Бой в Жёлтом море

Бой в Жёлтом море
Основной конфликт: Русско-японская война
Место боя в Жёлтом море
Дата	10 августа (28 июля по старому стилю) 1904 года
Место	Жёлтое море (37°57′ с. ш. 122°15′ в. д.37.96383° с. ш. 122.25817° в. д. / 37.96383; 122.25817   )
Итог	Победа японского флота
Противники
Российская империя Японская империя
Командующие
В. К. Витгефт † П. П. Ухтомский Хэйхатиро Того
Силы сторон
6 броненосцев, 4 бронепалубных крейсера, 8 эскадренных миноносцев 4 броненосца, 2(4) броненосных крейсера, 1 броненосец 2-го класса, 9 бронепалубных крейсеров, 18 эскадренных миноносцев, 30 миноносцев
Потери
168 убитых и раненых ([tsushima.org.ru/bibl_rjw_isl_artil.htm#1. См. с. 23]) 208 убитых и раненых ([tsushima.org.ru/bibl_rjw_isl_artil.htm#1 См. с. 23])

Бой в Жёлтом море (яп. 黄海海戦 Kōkai kaisen) 10 августа 1904 года (28 июля по старому стилю) — второе морское сражение Русско-японской войны между русской 1-й эскадрой флота Тихого океана и Объединённым флотом Японии. Итоги сражения оказали решающее воздействие на дальнейший ход боевых действий на море.

Цели сторон

После начала тесной блокады Порт-Артура русское верховное командование пришло к выводу, что флот не должен связывать свою судьбу с судьбой крепости, и эскадра должна быть готова к прорыву во Владивосток. 7 августа (25 июля) 1904 г. японская осадная артиллерия начала бомбардировку гавани Порт-Артура; учитывая, что деблокирование Порт-Артура могло произойти не раньше сентября, дальнейшее нахождение 1-й Тихоокеанской эскадры в гавани неизбежно должно было привести к её уничтожению.

Целью русской эскадры, в соответствии с приказом Главнокомандующего морскими силами на Дальнем Востоке адмирала Алексеева, являлся прорыв из осаждённого Порт-Артура во Владивосток и соединение с Владивостокским отрядом крейсеров. Японский флот стремился воспрепятствовать прорыву и сохранить тем самым господство на море.

Силы сторон

1-я эскадра флота Тихого океана:

• Главные силы эскадры (ВРИД командующего эскадрой контр-адмирал В. К. Витгефт) — 6 эскадренных броненосцев («Цесаревич» (флаг), «Ретвизан», «Победа», «Пересвет», «Полтава» и «Севастополь»);
• Отряд крейсеров (начальник отряда контр-адмирал Н. К. Рейценштейн) — 4 бронепалубных крейсера («Аскольд» (флаг), «Паллада», «Диана» и «Новик»);
• 8 эскадренных миноносцев — 1-е отделение «Выносливый» (под брейд-вымпелом начальника 1-го отряда миноносцев капитана 2 ранга Е. П. Елисеева), «Властный», «Грозовой», «Бойкий»; 2-е отделение «Бесшумный» (командир отделения — командир миноносца лейтенант А. С. Максимов), «Бесстрашный», «Беспощадный» и «Бурный».
• Эскадру сопровождало госпитальное судно «Монголия».

Корабли русской эскадры были укомплектованы личным составом и боеприпасами, но имели некоторый некомплект артиллерии среднего калибра (10 — 152-мм и 12 — 75-мм орудий). Впрочем, существенной роли в этом сражении средняя артиллерия не сыграла, поскольку бой вёлся в основном на дистанциях около 40-50 кабельтовых, на которых огонь орудий среднего калибра был малоэффективен. Броненосец «Ретвизан» накануне прорыва получил повреждения от огня осадной артиллерии; броненосный крейсер «Баян», подорвавшийся 27 (14) июля на мине, не смог выйти в море.

Японский Объединённый флот:

• 1-й боевой отряд (адмирал Х. Того): 4 эскадренных броненосца («Микаса», «Асахи», «Фудзи», «Сикисима») и 2 броненосных крейсера («Кассуга» и «Ниссин»);
• 3-й боевой отряд (контр-адмирал С. Дева): 1 броненосный («Якумо») и 3 бронепалубных крейсера («Кассаги», «Такасаго» и «Читосэ»).
• 5-й боевой отряд (контр-адмирал Х. Ямада): 2 бронепалубных крейсера («Хасидатэ» и «Мацусима») и 1 броненосец 2-го класса («Чин-Иен»).
• 6-й боевой отряд (контр-адмирал М. Того): 1 броненосный крейсер («Асама») и 4 бронепалубных («Акаси», «Сума», «Акицусима», «Ицукусима»).
• 18 эскадренных миноносцев и 30 миноносцев.

Корабли 5-го боевого отряда японского флота являлись устаревшими и участия в бою фактически не принимали. 2-й и 4-й боевые отряды под общим командованием вице-адмирала Камимуры (4 броненосных и 4 бронепалубных крейсера) находились в Корейском проливе, имея задачу не допустить в Жёлтое море владивостокские крейсера.

Бой вёлся в основном между отрядом броненосцев Порт-Артурской эскадры и 1-м боевым отрядом Объединённого флота, которые были примерно равны по своим боевым возможностям. Суммарное водоизмещение русских броненосцев составляло 74 700 тонн, японского 1-го боевого отряда — 75 100 тонн. Бортовой залп русских броненосцев состоял из 15 — 305-мм, 8 — 254-мм и 33 — 152-мм орудий (вес залпа 8147 кг ); бортовой залп 1-го боевого отряда включал 16— 305-мм, 1 — 254-мм, 6 — 203-мм и 40 — 152-мм орудий (вес залпа 7354 кг ). Корабли адмирала Того имели небольшое преимущество в скорости хода: 16 узлов против 13 — 15 узлов у русского броненосного отряда.

Бой

Русские корабли начали выходить из гавани Порт-Артура на внешний рейд в 4:30 10 августа 1904; в 8:30 эскадра вышла в море вслед за тральщиками. В 10.30 тральщикам была дана команда вернуться в гавань, а эскадра взяла курс на юго-восток (SO 55°).

Русская эскадра была построена в одну кильватерную колонну: головным шёл «Цесаревич» (флаг контр-адмирала Витгефта), за ним шли «Ретвизан», «Победа», «Пересвет» (флаг контр-адмирала князя Ухтомского), «Севастополь» и «Полтава». За броненосцами следовали крейсеры — «Аскольд» (флаг контр-адмирала Рейценштейна), «Паллада» и «Диана». Крейсер «Новик» шёл впереди форзейлем, а миноносцы — двумя колоннами на правом и левом траверзе флагмана. После обнаружения главных сил японского флота (около 11:30) «Новик» занял место концевого в колонне. «Монголия» следовала позади эскадры. В ходе боя колонна двигалась, в основном, 13-узловым ходом. Около 17 часов была предпринята попытка увеличить ход до 15 узлов, но «Полтава» и «Севастополь» стали отставать, и ход пришлось уменьшить.

Первая фаза боя

Огонь был открыт в 12:20 японцами с предельной дистанции в 80 кабельтовых (14,8 км). В этот момент положение японских сил было следующим (по русским данным): главные силы японцев (1-й боевой отряд) перереза́ли курс русской эскадры слева на расстоянии около 75 кабельтовых; 3-й и 5-й боевые отряды шли параллельными курсами с русскими кораблями южнее и севернее на дистанциях около 70 и 80 — 85 кабельтовых соответственно. Крейсеры 6-го боевого отряда находились к северо-востоку на дистанции до 100 кабельтовых.

В ходе первой фазы боя противники активно маневрировали: японцы пытались охватить голову русской эскадры, русские — уклониться от боя и пройти мимо японских главных сил в открытое море, а также из опасения подорваться на минах, предположительно выставленных японскими миноносцами по курсу эскадры.

Вскоре после открытия огня русская эскадра повернула влево, а японская — вправо, после чего противники разошлись на встречных курсах; средняя дистанция боя составляла 45 — 50 кабельтовых (8,3 — 9,3 км). Около 13:00 японцы перенесли огонь на русские крейсеры, которые увеличили ход вышли из линии влево, укрывшись за броненосцами и образовав параллельную кильватерную колонну крейсеров. В 13:25 перестрелка главных сил прекратилась; 3-й боевой отряд японцев ещё некоторое время обстреливал концевой броненосец «Полтава», отстававший от остальных из-за небоевой поломки в машине. В 13:45 бой ненадолго возобновился на параллельных курсах, но около 14:30 главные силы японцев вышли из боя и отстали.

В начале боя 1-е отделение миноносцев шло на правом траверзе бортов кильватерной колонны русских броненосцев, активного участия в сражении не принимало и к концу первой фазы боя заняло место впереди крейсеров. Миноносцы 2-го отделения в начале боя шли на левом траверзе бортов колонны броненосцев. В 13:30 впереди по курсу эскадры были замечены 4 японских миноносца. Заподозрив их в намерении поставить мины по курсу эскадры, лейтенант А. С. Максимов повел свои миноносцы полным ходом в атаку. После непродолжительной перестрелки, японские миноносцы отошли, а 2-е отделение заняло место впереди слева от колонны крейсеров. Во время промежутка между двумя фазами боя начальник отряда миноносцев Е. П. Елисеев получил приказание с наступлением темноты атаковать неприятельские броненосцы, но на просьбу назвать координаты точки рандеву с эскадрой конкретного ответа не получил.

В ходе первой фазы боя у русских от огня противника в наибольшей степени пострадали «Цесаревич», «Полтава» и «Аскольд» (снаряд попал в дымовую трубу, что привело к временному снижению тяги); в японском флоте получили повреждения «Микаса» и «Ниссин».

Вторая фаза боя

Благодаря преимуществу в скорости хода главные силы японского флота, к которым присоединился броненосный крейсер «Якумо» (вскоре, впрочем, вышедший из боя), постепенно вновь поравнялись с русскими броненосцами. Второй бой начался в 16:45, при этом японская эскадра находилась справа от русской; дистанция боя постепенно сокращалась с 40 до 23 кабельтовых. Около получаса бой длился с равным успехом для обеих сторон, затем японцы пристрелялись по головному «Цесаревичу».

ВРИД командующего эскадрой В. К. Витгефт находился на нижнем небронированном мостике броненосца и безучастно наблюдал за ходом боя. На неоднократные просьбы уйти в бронированную боевую рубку он ответил: «Все равно, где помирать». Около 17:30 305-мм снарядом, попавшим в фок-мачту «Цесаревича», были убиты находившиеся на мостике контр-адмирал В. К. Витгефт, флагманский штурман лейтенант Н. Н. Азарьев, младший флаг-офицер О.Н.Эллис и 3 матроса, тяжело ранен начальник штаба контр-адмирал Н. А. Матусевич и старший флаг-офицер М. А. Кедров, младший флаг-офицер мичман В.В.Кушинников и несколько моряков были ранены и отравлены газами. Чтобы не деморализовать русскую эскадру, сигнал о гибели командующего передан не был, и эскадру фактически возглавил командир «Цесаревича» капитан 1 ранга Н. М. Иванов. Приблизительно в 17:45 от попавших в рубку осколков 305-мм снаряда получили ранения и отравления газами все находившиеся в рубке: командир корабля капитан 1 ранга Н. М. Иванов, лейтенанты: старший штурман броненосца С. В. Драгичевич-Никшич (смертельно), старший артиллерийский офицер Д. В. Ненюков, старший минный офицер В. К. Пилкин, флагманский артиллерист К. Ф. Кетлинский, а также 5 матросов, в том числе рулевой. Были повреждены штуртросы, в результате чего лишившийся управления броненосец резко изменил курс влево и начал описывать циркуляцию, прорезав строй эскадры, который при этом совершенно нарушился. После продолжительного перерыва в командование кораблем вступил старший офицер капитан 2 ранга Д. П. Шумов, прекративший циркуляцию и давший сигнал «Адмирал передает командование „Пересвету“» (то есть младшему флагману контр-адмиралу князю П. П. Ухтомскому), однако на «Пересвете» были перебиты фалы и контр-адмирал не смог подтвердить сигнал о вступлении в командование. Русские броненосцы сбились в кучу.

Шедший вторым мателотом в кильватер «Цесаревичу» «Ретвизан» сначала пошёл за флагманом, но после того, как стало очевидно, что «Цесаревич» не слушается руля, вошёл в строй эскадры между «Пересветом» и «Севастополем», а затем, когда японцы начали расстреливать головной «Пересвет», изменил курс на сближение с японской эскадрой. Впоследствии этот поступок был расценён, как попытка тарана шедшего в арьергарде броненосного крейсера «Ниссин», однако наиболее вероятным представляется версия, согласно которой его командир капитан 1 ранга Э. Н. Щенснович решил пройти под кормой «Ниссина» и прорваться в одиночку через строй японской эскадры, пока головные броненосцы были заняты поворотом и не могли обстрелять «Ретвизан» через строй своих кораблей. Для собственно японского арьергарда в этот момент «Ретвизан» представлял небольшую опасность, поскольку его носовая башня не могла поворачиваться и производила выстрелы только в моменты, когда японские корабли сами попадали на прицел, а часть 6-ти дюймовых орудий была выведена из строя. Помешало «Ретвизану» попадание случайного снаряда, в результате которого Э. Н. Щенснович был ранен осколком в живот и потерял управление кораблем. «Ретвизан», находившийся в этот момент в 17 кабельтовых от противника, лёг на обратный курс и, так и не возглавив эскадру, полным ходом (значительно превышавшим ход остальных броненосцев) пошёл в Порт-Артур. Тем не менее, маневр «Ретвизана» отвлек японцев и несколько облегчил положение русской эскадры.

Около 18:00 японская эскадра повернула на север, охватывая русские броненосцы и преграждая путь к Корейскому проливу. Остальные броненосцы, возглавляемые «Пересветом», также легли на обратный курс. Главные силы японского флота, не имея сил начать преследование, продолжили движение на север и вскоре прекратили огонь.

В ходе второй фазы боя русские крейсера прикрывали броненосцы слева от торпедных атак миноносцев и легких крейсеров противника. Когда эскадренные броненосцы начали в беспорядке отступать к Порт-Артуру, крейсера вначале повернули в том же направлении, находясь справа от броненосцев и подвергаясь обстрелу со стороны японских броненосных судов. В 18:50 контр-адмирал Н. К. Рейценштейн (который ещё в промежутке между двумя фазами боя получил от нач. эскадры указание «В случае боя действовать по усмотрению») принял решение прорвать кольцо окружения, повернул на юг, форсировал ход до 21 уз. и, подняв сигнал «Всем крейсерам следовать за мной», а затем «Всем кораблям следовать за мной», атаковал броненосный крейсер «Асама». Фактически сигнал разобрали только на «Новике» и на 2-м отделении миноносцев, и к 19:40 оба крейсера прорвались мимо 3, 5 и 6 боевых отрядов японцев, получив повреждения средней тяжести. Крейсера «Диана» и «Паллада» последовали за броненосцами.

К 20:20 бой прекратился из-за наступившей темноты.

Действия после дневного боя

С наступлением темноты бой прекратился; опасаясь атак русских миноносцев, японские броненосцы и крейсеры скрылись из вида. Японские миноносцы ночью предприняли несколько атак, ни одна из которых не увенчалась успехом.

В наступившей темноте русская эскадра, лишённая управления, разделилась. Большая часть русских кораблей — броненосцы «Пересвет», «Ретвизан», «Победа», «Севастополь» и «Полтава», крейсер «Паллада», миноносцы 1-го отделения «Выносливый», «Властный» и «Бойкий», а также госпитальное судно «Монголия» — благополучно вернулись в Порт-Артур.

Отставший от эскадры из-за заметно усилившейся рыскливости «Цесаревич» ночью по решению и. о. командира повернул на юг с целью дойти до Владивостока. Позже, при сличении курсов, выяснилось, что уйти незамеченным ему помог миноносец «Бесшумный», задержавший погоней неприятельскую эскадру более, чем на два часа. На рассвете к командованию кораблем вернулся Н. М. Иванов, который, оценив повреждения, 29 июля увел «Цесаревич» в Циндао (ВМБ Германии). Крейсер «Диана», также отставший от эскадры из-за подводной пробоины, ок. 20:00 повернул на юг, отбил атаки миноносцев противника и, рассчитав, что угля до Владивостока не хватит, ушёл в Сайгон (французская колония во Вьетнаме), куда прибыл 12 августа после двух дозаправок углем в нейтральных портах. Крейсер «Аскольд», оценив на следующий день повреждения, имея две подводные пробоины и половину 6-дм артиллерии вышедшей из строя, отказался от прорыва во Владивосток и ушёл на юг, в Шанхай.

Крейсер «Новик» вскоре после боя отстал от «Аскольда» из-за необходимости осмотра холодильников, затем заправился углем в Циндао и пошёл во Владивосток, огибая Японские острова с востока. 7 (20) августа 1904 зашёл на пост Корсакова (Сахалин) для дозаправки углем, где вечером того же дня был затоплен экипажем после боя с японским крейсером «Цусима».

Из миноносцев 1-го отделения «Грозовой» оказался вечером возле «Дианы» и по приказу командира крейсера сопровождал его. Утром из-за потекших холодильников получил приказ следовать в Циндао, по пути был атакован японским крейсером, целый день 29 июля уходил от него на мелководье и 30 июля с огромным трудом, питая котлы забортной водой, прибыл в Шанхай (Китай). Из миноносцев 2-го отделения головной «Бесшумный» ночью потерял свои миноносцы, следовал самостоятельно, утром проскочил в 50 каб. впереди японской эскадры и под одной машиной пришёл в Циндао. Следовавшие парой «Бесстрашный» и «Беспощадный» утром оторвались от преследования нескольких японских крейсеров и из-за недостатка угля также ушли в Циндао. Концевой в своем отделении миноносец «Бурный» ночью отстал, рано утром налетел в тумане на камни у мыса Шаньдун и был взорван экипажем, который пешим порядком прибыл в Вэйхайвэй (английская колония в Китае).

Все корабли, прибывшие в иностранные порты, были интернированы до конца войны: в китайских и французских — по распоряжению русского командования, в германских и британских — по распоряжению властей.

Итоги сражения

В этом бою и русские, и японские корабли в ходе боя получили серьёзные повреждения, но ни один корабль не был потоплен. С материальной точки зрения поражение понесли японцы: так, флагман русских, «Цесаревич» имел исправными все орудия, и смог к концу дня восстановить управляемость, в то время как «Микаса» имела неисправными 100 % орудий главного калибра и 50 % среднекалиберных. Всего в «Цесаревич» попало по разным данным от 6 до 12 крупнокалиберных снарядов, в то время как в «Микасу» — 22. В случае, если бы бой продолжился, положение японцев стало бы ещё критичнее — ведь у них заканчивались снаряды, в отличие от русских, стрелявших реже, но, как видно из цифр попаданий, лучше целившихся. Из двадцати трех 305- и 254-мм орудий русских вышло из строя к концу боя от японского огня всего четыре, то есть 17 %, а из 66 6-дюймовых вышло из строя 11, или тоже 17 %. На японском флагмане было убито 32 человека (4 офицера), 82 ранено (10 офицеров), в то время как на «Цесаревиче» было убито лишь 12 человек и 42 — ранено. В конце сражения «Микасой», в связи с гибелью или ранением командиров, командовал уже третий по счету капитан. Крупнокалиберный снаряд, попавший в броненосец «Асахи», пробил его борт под ватерлинией около кормы и произвел сильные повреждения внутри корабля; осколками были убиты старший артиллерийский офицер и несколько матросов. В броненосный крейсер «Кассуга» попало три крупных снаряда, причинивших большие разрушения. Сильно пострадали надстройки броненосного крейсера «Ниссин», на корабле было 16 убитых (шесть офицеров) и 31 раненый. Броненосец «Чин-иен» получил попадание двумя снарядами. В тяжелый крейсер «Якумо» попал один снаряд большого калибра (с дистанции 80 кабельтовых, на японском корабле даже ещё не успели объявить боевую тревогу) было убито 9 и ранено 13 человек. Японские миноносцы тоже значительно пострадали: в эсминец «Асагири» попало два крупнокалиберных снаряда, был подбит эсминец «Мурасамэ»; миноносцы «№ 46» и «№ 40» были повреждены: первый в результате столкновения, второй — от попадания снаряда. Миноносец «№ 38» потерял управление и ход от попадания в него торпеды. Японский офицер лейтенант Сакура, участник сражения, впоследствии писал в журнале «Кайгун-Дзасси»: «В этом генеральном бою, если можно так назвать его, наши суда пострадали весьма серьезно; не было ни одного, которое не имело бы пробоины, а следствием их — и крена». Тем не менее, морское сражение 10 августа 1904 г. стало одним из переломных моментов всей Русско-японской войны, поскольку после него японский флот приобрёл полное господство на море.

Командующий 1-й эскадрой Витгефт по неясным причинам не верил в успех похода, именно в этом духе он настроил и своих офицеров, включая командиров кораблей. Эскадра рассыпалась при первых же сложностях флагмана, хотя все корабли в случае выхода из строя флагмана должны следовать за мателотом, и курс должен был определять, в случае невозможности передачи командования следующему флагману, именно командир следующего в строю за флагманом корабля. Во всяком случае, морской устав не предусматривал разбредания кораблей в произвольном порядке. Сыграли свою роль и цепь случайностей, к коим стоит отнести: два (всего за весь бой было от 6-12) с коротким интервалом времени попадания в район боевой рубки «Цесаревича», выведших из строя почти весь командный состав 1-й тихоокеанской эскадры и броненосца непосредственно(первое случилось, по свидетельствам очевидцев, после приказа Того о выходе из боя, но своим фактом заставило его отменить приказ), причём второе пришлось на момент маневра (случись это попадание во время прямолинейного движения, возможно, последствия были бы куда слабее), а также сбитые на «Пересвете» стеньги обеих мачт, что не позволило Ухтомскому вовремя взять командование на себя. В то же время на «Микасе» погибло два командира, управление кораблем принял третий, однако командующий адмирал Того остался невредим. Также следует отметить, что Витгефт отверг предложение штаба о прорыве эскадры без тихоходных броненосцев «Полтава» и «Севастополь». В этом случае эскадра имела бы как минимум равенство хода с японской. Однако Витгефт не пожелал снижения огневой мощи броненосного отряда, не располагая данными о местонахождении японских броненосных крейсеров. Владивостокский отряд вышел в море по просьбе Витгефта тоже на отвлекающий манёвр. Потеря «Рюрика» в бою 14 (1) августа оказалась бесполезной для эскадры Витгефта. Также в ходе боя командующий отверг предложение флагманского артиллериста К. Ф. Кетлинского развернуть корабли в строй фронта, позволявший, ведя бой на отступление, иметь превосходство по численности орудий ГК над японским броненосным отрядом. Этот манёвр также лишал японцев преимущества в скорости (в противном случае они вынуждены были бы сблизиться на опасное для русских бронебойных снарядов расстояние).

1-я Тихоокеанская эскадра после боя в Жёлтом море практически перестала существовать как организованная боевая сила в первую очередь в моральном смысле; было решено, что прорыв во Владивосток невозможен, после чего началась передача артиллерии, боекомплекта и личного состава эскадры на сухопутный фронт. Надежда на объединение 1ТОЭ и собиравшейся в поход из Балтийского моря 2ТОЭ окончательно растаяла. В материальном смысле повреждения японской эскадры были весьма значительны: «Микаса» нуждалась в ремонте всех башен главного калибра, а также замене треснувших бронеплит, «Асахи» был вынужден доковаться после боя. Однако к подходу эскадры Рожественского все основные корабли японцев были отремонтированы и готовы к бою.

Кроме того, адмирал Х. Того получил возможность отработать основные тактические маневры, исходя из выявленных в ходе этого сражения сильных и слабых сторон русской тактики. Русские корабли шли кильватерным строем на небольшой скорости, маневрируя лишь при крайней необходимости и вели себя пассивно, предпочитая оборонительный ответный огонь на малых дистанциях.

Литература

• Русско-японская война 1904—1905 гг. (Работа исторической комиссии по описанию действий флота в войну 1904—1905 гг. при Морском Главном Штабе), т. 3, «Морское сражение в Жёлтом море», Петроград, 1915.
• Разбор боя 28 июля 1904 г. и исследование причин неудачи действий 1-й Тихоокеанской эскадры. // Морской сборник, 1917, № 3. [web.archive.org/web/20110814025232/cruiserx.narod.ru/28july/j2800.htm]
• Титушкин С. И. Корабельная артиллерия в русско-японской войне. // Сборник статей «Гангут», Вып. 7. 1994. [base13.glasnet.ru/text/karjv/1.htm]
• Сорокин А. И. Оборона Порт-Артура. 3 изд., М.: Воениздат, 1954.
• [wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2004_N2/index.htm Балакин С. А. Морские сражения Русско-японской войны 1904—1905].

Ссылки

• [ship.bsu.by/main.asp?id=3905#3905 Энциклопедия кораблей/Бой в Жёлтом море]
• Семенов В. И. [web.archive.org/web/20080630062223/cruiserx.narod.ru/semenov.htm Морской бой 28 июля]
• [web.archive.org/web/20110814025232/www.cruiserx.narod.ru/28july/j2800.htm Разбор боя Исторической комиссией по описанию действий флота в войну 1904—1905 гг.]
• [www.5port.ru/lib/%cd%e5%ef%ee%ec%ed%ff%f9%e8%e9%20%cd.%cd.%20-%20%c2%ee%e5%ed%ed%fb%e5%20%ea%e0%f2%e0%f1%f2%f0%ee%f4%fb%20%ed%e0%20%ec%ee%f0%e5.pdf Сотворивший Цусиму] // Военные катастрофы на море. Сост. Н. Н. Непомнящий. М.: Вече, 2001. ISBN 5-7838-0832-6. Стр. 30-36

Отрывок, характеризующий Бой в Жёлтом море

Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.