Hageland Aviation Services
Поделись знанием:
К:Авиакомпании, основанные в 1981 году
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
| ||||
| Дата основания | ||||
|---|---|---|---|---|
| Базовые аэропорты | ||||
| Хабы | ||||
| Размер флота |
33 | |||
| Пунктов назначения |
76 | |||
| Штаб-квартира | ||||
| Руководство |
Джеймс Твето (президент) | |||
| Сайт |
[www.hageland.com/ eland.com] | |||
Hageland Aviation Services — американская авиакомпания местного значения со штаб-квартирой в городе Анкоридж (Аляска, США), выполняющая регулярные пассажирские и чартерные перевозки между небольшими аэропортами штата Аляска[1].
Портом приписки авиакомпании и её главным транзитным узлом (хабом) является Международный аэропорт Анкоридж имени Теда Стивенса, в качестве вторичного хаба перевозчик использует Аэропорт имени Уили Поста-Уилла Роджерса в городе Барроу (Аляска)[2].
Содержание
История
Авиакомпания Hageland Aviation Services была основана в 1981 году в Маунтин-Вилладж (штат Аляска) бизнесменами Джеймсом Твето и Майком Хейгелендом. Первоначально флот перевозчика состоял из одного самолёта Cessna 180[2].
Впоследствии Hageland Aviation Services стала дочерним подразделением управляющего холдинга HoTH, Inc. наряду с тремя местными авиакомпаниями Frontier Flying Service, Arctic Circle Air и Era Aviation. Четыре авиационных перевозчика холдинга в настоящее время работают под общим брендом Frontier Alaska и имеют самый крупный флот и самую большую маршрутную сеть среди других авиакомпаний в штате Аляска.
В марте 2007 года в штате авиакомпании работало 172 сотрудника[2].
Флот
По состоянию на январь 2010 года воздушный флот авиакомпании Hageland Aviation Services состоял из следующих самолётов[3]
- 1 Beech 1900C Cargo
- 1 Cessna 180
- 1 Cessna 206
- 19 Cessna 207
- 17 Cessna Caravan 675B
- 4 Reims/Cessna F406
Маршрутная сеть
В 2007 году Hageland Aviation Services выполняла регулярные пассажирские рейсы по следующим пунктам назначения[4]:
- Акиачак (KKI) — Аэропорт Акиачак
- Акиак (AKI) — Аэропорт Акиак
- Алаканек (AUK) — Аэропорт Алаканек
- Эмблер (ABL) — Аэропорт Эмблер
- Анкоридж (ANC) — Международный аэропорт Анкоридж имени Теда Стивенса (хаб)
- Аниак (ANI) — Аэропорт Аниак
- Анвик (ANV) — Аэропорт Анвик
- Алмаутлак (ATT) — Аэропорт Алмаутлак
- Атказук (ATK) — Аэропорт Атказук имени Эдварда Барнелла
- Барроу (BRW) — Аэропорт имени Уили Поста-Уилла Роджерса (хаб)
- Бартер-Айленд/Кактовик (BTI) — Аэропорт Бартер-Айленд LRRS
- Бетел (BET) — Аэропорт Бетел
- Бревиг-Мишн (KTS) — Аэропорт Бревиг-Мишн
- Бакленд (BKC) — Аэропорт Бакленд
- Чефорнак (CYF) — Аэропорт Чефорнак
- Чевак (VAK) — Аэропорт Чевак
- Чуатбалак (CHU) — Аэропорт Чуатбалак
- Крукид-Крик (CKD) — Аэропорт Крукид-Крик
- Дедхорс (SCC) — Аэропорт Дедхорс
- Диринг (DRG) — Аэропорт Диринг
- Ик (EEK) — Аэропорт Ик
- Элим (ELI) — Аэропорт Элим
- Эммонак (EMK) — Аэропорт Эммонак
- Гамбелл (GAM) — Аэропорт Гамбелл
- Головин (GLV) — Аэропорт Головин
- Грейлинг (KGX) — Аэропорт Грейлинг
- Холи-Кросс (HCR) — Аэропорт Холи-Кросс
- Хупер-Бей (HPB) — Аэропорт Хупер-Бей
- Калскаг (KLG) — Аэропорт Калскаг
- Кейсиглек (KUK) — Аэропорт Кейсиглек
- Киана (IAN) — Аэропорт имени Боба Бейкера
- Кипнек (KPN) — Аэропорт Кипнек
- Кивалина (KVL) — Аэропорт Кивалина
- Кобек (OBU) — Аэропорт Кобек
- Конгиганак (KKH) — Аэропорт Конгиганак
- Котлайк (KOT) — Аэропорт Котлайк
- Коцебу (OTZ) — Аэропорт имени Ральфа Вайена
- Койук (KKA) — Аэропорт Койук имени Альфреда Адамса
- Куэтлек (KWT) — Аэропорт Куэтлек
- Квигиллингок (KWK) — Аэропорт Квигиллингок
- Маршалл (MLL) — Аэропорт Маршалл имени Дона Хантера
- Меориек (MYU) — Аэропорт Меориек
- Маунтин-Вилладж (MOU) — Аэропорт Маунтин-Вилладж
- Ньюток (WWT) — Аэропорт Ньюток
- Найтмьют (NME) — Аэропорт Найтмьют
- Ноатак (WTK) — Аэропорт Ноатак
- Ном (OME) — Ном (аэропорт)
- Нурвик (ORV) — Аэропорт имени Роберта (Боба) Куртиса
- Нуйксут (NUI) — Аэропорт Нуйксут
- Нунам-Икуа (SXP) — Аэропорт Шелдон-Пойнт
- Нанапитчек (NUP) — Аэропорт Нанапитчек
- Пайлот-Стейшн (PQS) — Аэропорт Пайлот-Стейшн
- Пойнт-Лей (PIZ) — Аэропорт Пойнт-Лей LRRS
- Порт-Кларенс (KPC) — База береговой охраны Порт-Кларенс
- Куинхаджак (KWN) — Аэропорт Куинхаджак
- Ред-Девил (RDV) — Аэропорт Ред-Девил
- Рашен-Мишен (RSH) — Аэропорт Рашен-Мишен
- Савунга (SVA) — Аэропорт Савунга
- Скаммон-Бей (SCM) — Аэропорт Скаммон-Бей
- Селавик (WLK) — Аэропорт Селавик
- Шагелук (SHX) — Аэропорт Шагелук
- Шактулик (SKK) — Аэропорт Шактулик
- Шишмарёв (SHH) — Аэропорт Шишмарёв
- Шаньнак (SHG) — Аэропорт Шаньнак
- Слитмьют (SLQ) — Аэропорт Слитмьют
- Сент-Мерис (KSM) — Аэропорт Сент-Мерис
- Сент-Майкл (SMK) — Аэропорт Сент-Майкл
- Стеббинс (WBB) — Аэропорт Стеббинс
- Теллер (TLA) — Аэропорт Теллер
- Токсук-Бэй (OOK) — Аэропорт Токсук-Бэй
- Талуксак (TLT) — Аэропорт Талуксак
- Тантутулиак (WTL) — Аэропорт Тантутулиак
- Тунунак (TNK) — Аэропорт Тунунак
- Уналаклит (UNK) — Аэропорт Уналаклит
- Уэйнрайт (AIN) — Аэропорт Уэйнрайт
- Уайт-Маунтин (WMO) — Аэропорт Уайт-Маунтин
Авиапроисшествия и несчастные случаи
- 8 ноября 1997 года. Самолёт Cessna 675B, выполнявший регулярный рейс 500, разбился вблизи Аэропорта имени Уили Поста-Уилла Роджерса по причине закончившегося в полёте топлива. Все восемь человек, находившиеся на борту самолёта, погибли.
Напишите отзыв о статье "Hageland Aviation Services"
Примечания
- ↑ «[www.hageland.com/contactus.html Contact Us].» Hageland Aviation Services. Retrieved on November 3, 2009.
- ↑ 1 2 3 Directory: World Airlines, Flight International (3 апреля 2007), стр. 89.
- ↑ [www.hageland.com/aircraft.html Hageland Aviation Services]
- ↑ [www.hageland.com/locations.html Hageland Aviation Services: Locations]
Ссылки
- [www.hageland.com Официальный сайт авиакомпании Hageland Aviation Services]
Отрывок, характеризующий Hageland Aviation Services
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
