Архитектура Хорватии

Архитектура Хорватии (хорв. Hrvatska arhitektura) — развитие архитектуры на территории современного государства Хорватии в Юго-Восточной Европе охватывает период фактически с начала н. э. до настоящего времени и проходит в той или иной степени все основные этапы развития европейской архитектуры, претерпевая многочисленные влияния стран и народов, которые в тот или иной период истории контролировали земли нынешней Хорватии.

Особенностью архитектуры Хорватии является тесное переплетение на протяжении всей истории культурных традиций Запада и Востока. Другой важной чертой развития зодчества на землях Хорватии был относительно ранний и высокий уровень их урбанизации, ведь в стране много городов, основанных ещё в античный или средневековый период. Несомненной вершиной архитектурного творчества на территории Хорватии стало зодчество периода Далматинского Ренессанса; значительное влияние на хорватскую архитектуру имело также пребывания в составе Австро-Венгрии, что позволило работать в хорватских городах многим архитекторам, как австрийским, так и представителям других национальностей со всей империи, что в целом определило современный внешний вид многих городов, в том числе и столицы страны Загреба. Создание хорватского государства (в форме объединения с соседними южнославянскими странами), и окончательное обретение независимости (1991) также стало толчком для усиленного развития и осовременивания архитектуры Хорватии.

Античность и Средневековье

На территории Хорватии сохранились остатки укрепленных поселений, руины многочисленных античных, главным образом римских, городов на побережье Адриатического моря (Салона близ современного Солина). Римская античность особенно ощущается в Пуле — здесь находится прекрасно сохранившийся амфитеатр (I в. до н. э. — I в. н. э.), арка Сергия и храм Августа (I в. н. э.), а также в Сплите — Дворец Диоклетиана, нач. IV в.

К раннему византийскому периоду относятся Евфразиева базилика в Порече (III—VI вв.), украшенная мозаиками, которые по художественной ценности сопоставимы с мозаиками Равенны в Италии, а также базилика V—VI вв в Салоне (современный Солин).

В конце IХ — в начале ХП века, в период фактически самостоятельного хорватского государства, в зодчестве воплощались как центральноевропейские, так и византийские традиции. До сих пор сохранились постройки (или их остатки) этого периода, как культовые, так и светского назначения. Это, в частности, одна из крупнейших церквей IX века редкого для Хорватии ротондового типа Церковь Святого Доната в Задаре, что является крупнейшим сооружением дороманского периода на территории страны, также базилики в Задаре и Трогир), княжеские дворцы (например, в Биячах вблизи Сплита).

Романский стиль проник в Хорватию в конце XII века из Северной Италии и Центральной Европы (церковь св. Кршевана, 1175 и другие в Задаре).

С XIII века господствующим архитектурным стилем на хорватских землях стала готика. Этот стиль характерен для архитектуры городов Крка, Раба, Трогира (кафедральный собор и портал Радована, 1240) и для Пазина. Готическими являются также древнейшие образцы застройки в столице страны Загребе — это, в частности, кафедральный собор XIII в. и церковь св. Марка).

В XV—XVI веках в связи с угрозой османского нашествия усилился рост укрепленных городов (крепостные укрепления в Загребе). В целом же города Адриатического побережья сохраняли регулярный план застройки, унаследованный ещё с античных времен, в то время как города Северной Хорватии имели нерегулярную планировку и скученную малоэтажную застройку. Во многих торговых городах на побережье Далмации в средневековье строили каменные здания городских коммун, базилики с отдельными колокольнями. Строгие фасады церквей украшались аркатурами. Наивысшим достижением романской скульптуры являются резные двери кафедрального собора в Сплите (1214, мастер Андрей Бувине). Города Северной Хорватии выполняли роль крепостей и возводились исключительно для защиты от нападений турок (Велики Табор с мощными башнями, XVI в. и Карловац). В Славонии и в Загорье недалеко от Загреба сохранились многочисленные замки знати (Тракошчан). В основном эти замки в плане имели форму неправильного многоугольника с мощными приземистыми башнями (замок в Вараждине, бывшей столице Хорватии до её переноса в Загреб).

Далматинский Ренессанс

На хорватской Адриатике этот же период отметился переходом от романского стиля и готики к Возрождению. Ренессанс определил внешний вид многочисленных далматинских и островных городов — Дубровника, Шибеника, Осора, Пага, Хвар и Корчулы.

Вершиной далматинского ренессанса является собор святого Иакова в Шибенике, который возводился более века в 1431—1536 гг. (освящение храма состоялось в 1555 году) целая плеяда талантливых зодчих, в том числе Юрай Далматинец и Никола Флорентинец.

Дубровник по количеству ренессансных памятников, прекрасно сохранившиеся до наших дней, можно сравнить лишь с Венецией и некоторыми другими городами Италии — крепостные стены и башни, общественные сооружения, церкви, дома и дворцы (Княжий двор 2-й половины XV в., таможня и монетный двор, дворец Спонца начале XVI века и т. д.).

В Центральной Хорватии черты ренессанса проявились в миниатюре и редких образцах алтарной живописи, подвергшихся воздействиям Южной Германии и Нидерландов.

Барокко, классицизм, историзм

Во 2-й половине XVI—XVIII веке строительство на территории Хорватии резко сократилось из-за османского нашествия и австро-турецкой войны.

На смену ренессансу пришло барокко — этот стиль определил архитектурное лицо Вараждин, Беловар, Вуковара. В северохорватских городах (Вараждин, Пожега, Славонский Брод, Вуковар, Беловар, Дарувар т.д.) барокко проникало в середине XVII века благодаря итальянским и австрийским архитекторам. В XVIII веке в стиле барокко активно строили в Риеке, Осиеци и Загребе. Яркими памятниками барокко в Хорватии являются:

• Собор Святого Вита, Риека (1638—1727);
• Церковь св. Екатерины, Загреб;
• Церковь святого Власия, Дубровник (начало XVIII века);
• дворец Оршич-Раухов, Загреб (конец XVIII века);
• дворец Пататичев, Вараждин.

В начале XIX века появились постройки в стиле классицизма — в частности, дворцы, построенные архитектором Б. Фелбингером в Загребе, в том числе дворец Елачича.

XIX век ознаменовался также хаотическим ростом городов в результате развития промышленности и первыми попытками введения регулярных планов застройки (в Загребе, 1880-е годы). Хотя другие хорватские города сохраняли средневековую нерегулярную застройку вплоть до середины XX века. Активнее развивался именно Загреб (общественные здания, парки и Мирогой, что является одним из красивейших кладбищ в Европе), а также Осиек и Риека.

Во 2-й половине XIX века господствующим в хорватской архитектуре стал историзм — построен ряд общественных зданий в духе неоренессанса и необарокко, строительством руководили преимущественно иностранные архитекторы:

• Югославянская академия наук и искусств (теперь Хорватская) в Загребе, 1879 — 80;
• здания театров в хорватских городах, в том числе в строительстве или реконструкции которых участвовали сверхпопулярные во всей Европе Бюро Фельнер & Гельмер — Загребский и Риекский театры, а также возведенное Е. Векетти и А. Безичем здание Сплитского городского театра.

Источники, ссылки и литература

• Архитектура (раздел) в ст. Хорватия / / Украинская Советская Энциклопедия . — 2-е издание. — Т. 12. — М.: Главная редакция УСЭ, 1985. — С. 168—169
• [www.leotour.com.ua/ru/croatia/architecture/ Архитектура Хорватии на туристическом портале www.leotour.com.ua]  (рус.)
• Radovan Ivančević, Umjetničko blago Hrvatske, Zagreb 1993  (хорв.)
• Комелова Г., Уханова И. Сплит. Дубровник. (серия «Города и музеи мира»), М.: «Искусство», 1976. — 206 С.

См. также

• Бауэр, Хинко

Отрывок, характеризующий Архитектура Хорватии

– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.