Пыталово

Город Пыталово Герб Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Псковская областьПсковская область Муниципальный район Пыталовский Городское поселение Пыталово Координаты 57°04′00″ с. ш. 27°55′00″ в. д.57.06667° с. ш. 27.91667° в. д. / 57.06667; 27.91667    Глава Ирина Ивановна Васильева Основан 1863 Прежние названия до 1925 — Пыталово (латыш. Pitalova) до 1938 — Яунлатгале до 1945 — Абрене Город с 1933 Высота центра 80 м Население ↘5406 человек (2016) Названия жителей пыта́ловцы, пыта́ловец Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 81147 Автомобильный код 60 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=58253501 58 253 501] Официальный сайт [pytalovo.reg60.ru/ o.reg60.ru] Пыталово Москва Псков Пыталово Пыталово

К:Населённые пункты, основанные в 1863 году

Пыта́лово (в 1925—1937 годах — Яунлатгале (латыш. Jaunlatgale); в 1938—1945 годах — Абрене, латыш. Abrene) — город (с 1933) в России, административный центр Пыталовского района Псковской области. Составляет муниципальное образование «Пыталово» (со статусом «городское поселение» — в границах города).

Город расположен на реке Утроя (приток Великой), в 102 км к югу от Пскова и в 48 км к юго-западу от О́строва. Железнодорожный узел.

История

Этимология

В специальной литературе топоним «Пыталово» производится от антропонима «Пыталов». У псковских краеведов есть также версия, основывающаяся на народных преданиях: в 1766 году землями здесь владел гвардейский поручик Пыталов.

Существует латышская версия, что название «Пыталово» произошло от названия средневекового латгальского раннефеодального государственного образования Талава (латг. Talova, латыш. Tālava) и означает «земля у Талавы» (Pietalava), однако сама территория современного Пыталово находилась рядом с другим государственным образованием — «у Атзеле», территорию которого иногда включают в крайне восточный ареал Талавы (также вероятно название Талавской башни в Изборской крепости произошло от Талавы). Несмотря на наличие такой версии в самой Латвии, в 1925 году, исходя из неё исконно латгальский топоним «Пыталово», однако, был переименован в Яунлатгале («Новая Латгалия»), а в 1938 году — в Абрене. В специальной литературе топоним «Абрене» ассоциируется с латышским abra (букв. — «квашня»), что широко употребляется в микротопонимии в названиях лугов, полей, пастбищ, лесов и т. п., обозначая, видимо, увлажненные понижения. Обоснованием для переименования приводят некую версию о нахождении в XIII—XV веках якобы у современного Пыталово или на Вышгородецкой горе Абренского замка, однако сами эти земли были порубежными, и в окружающей местности под 1341 годом впервые упоминается русская Кокшинская волость, на которую часто нападали ливонцы, а под 1427 годом письменно впервые упоминается о русском православном храме в соседнем же Вышгородке, а под 1476 годом говорится об основании там же русской крепости, которую в 1480 году разрушили ливонцы.

XVIII—XIX века

В материалах крестьянской ревизии за 1782 год впервые упоминается населённый пункт Вышгородецкой волости Островского уезда Псковской губернии под названием Пыталово, представлявший собой тогда небольшое сельцо, в котором проживало 13 крестьян. В списке населённых пунктов последней четверти XIX века упоминается второе название сельца Пыталово — Ново-Дмитриевское. В 1863 году, вскоре после завершения строительства Петербурго-Варшавской железной дороги (1852—1862 гг.), на её 345-й версте — между станциями Жогово (совр. Ритупе) и Пондеры (совр. Пундури) — был построен полустанок Пыталово. Он располагался неподалеку от сельца и получил по нему своё название, а в 1881 году стал полноценной станцией. В 1883 году Островским уездным земским собранием было принято решение о строительстве моста через реку Утроя в Пыталово.

XX век

С нескольких жилых домов, построенных рядом с полустанком (позже — станцией) Пыталово, и начал свою историю пристанционный посёлок с тем же именем. В 1904 году вместо дощатого здания для пассажиров, находившегося рядом с центральной платформой станции Пыталово, был построен новый железнодорожный вокзал.

В январе 1918 года на территории Островского уезда была установлена Советская власть. Однако в годы Гражданской войны Пыталово не раз переходило из рук в руки: 23 февраля 1918 года в посёлок вступили войска германских интервентов, в ноябре 1918 года Советская власть в Пыталово была восстановлена, но в январе 1920 года посёлок и его окрестности заняли войска Латвийской республики.

В составе Латвии

Согласно условиям подписанного 11 августа 1920 года Рижского мирного договора, часть территории Островского уезда — бо́льшая часть Вышгородецкой (в том числе Пыталово), бо́льшая часть Толковской, почти вся Качановская и незначительная часть Грибулевской волостей — была передана Латвии и включена в состав Лудзенского уезда.

К 1925 году Пыталово было переименовано в Яунлатгале (латыш. Jaunlatgale — дословно «Новая Латгалия») и 1 апреля 1925 года стало центром вновь образованного Яунлатгальского уезда, к которому отошла северная часть Лудзенского уезда. В Яунлатгале были зарегистрированы евангелическо-лютеранская, римско-католическая и православная общины. В 1929—1931 годах в центре Яунлатгале был построен деревянный православный храм Николая Чудотворца (архитектор В. М. Шервинский), напоминающий своим обликом шатровые храмы Русского Севера. Ещё в 1924 году была заложено здание Яунлатгальской евангелическо-лютеранской церкви (архитектор П. Кундзиньш), освящённое только в 1936 году (ныне — здание городского музея).

В 1933 году посёлок Яунлатгале получил статус города. Его население было многонациональным и многоконфессиональным. По состоянию на 1935 год, в Яунлатгале проживали русские (626 чел., или 50,4 % из 1242 жителей), латыши (479 чел., или 38,6 %), евреи (61 чел., или 4,9 %), белорусы (25 чел., или 2,0 %), поляки (24 чел., или 1,9 %), эстонцы (10 чел., или 0,8 %), литовцы и др.. На конец 1935 года в городе насчитывалось 114 домов — 105 одноэтажных и 9 двухэтажных (среди них было 6 кирпичных домов, 103 деревянных и 5 смешанных). Действовали гимназия, двухгодичная сельскохозяйственная школа, латышская и русская основные школы. 1 апреля 1938 года город обрёл новое имя — Абрене.

После создания Латвийской ССР летом 1940 года, в составе делегации Народного Сейма Латвийской ССР, присутствовавшей на проходившей со 2 по 6 августа 1940 сессии Верховного Совета СССР, Абренский уезд представлял второй секретарь уездного комитета партии, бывший подпольщик П. О. Дергач.

В годы Великой Отечественной войны

22 июня 1941 года гитлеровская Германия напала на СССР. Уже на пятый день войны самолёты люфтваффе обрушили бомбовые удары на вышедший из Абрене в сторону Пскова поезд, повредив железнодорожное полотно, которое быстро восстановили абренские железнодорожники. В деревнях Абренского уезда появились гитлеровские диверсанты, переодетые в форму советских солдат и офицеров; для борьбы с ними по инициативе уездного комитета партии в Абрене был создан истребительный батальон, в который вступило 300 человек.

Уже 30 июня на подступах к Абрене завязались кровопролитные бои. Город обороняла 181-я дивизия, входившая в состав 27-й армии генерал-майора Н. Э. Берзарина. Но отстоять Абрене не удалось, и 5 июля 1941 года в город вошли немецкие танки.

Настали тяжёлые дни оккупации. У Баластницкой горы неподалеку от Абрене солдаты специальных подразделений оккупационных войск и карательные отряды из их местных пособников без суда и следствия расстреливали советских активистов и захваченных в плен красноармейцев (всего в течение первого месяца оккупации на территории Абренского уезда было расстреляно около 3 тыс. советских граждан. Переполненными оказались тюрьмы; территорию бывшей гимназии и часть домов напротив железнодорожной станции оккупанты обнесли забором из колючей проволоки и превратили в концентрационный лагерь. Молодёжь угоняли на каторжные работы в Германию.

На зверства оккупантов в Абрене и Абренском уезде народ ответил массовым сопротивлением. Здесь возникла широко разветвлённая сеть подполья, возглавлявшаяся антифашистским комитетом (создан Домиником Каупужем, Павлом Дергачом, Фёдором Ларионовым и Владимиром Константиновым). Группа подпольщиков действовала, в частности, на железнодорожной станции Абрене; железнодорожники по заданию комитета выводили из строя паровозы, взрывали цистерны с горючим, похищали из вагонов оружие и доставляли его боевым группам. В сентябре — октябре 1943 года вблизи Абрене партизаны провели ряд диверсий на железной дороге: началась «рельсовая война».

22 июля 1944 года в ходе Псковско-Островской наступательной операции город Абрене был освобождён воинами 56-й и 364-й стрелковых дивизий 123-го стрелкового корпуса генерал-майора В. А. Вержбицкого (действовал в составе 54-й армии генерал-лейтенанта С. В. Рогинского 3-й Прибалтийского фронта).

В составе РСФСР

23 августа 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР в составе РСФСР была образована Псковская область. В её состав со ссылкой на просьбы населения (среди которого преобладали русские) и представления Президиума Верховного Совета Латвийской ССР и Президиума Верховного Совета РСФСР передавалась восточная часть Абренского уезда, включавшая город Абрене и шесть волостей: Каценскую (Kacēnu), Упмальскую (Upmales), Линавскую (Linavas), Пурвмальскую (Purvmalas), Аугшпилсскую (Augšpils) и Гавровскую (Gauru); при этом в тексте Указа упоминались Толковская, Качановская и Вышгородская (Вышгородецкая) волости (в соответствии с административным делением на 1920 год).

Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 16 января 1945 года на переданной территории были образованы Качановский и Пыталовский районы. Город Абрене, переименованный в Пыталово, стал районным центром одноимённого района (с перерывом с 3 октября 1959 по 12 января 1965 года, когда Пыталовский район был сначала упразднён, а затем восстановлен).

С освобождением города начинается восстановление хозяйства. В 1945 году в Пыталово были созданы райпромкомбинат (действовали кирпичное и известковое производства, изготавливались телеги, сани, мебель) и пищекомбинат (выпускавший варенье, повидло, хлебный квас).

Город рос и благоустраивался. В 1962 году в нём был построен крупный льнозавод, позднее — швейно-галантерейная фабрика. В 1970-е гг. построено около 70 многоэтажных жилых домов и производственных зданий.

1990-е годы

В 1990-х гг. население Пыталово столкнулось с серьёзными экономическими трудностями. Город захлестнула волна безработицы. Из промышленных предприятий города продолжали работу только швейная фабрика и типография; льнозавод, молокозавод и другие предприятия прекратили существование.

XXI век

После восстановления государственной независимости Латвии она длительное время предъявляла к России территориальные претензии по поводу Пыталово и прилегающих территорий. Претензии основывались на том, что Латвия, рассматривая себя как продолжателя Латвийской Республики 1918—1940 годов, отрицала законность передачи восточной части Абренского уезда в состав РСФСР и ссылалась при этом на мирный договор 1920 года. 27 мая 2005 года на встрече с коллективом газеты «Комсомольская правда» президент Российской Федерации В. В. Путин, комментируя эти территориальные претензии, произнёс свою известную крылатую фразу: «Не Пыталовский район они получат, а от мёртвого осла уши».

В 2007 году был положен конец многолетнему спору. 27 марта премьер-министры России и Латвии М. Е. Фрадков и А. Калвитис подписали в Москве договор о государственной границе, в котором Латвия официально отказалась от претензий на Пыталовский район. 17 мая парламент Латвии принял закон о ратификации договора, а 29 мая закон был утверждён президентом Латвии. 18 декабря договор был ратифицирован Россией; в тот же министры иностранных дел обеих стран М. Риекстиньш и С. В. Лавров обменялись в Риге ратификационными грамотами, что означало вступление договора в силу.

Население

Численность населения
1959	1970	1979	1989	1996	1998	2000
3453	↗4099	↗5173	↗7100	↗7300	↘7200	→7200
2001	2002	2005	2006	2007	2008	2009
↘7100	↘6806	↘6600	↘6500	↘6400	↘6200	↘6114
2010	2011	2012	2013	2014	2015	2016
↘5826	↘5819	↘5687	↘5574	↘5447	↘5424	↘5406

Культура

В 1987 году в Пыталово заработал Музей дружбы народов, являющийся филиалом Псковского музея-заповедника. В музее представлены такие экспозиции и выставки, как «История Пыталовского края», «Сыграй, старинный патефон…», «Край в годы буржуазной Латвии 1920—1940 гг.»

Архивные источники

• РГИА, ф. 229, оп. 9, д. 3. «Об открытии для пассажирского движения полустанции Пыталово Петербурго-Варшавской ж. д.»

Литература

• [web.archive.org/web/20141006075356/www.derjavapskov.ru/files/materials/819/del%201.djvu Административно-территориальное деление Псковской области (1917—2000): Справочник. 2-е изд. Кн. 1] / Архивное управление Псковской обл.; Гос. архив Псковской обл. — Псков, 2002. — 464 с. — ISBN 5-94542-031-X.  Проверено 3 апреля 2015.  [www.webcitation.org/6SVOKPuIx Архивировано из первоисточника 11 сентября 2014.]
• Васильев В. В.  Пыталово. — Л.: Лениздат, 1978. — 71 с. — (Города Псковской области).
• Vilberts Krasnais „Latviskā jaunlatgale, apgabala vēsturiskie likteņi”. — Rīga 1937.
• Ainārs Zelčs „Abrene 2002”. — Lauku avīze, Rīga 2014. ISBN 9984878910

Ссылки

• [pytalovo.reg60.ru/ Городское поселение «Пыталово», официальный сайт]
• [www.mojgorod.ru/pskovsk_obl/pytalovo/index.html Пыталово в энциклопедии «Мой город»]

Отрывок, характеризующий Пыталово

– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.