Хяюхя, Симо

Симо Хяюхя
фин. Simo Häyhä
Прозвище	фин. Valkoinen Kuolema (Белая смерть)
Дата рождения	17 декабря 1905(1905-12-17)
Место рождения	Раутъярви, Выборгская губерния, Российская империя
Дата смерти	1 апреля 2002(2002-04-01) (96 лет)
Место смерти	Хамина, Финляндия
Принадлежность	Российская империя Российская империя → Финляндия Финляндия
Годы службы	1922—1940
Звание	младший лейтенант
Сражения/войны	Советско-финская война: Битва при Колле
Награды и премии

Симо Хяюхя (фин. Simo Häyhä; 17 декабря 1905 — 1 апреля 2002, Хамина) — финский снайпер. Один из самых результативных снайперов в мировой истории. По различным данным, он застрелил от 542 до 742 красноармейцев (документально подтверждено 219 убитых), в ходе Советско-финской войны 1939—1940. Разница связана с учётом или неучётом применения автоматического оружия, из которого он уничтожил около 200 советских солдат.

Детство

Родился в селении Раутъярви в Выборгской губернии, недалеко от Иматры (сейчас рядом граница с Россией) в семье крестьян. Был седьмым ребёнком из восьми детей.

Ходил в народную школу в Миетиля и со старшими братьями работал на земле. В семье любили рыбачить и охотиться.

Сразу по достижении 17 лет вступил в местный охранный отряд, где тренировался в снайперской стрельбе и удачно показал себя в соревнованиях снайперов среди Выборгского отделения этой организации.

Военная служба

В 1925 году начал служить в финской армии в Райвола, во втором велосипедном батальоне. Поступил в школу унтер-офицеров и окончил её унтер-офицером первого велосипедного батальона в Терийоки. Снайперскую подготовку Хяюхя получил лишь более чем через 9 лет службы в крепости Утти в Коувола.

Советско-финская война (1939—1940)

Во время Советско-финской войны (1939—1940) назначен служить снайпером, где служил постоянно до тяжёлого ранения в самом конце войны. Хяюхя служил в том числе в Колла, в 6-й роте 34-го пехотного полка Аарне Йутилайнена, прозванного за службу во французском легионе Марокканский ужас. Здесь заметили, что Хяюхя также чрезвычайно умело использует пистолет и автомат.

Количество убитых противников

За три месяца участия в боевых действиях, вплоть до ранения, Хяюхя уничтожил около 500 солдат противника огнём из винтовки, и ещё более 200 из пистолета и пистолета-пулемета. Количество убитых советских солдат бралось в подсчёт со слов самого снайпера и при подтверждении товарищей, считались только убитые наверняка. Не бралось в расчёт, когда по одной цели стреляло несколько снайперов. По свидетельству Роберта Брантберга (fi), за один только день 21 декабря 1939 года Хяюхя застрелил рекордное количество, — 25 советских солдат. За три первых декабрьских дня общий счёт был 51 солдат. Окончательный итог назвать невозможно, поскольку трупы оставались на советской стороне. Дело запутывается ещё тем, что достижения Хяюхя использовали как оружие пропаганды: пресса создала миф о герое уже в самом начале войны.

Ранение

6 марта 1940 в Колла Хяюхя был тяжело ранен. Разрывная пуля попала ему в левую половину лица. Нижняя часть его лица была изуродована и челюсть раздроблена. Хяюхя эвакуировали в бесчувственном состоянии в тыл, и очнулся он лишь 13 марта 1940 года, в день окончания войны. После ранения Хяюхя в войсках распространилась молва, что он умер от ран. Он лечился в Ювяскюля и в Хельсинки. Ранение требовало после войны длительного ухода и частых операций. Челюсть восстановили взятой из бедра Хяюхи костью. В результате тяжёлой травмы Хяюхя не взяли на службу в войну 1941—1944, несмотря на его ходатайства.

Тактика

Хяюхя использовал предназначенное для охранных корпусов снайперское оружие — винтовку M/28-30 шпиц (фин. Pystykorva) (под номером 60974). В отличие от снайперов противника предпочитал стрелять с открытого прицела. Таким прицелом можно было быстрее поймать цель в отличие от оптического прицела, чьи стёкла легко покрывались инеем зимой. Блеск линз также зачастую выдавал расположение снайпера. Применение оптического прицела вынуждало снайпера держать голову на несколько сантиметров выше, что значительно повышало риск быть убитым.

Есть сведения, что помимо винтовки он использовал пистолет-пулемёт Suomi

Хяюхя также развил снайперскую технику и тактику в подходящих зимних условиях. Он, например, замораживал водой наст перед стволом винтовки, чтобы при выстреле снег не взлетал, держал снег во рту, чтобы пар от его дыхания его не выдал. Толстая одежда выравнивала пульс и дыхание. Пользой для Хяюхя был и его маленький рост — 152 см. Было легче спрятаться. Наибольшее расстояние, с которого Хяюхя убивал, достоверно — около 450 метров.

Награды

Хяюхя получил Орден Креста Свободы 1-го и 2-го класса, обычно только офицеры награждались этим орденом 3-го и 4-го класса. В качестве особенного отличия Хяюхя получил 17 февраля 1940 подаренную шведом Евгением Йохансоном снайперскую винтовку Сако (фин. Sako). К тому времени Хяюхя застрелил по непроверенным данным уже 219 красноармейцев. Он и ранее получал подобные подарки, например карманные часы и шерстяные перчатки. Армия организовала широкое освещение в прессе вручения этой винтовки.

Вскоре после войны маршал Маннергейм присвоил капралу-снайперу сразу звание младшего лейтенанта. За финскую историю никто другой не получал такого повышения. Хяюхя был также в списке кавалеров Рыцарского Креста Маннергейма в 1941, но не получил его. За сражение в Колла он получил Крест Колла в серебряном исполнении под номером 4.

После войны

После войны Симо Хяюхя работал земледельцем в Руоколахти (Южная Карелия). Он занимался разведением собак и охотой; поохотиться с ним вместе на лося приезжал и президент Урхо Кекконен.

Когда у Хяюхя спросили в 1998 году: как из него вышел такой хороший снайпер, он ответил лаконично, одним словом: «Тренировка». По характеру он был скромным человеком, никогда не возвышал себя и не хвастался своими заслугами. Он очень редко давал интервью и упоминал о сделанном лишь при необходимости.

Хяюхя работал долгое время в составе руководства общества Братства Битвы при Колла. Последние годы он провёл в Хамине в доме-хосписе для ветеранов. Незадолго до его 96-летия на вопрос журналиста: чувствовал ли он, когда стрелял, угрызения совести, — Хяюхя ответил отрицательно. «Я делал то, что приказывали, и так хорошо, как только мог».

Разное

Слава о Симо Хяюхя распространялась в рядах финской армии и поднимала боевой дух солдат. Например, Брантберг описывает случай: на одной позиции появился опытный наводчик, умело корректирующий огонь советской артиллерии. Наблюдатели отметили, что стереотруба появляется всегда в одном месте и в одно время. Когда стало известно о прибытии Симо Хяюхя, настроение заметно улучшилось: «Симо с ним разберётся». В первую вылазку Симо успел выпустить три пули и уничтожил корректировщика. Во второй день он дождался, когда заменивший его человек поднимет стереотрубу и двумя пулями выбил её линзы. Советская артиллерия тут же начала яростный обстрел, но результатом был один раненый в тылу.

В массовой культуре

9-я композиция шестого студийного альбома Coat of Arms шведской пауэр-метал группы Sabaton White Death (рус. Белая смерть) посвящена Симо Хяюхя.

Литература

• Suomen Kansallisbiografia 1-10 + hakemisto, часть 4. Suomalaisen Kirjallisuuden Seura / Biografiakeskus, 2003—2007. ISBN 951-746-441-X  (фин.)
• Илмари Хурмеринта; Юкка Виитанен (ред.): Suomen puolesta — Mannerheim-ristin ritarit 1941—1945. Хельсинки: Ajatus, 1994. ISBN 951-9440-28-3  (фин.)
• Роберт Брантберг: [kotisivu.suomi.net/brantberg/Sotasankarit%20-%20Simo%20Hayha.htm Tarkka-ampujan joululahja], 2004  (фин.)
• Yksi laukaus — yksi osuma. Helsingin Reservin Sanomat, 19.5.2006, № 4, с. 5. Helsingin Seudun Reserviläispiiri ry.  (фин.)
• Риитта Хейсканен: Talvisodan ampujalegenda oli vaitelias mies. Helsingin Sanomat, 6.4.2002  (фин.)
• Юкка-Пекка Лаппалайнен: Kollaa kesti, niin myös Simo Häyhä. Helsingin Sanomat, 6.12.2001  (фин.)

Ссылки

• [www.lki.ru/text.php?id=5046 Охотники Второй мировой]
• [rus.postimees.ee/?id=196065 Лучший снайпер в истории войн]
• [www.yle.fi/suuretsuomalaiset/100_suurinta/index.php?top100_id=74&nominee_id=0&place=0&gender=0&alive=0&province=0 Suuret suomalaiset — Симо Хяюхя]  (фин.) (недоступная ссылка — история)

Отрывок, характеризующий Хяюхя, Симо

– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.