Агню, Гарольд

Гарольд Агню
англ. Harold Agnew
Место рождения:	Денвер, Колорадо
Место смерти:	Солана-Бич, Калифорния
Научная сфера:	Физика
Место работы:	Металлургическая лаборатория Чикагского университета, Лос-Аламосская национальная лаборатория
Альма-матер:	Денверский университет, Чикагский университет
Научный руководитель:	Энрико Ферми
Известен как:	Третий директор Национальной лаборатории в Лос-Аламосе.
Награды и премии:	Премия Эрнеста Лоуренса (1966) Премия Энрико Ферми (1978)

Гарольд Мелвин Агню (англ. Harold Melvin Agnew; 28 марта 1921, Денвер, Колорадо, США — 29 сентября 2013, Солана-Бич, Калифорния, США) — американский физик, известный как научный наблюдатель атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, а позднее третий директор Национальной лаборатории в Лос-Аламосе.

В 1942 году Агню присоединился к группе учёных Металлургической лаборатории Чикагского университета, которая занималась исследованиями радиоактивных материалов и ядерных реакций в рамках Манхэттенского проекта. Стал одним из создателей первого в мире ядерного реактора — Чикагская поленница-1. В 1943 году перешёл в Лос-Аламосскую лабораторию, где работал с генератором Кокрофта-Уолтона. После окончания войны вернулся в Чикагский университет, где закончил свою дипломную работу под руководством Энрико Ферми.

В 1949 году Агню вернулся в Лос-Аламос и принял участие в испытании термоядерного взрывного устройства 1 марта 1954 года на атолле Бикини (Маршалловы острова). Стал главой подразделения по разработке ядерного оружия в 1964 году. Также с 1955 по 1961 год был сенатором штата Нью-Мексико. С 1961 по 1964 год являлся научным консультантом Верховного главнокомандующего объединёнными вооружёнными силами НАТО в Европе. С 1970 по 1979 год работал директором Лос-Аламосской лаборатории, а когда ушёл в отставку, то стал президентом и главным исполнительным директором компании General Atomics, занимающейся проектами в области ядерных технологий. Умер в своём доме в Солана-Бич, штат Калифорния, 29 сентября 2013 года.

Ранние годы и образование

Гарольд Мелвин Агню родился в Денвере, штат Колорадо, 28 марта 1921 года. Он был единственным ребёнком в семье каменотёса. Среднее образование получил в одной из школ Денвера, после чего поступил в Денверский университет на химический факультет. Был неплохим спортсменом, в составе сборной университета по софтболу выиграл чемпионат. Закончил обучение в январе 1942 года, получил стипендию на обучение в Йельском университете.

После японской бомбардировки Пёрл-Харбора, вынудившей Соединённые Штаты вступить во Вторую мировую войну на Тихоокеанском театре военных действий, Гарольд и его девушка Беверли, окончившая ту же школу в Денвере и Денверский университет, попытались присоединиться к авиационному корпусу армии Соединённых Штатов. Однако, их переубедили подписывать документы на зачисление. Вместо этого, Джойс Стернс, глава физического факультета Денверского университета, убедил Агню перейти вместе с ним в Чикагский университет, где Стернс стал одним из руководителей Металлургической лаборатории. У Агню было достаточно кредитов для продолжения обучения, у Беверли нет. 2 мая 1942 года Гарольд и Беверли поженились в Денвере. После этого они переехали в Чикаго, где Беверли стала секретарём Ричарда Доана, главы Металлургической лаборатории. У Агню и Беверли было двое детей: дочь Нэнси и сын Джон.

В Металлургической лаборатории Агню работал с Энрико Ферми, Уолтером Зинном и Гербертом Андерсоном. Принимал участие в строительстве первого в мире ядерного реактора — Чикагская поленница-1. Первоначально Агню работал с измерительными приборами. Счетчики Гейгера калибровались с использованием радона и бериллия, в результате чего Агню получил слишком высокую дозу радиации. Затем он был переведён на работу по установке графитовых блоков, служащих замедлителями нейтронов в реакторе. Был свидетелем первой контролируемой цепной ядерной реакции 2 декабря 1942 года.

Агню и Беверли перешли в Лос-Аламосскую лабораторию в марте 1943 года. Вместе с Бернардом Вальдманом они сначала поехали в Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне, где мужчины демонтировали генератор Кокрофта-Уолтона и ускоритель частиц, в то время как Беверли вела учёт фрагментов. После этого детали были морем отправлены в Нью-Мексико, где Агню и Беверли встретили груз и перевезли в Лос-Аламосскую лабораторию. Беверли продолжила работать секретарём, сначала у Роберта Оппенгеймера, научного руководителя Манхэттенского проекта, позже у Роберта Бачера, главы физического подразделения. Работа Агню в это время заключалась в повторной сборке ускорителя заряженных частиц, который впоследствии был использован для экспериментов группы Джона Мэнли.

Когда экспериментальную работу свернули, Агню был переведён в проект «Альберта», одну из секций Манхэттенского проекта. Там он работал в группе Луиса Альвареса, основной задачей которой было следить за выходом ядерных взрывов. Агню, вместе с Альваресом и Лоуренсом Джонсоном, придумал способ измерения выхода ядерного взрыва путём сбрасывания датчиков давления на парашютах и считывания показаний с самолёта. В июне 1945 года на военно-транспортном самолёте Douglas C-54 Skymaster он был был доставлен на Тиниан, остров в архипелаге Марианские острова в Тихом океане. Первой задачей Агню на острове стала установка его измерительной аппаратуры на американский стратегический бомбардировщик Boeing B-29 Superfortress The Great Artiste.

6 августа 1945 года, во время атомной бомбардировки Хиросимы, Агню, вместе с Альваресом и Джонсоном, летал в качестве научного наблюдателя на The Great Artiste, пилотируемом Чарльзом Суини, который следовал за Enola Gay, стратегическим бомбардировщиком Boeing B-29 Superfortress, сбросившим атомную бомбу «Малыш» (англ. Little Boy) на Хиросиму. Он взял с собой кинокамеру и снял единственные существующие кадры бомбардировки Хиросимы с воздуха.

После окончания войны Агню поступил в Чикагский университет, где закончил свою дипломную работу под руководством Энрико Ферми. Агню и Беверли жили с Ферми и его семьёй из-за послевоенной нехватки жилья. В 1948 году Агню получил степень магистра наук, а в 1949 году доктора философии, выполнив диссертацию на тему «Бета-спектры Cs-137, Y-91, Cl-147, Ru-106, Sm-151, P-32, Tm-170».

Лос-Аламос

По окончании обучения Агню вернулся в Лос-Аламос в качестве сотрудника Национального исследовательского фонда и работал над развитием оружия в физическом подразделении. В 1950 году он был переведён в проект по разработке термоядерного оружия, став главным инженером испытания термоядерного взрывного устройства 1 марта 1954 года на атолле Бикини (Маршалловы острова). Стал главой подразделения по разработке ядерного оружия в 1964 году.

С 1955 по 1961 год был сенатором штата Нью-Мексико. Он был первым сенатором штата от округа Лос-Аламос. Сенаторы работали без оплаты труда, получая только суточные в размере пяти долларов. Так как эта деятельность отнимала у него только 30 дней в чётные года и 60 дней в нечётные, он был в состоянии продолжать работу в Лос-Аламосе, беря отпуск на время сенаторской работы. Он попытался реформировать законодательство Нью-Мексико, определяющее минимальные надбавки на алкоголь. Его попытка в 1957 году оказалась неудачной, однако, позже, в 1963 году, закон был изменён.

С 1961 по 1964 год Агню являлся научным консультантом Верховного главнокомандующего объединёнными вооружёнными силами НАТО в Европе. Также на протяжении многих лет он по совместительству занимал некоторые консультационные позиции в военном ведомстве. С 1957 по 1968 год он был членом Научно-консультативного совета ВВС США. С 1966 по 1970 год был председателем Консультативной группы по науке Командования боевого развития Армии США. С 1966 по 1970 год был членом Научного оборонного совета. С 1966 по 1974 год являлся членом Научно-консультативной группы Армии США. С 1978 по 1984 год входил в Научный совет Армии США.

В 1970 году Агню стал директором Лос-Аламосской лаборатории, насчитывающей к тому времени до 7000 сотрудников. За время его управления произошли значительные перемены. Его предшественник Норрис Брэдбери, восстановил лабораторию с нуля после войны; многие сотрудники, которых он пригласил, приблизились к пенсионному возрасту. При Агню в лаборатории была разработана пробная версия подземного защитного комплекса, было завершено строительство научного центра по изучению нейтронов, был приобретён первый суперкомпьютер Cray-1, проводилось обучение инспекторов Международного агентства по атомной энергии. Агню удалось получить разрешение на разработку в лаборатории термоядерной боеголовки W76, используемой в баллистических ракетах подводных лодок UGM-96A Трайдент I С-4 и UGM-133A Трайдент II (D5); а также термоядерной боеголовки W78, используемой в межконтинентальных баллистических ракетах наземного базирования Минитмен. Поддержка со стороны Комиссии по атомной энергии прекратилась, однако, во время энергетического кризиса 1970-х годов лаборатория исследовала альтернативные виды топлива.

Поздние годы

В 1979 году Агню ушёл из Лос-Аламосской лаборатории и стал президентом и исполнительным директором компании General Atomics, занимающейся проектами в области ядерных технологий. Эту должность он занимал до 1985 года. В своём письме об отставке Дэвиду Саксону, главе Калифорнийского университета, Агню писал, что на его решение повлияла неудовлетворённость политикой администрации университета и отсутствие пропаганды лаборатории, а также разочарование из-за несправедливого распределения финансирования Министерством энергетики США между Лос-Аламосской лабораторией и Ливерморской лабораторией.

С 1974 по 1978 год Агню председательствовал в Генеральном консультативном комитете Агентства по контролю над вооружением и разоружением. С 1982 по 1989 год работал научным советником Белого дома. С 1968 по 1974 год и с 1978 по 1987 год был членом Консультативной группы космической безопасности NASA. В 1988 году стал адъюнкт-профессором Калифорнийского университета в Сан-Диего. В 1978 году получил премию Энрико Ферми. Наряду с Хансом Бете, первым получил медаль Лос-Аламосской национальной лаборатории. Также был членом Национальной академии наук США и Национальной инженерной академии США.

Сторонник тактического ядерного оружия, Агню в 1970 году отметил, что Вьетнамский мост «Пасть дракона», на уничтожение которого обычным оружием потребовалось произвести более 800 вылетов, можно было бы уничтожить всего одной ядерной бомбой. В 1977 году в одной из статей Агню утверждал, что использование нейтронного оружия могло бы обеспечить «тактическое» преимущество по сравнению с обычным оружием, особенно по отношению к Восточному блоку. Агню утверждал, что, не затрагивая броню техники, нейтроны, произведенные взрывом, могли бы проникнуть внутрь и в течение нескольких десятков минут убить или сделать экипаж полностью неэффективным. Так как нейтронная бомба имеет более низкий побочный ущерб, то область её применения гораздо шире, чем у оружия деления, что обеспечивает её значительное преимущество.

Беверли умерла 11 октября 2011 года. У Агню был диагностирован хронический лимфолейкоз. Он умер в своем доме в Солана-Бич, штат Калифорния, 29 сентября 2013 года. Он завещал, чтобы его кремировали, а пепел похоронили вместе с Беверли на кладбище в Лос-Аламосе.

В 2005 году в интервью BBC Агню заявил: «Около трёх четвертей ядерного арсенала США разработано под моим руководством в Лос-Аламосе. Это и есть моё наследство».

Литература

• Robert Krauss, Amelia Krauss. The 509th Remembered: A History of the 509th Composite Group as Told by the Veterans Themselves, 509th Anniversary Reunion, Wichita, Kansas October 7–10, 2004. — Buchanan, Michigan: 509th Press, 2005. — ISBN 978-0-923568-66-5.
• Mary Palevsky. [digital.library.unlv.edu/objects/nts/1115 Interview with Harold M. Agnew]. — University of Nevada, Las Vegas Libraries, 2005.
• David Roybal. Taking on Giants: Fabián Chávez, Jr. and New Mexico Politics. — Albuquerque: University of New Mexico Press, 2008. — ISBN 978-0-826344-36-6.

Отрывок, характеризующий Агню, Гарольд

Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.