 Ладынин И. А. (Москва) Основные этапы царского культа Птолемеев в контексте общей эволюции египетского эллинизма // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Под редакцией профессора Э. Д. Фролова. Выпуск 3. Санкт-Петербург, 2004. С. 145—184]
• А. Б. Ранович. [www.sno.pro1.ru/lib/ranovich_ellinizm_i_ego_istoricheskaya_rol/index.htm Эллинизм и его историческая роль]. — Москва: Издательство АН СССР, 1950. — 264 с.

Отрывок, характеризующий Эллинистический Египет

– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.