Добрянский-Сачуров, Адольф Иванович

Для термина «Сачуров» см. также другие значения.

Адольф Иванович Добрянский-Сачуров
Имя при рождении:	Адольф Иванович Добрянский
Род деятельности:	общественно-политический деятель, юрист, писатель
Дата рождения:	19 декабря 1817(1817-12-19)
Место рождения:	Рудлов, Австрийская империя
Дата смерти:	19 марта 1901(1901-03-19) (83 года)
Место смерти:	Инсбрук, Австро-Венгрия
Отец:	Иван Иванович Добрянский
Мать:	Шарлотта Андреевна Сепешгазий
Супруга:	Элеонора Осиповна (Мильвиус)
Дети:	Ольга, Владимир, Мирослав, Елена, Алексия, Ирина, Вера, Борис.
Награды и премии:	(II ст.) (IV ст.) (III ст.) Орден Железной короны (III ст.)

Адо́льф Ива́нович Добря́нский-Сачу́ров (нем. Adolf Ritter von Sacsurov Dobrzanski, 19 декабря 1817, Рудлов, Австрийская империя — 19 марта 1901, Инсбрук, Австро-Венгрия) — выдающийся карпаторусский общественный деятель, юрист, писатель.

Идеолог возвращения униатов в православие, автор множества работ, посвящённых истории, этнографии, религиозной и политической ситуации в австрийской Руси. Признанный лидер карпаторусского и галицкорусского движения, поборник культурного, языкового и этнического единения австрийских русинов с русским народом в России. Дед лингвиста Г. Ю. Геровского, политика А. Ю. Геровского, художника И. Э. Грабаря, юриста В. Э. Грабаря, тесть филолога А. С. Будиловича.

Биография

Происхождение, обучение

Адольф Добрянский происходил из старинного шляхетского рода, герба Сас, который, по его автобиографическим воспоминаниям, вёлся от православного воеводы Томова Совы, который переселился с Руси в Венгрию в X веке с князем Гейзой. Большинство же польских и украинских историков (А. Виняж, М. Грушевский и др.) считают, что родоначальниками фамилии Добрянских (Добжанских, Добржанских) являются три двоюродных брата: Юрий, Занько и Дмитрий, королевские слуги из Улича, которым король Польши Владислав Ягайло (1386—1434) пожаловал (грамотой от 28 июня 1402 года) Добру в Саноцкой земле Русского воеводства. Почти все Добрянские в XVI—XIX веках пользовались шляхетским гербом «Сас» и внесены в гербовник шляхты Галицкой и Буковинской, который известен в польской геральдике с середины XIII века. Некоторые исследователи XIX века полагали, что роды-фамилии герба «Сас» (включая и Добрянских) были связаны с молдавским воеводой Сасом (1350-е гг.) из династии Драгошитов, однако каких либо документальных подтверждений эта версия не имеет. Скорее всего какая то часть родов герба «Сас» действительно вела своё происхождение из венгеро-румынских краев, но другая часть тех шляхетских родов, это автохтонное, русинское или польское население русо-влахии.

Добрянские были признаны шляхтичами, предположительно, в 1445 году жупаном Кендешем из Маковицкого панства (Мако), и шляхетство их было подтверждено Марамарошской законодательной палатой в 1763 году. Отец Адольфа — Иван Иванович Добрянский, был униатским священником, также как и дед. Матерью его была Шарлотта Андреевна, урождённая Сепешгазий (Сепешхази), дочь Левочского городского головы.

Родился Адольф Иванович в селе Рудлов, Земплинской жупы в Австрийской империи (ныне у Вранова-над-Топлей, Словакия), где его отец был настоятелем прихода. Родители Адольфа были весьма образованными, так, его мать Шарлотта Андреевна разговаривала на немецком, мадьярском, французском, латинском и русском. В семье всего было 10 детей, известность из которых помимо Адольфа приобрели Виктор и Корнилий. Читать и писать по-русски он выучился дома, а затем, когда ему исполнилось пять лет, его отправили учится немецкому языку к бабушке Варваре Сепешгазий в город Левочу, где он также пошел в гимназию, закончив два класса, до 1828 года. Затем он обучался в Рожняве, где закончил третий класс и хорошо обучился венгерскому языку, четвёртый и пятый классы окончил в Мишкольце, где ознакомился с основами православной веры. Последний класс гимназии, шестой, Добрянский проучился опять в Левоче, поблизости от которой, в селе Завадка служил его отец, переведённый из Рудлова.

Высшее образование получал в Кошицах и Эгере, по философскому и юридическому факультетам. В период обучения сформировалось его мировоззрение, духовные и общественно-политические взгляды. Будучи униатом, Добрянский духовно был ближе к православию, и рассматривал униатство не как путь от православия к католицизму, а наоборот, как способ сначала обрядово, а затем и догматически перейти к православию. Большое влияние на Добрянского имело угро-сербское православное духовенство, так, даже первую книгу на русском языке ему дал серб Исакович. Ещё студентом Добрянский проявил свои лидерские качества, став духовным вождём увлекающихся славянофильством студентов. Затем он некоторое время занимался юридической практикой, а потом поступил в Горную и лесную академию в Банской Штьявнице, где четыре года изучал горное дело и лесоводство. Там он познакомился с галичанами и россиянами, а также с другими славянами, которые приезжали учиться в Академию.

Государственная служба

В 1840 году его назначили практикантом в Виндшахт, около Банской Штьявницы, а через два года он стал там же кунстофицером. Через четыре года Добрянского наградили за отличную службу, и он был отправлен в Вену для совершенствования знаний в строительных мастерских Венско-глокницкой железной дороги под руководством лучших инженеров. В 1847 году заведующим шахтами Осипом Мильвиусом (впоследствии его тестем) он был направлен в Чехию, где открыл каменно-угольные копи, и был назначен кунстофицером в Брандейзель. Во время проживания в Чехии Добрянский познакомился с Вацлавом Ганкой, Палацким, Ригером, Гавличком и другими деятелями славянского возрождения. В марте 1848 года Добрянский получил указание вернуться в Венгрию, где в апреле он был представлен министру финансов Кошуту, а затем уехал обратно в Виндшахт, где проживала у своих родителей его жена Элеонора Осиповна (в девичестве Мильвиус) с детьми. Там он был восторженно встречен местными словаками, участвовал в выборах в угорский сейм, однако выбор был отменён на месте, в селе Немцах, а депутатом был назначен немец-мадьярон Эмерих Шембери (Шемберг). Мадьярские шовинисты видели Добрянском лидера всех славян, и собирались расправиться с ним. Разгоралась Венгерская революция, и Добрянский понял, что его жизнь в опасности. Особенно он убедился в этом, когда в сентябре отправился в отпуск в Завадку, и по дороге узнал о казни нескольких словацких патриотов. Он скрывался у своего отца на Спише и у зятя Яницкого в Мальцове у Бардейова, пока подошло австрийское войско под начальством графа Шлика. Тогда Добрянский переселился в Пряшев, где развернул деятельность по сбору подписей под прошением к императору Францу Иосифу о присоединении Угорской Руси к Галиции, что избавило бы карпаторусское население от мадьярской зависимости. В этот период в Праге проходил Общеславянский съезд (со 2 июня по 12 июня 1848), организации которого содействовал Адольф Иванович. Он не присутствовал лично на съезде, но там был представлен его проект по созданию «Русского воеводства» путём объединения Подкарпатской Руси, Буковины и Галиции, принятый с большим одушевлением. Однако вскоре ситуация обострилась, и генерал Шлик начал отступать. Добрянский, которого чуть было не захватили гонведы в феврале 1849 года, отправился в Галицию. Он остановился в Тыличе у священника Михаила Криницкого. Там 14 февраля 1849 года родился сын Адольфа Ивановича, Мирослав. Затем Добрянский перебрался в Перемышль, где познакомился с епископом Григорием Яхимовичем, а также с Полянским, Вытушинским, Ганилевичем и Иосифом Левицким.

Затем Добрянский переехал во Львов. Он поселился в архиерейском здании при соборе Святого Юра. Во Львове он принял активное участие в галицко-русском национальном движении, познакомился с Куземским, Малиновским, Лотоцким, Величковским, Петрушевичем, Зубрицким и другими, подключился к работе «Главной русской рады», участвовал в её заседаниях и в депутации, организованной Радой для поднесения галицкому наместнику графу Голуховскому прошения о присоединении Угорской Руси к Галицко-Владимирскому королевству. Затем Добрянский ездил в Вену, узнавать, отчего так долго нет ответа, встречался с заместителем министра внутренних дел, который сказал что воссоединение австрийской Руси противостоит государственным интересам. 19 апреля 1849 году Добрянского назначили гражданским комиссаром при русском войске Франца Зичия, направленном Российской империей союзной Австрии для подавления венгерского восстания. 13 июня он поступил в 3-й корпус, под начальство генерала Ф. В. Ридигера (предка Алексия II). А. И. Добрянский участвовал сражениях при Ваце и Дебрецене, принимал пленных под Вилагошем, а в селе Артанде близ Великого Варадина присутствовал при приёме Ридигером венгерской военной депутации, которая от лица всей армии изъявляла просьбу о присоединении Венгрии к России. Добрянский также отмечал факт того, что местные мадьяры, всегда неохотно предоставлявшие провиант австрийской армии, для русской армии делали это с удовольствием, так как считали австрийцев своими врагами, а русских — союзниками, и надеялись по окончании восстания принять подданство России. Деятельность Добрянского на этом посту была по достоинству оценена командованием, и он получил награды — два драгоценных пистолета от графа Паскевича, Орден Святого Владимира 4-й степени, Орден Святой Анны 3-й степени, а также медаль «За усмирение Венгрии и Трансильвании». После подавления восстания Добрянский некоторое время занимал должность верховного комиссара в Сегединском округе, но скоро был вынужден оставить работу из-за серьёзной болезни. После выздоровления он вместе с несколькими угрорусскими патриотами: доктором Висаником, Иосифом Шолтистом, Александром Яницким, Виктором Добрянским и доктором Александровичем поехал в Вену, где депутация, наделённая полномочиями от епископа Иосифа Гаганца и обеих угро-русских консисторий удостоилась приёма у императора Франца Иосифа. Делегаты изъявили просьбу о присоединении Угорской Руси к Галичине. Эта просьба удовлетворена не была, однако вскоре был образован Ужгородский округ, в котором на административные должности были назначены русины. Так, А. И. Добрянский получил пост второго окружного докладчика (референта) и правителя канцелярии в Ужгороде. Это позволило ему на новом уровне заниматься национальным возрождением Угорской Руси. По его инициативе были назначены русские чиновники, в делопроизводство введён русский язык, появились русские надписи на улицах. Это было крайне отрицательно воспринято мадьярскими силами региона, стремившимися к мадьяризации и полной ассимиляции русинов. Через пять месяцев Добрянский был отозван приказом командующего Кошицкого военного округа генералом Бордоло в Шариш, в качестве королевского комиссара для расследования должностных преступлений жупана и прочих местных чиновников. В дальнейшем он участвовал в разборах различных ситуаций в разных регионах как референт, в 1851 году был назначен секретарём первого класса при венгерском наместничестве, затем, в 1853 году членом наместнического совета в Великом Варадине, а потом переведён на эту же должность в Будапешт. Также, по сведениям нескольких источников, в 1854—1860 годах он был жупаном трёх комитатов. За всё это время ему приходилось заниматься самой разнообразной работой, начиная от урегулирования земельных конфликтов среди крестьян и заканчивая осушением болот и регуляцией рек. Эта деятельность была по заслугам оценена правительством, в 1857 году ему был дан Орден Железной короны 3-й степени а также рыцарское звание с правом прибавления к фамилии приставки Сачуров, по названию купленного им села поблизости Рудлова. В 1859 году Адольф Добрянский был избран членом-корреспондентом Императорско-королевским институтом за заслуги по химико-геологическому исследованию минеральных источников. В 1861 году он побывал с ревизией в Мукачевской тюрьме, и в этом же году участвовал в выборах в Угорский сейм, был избран депутатом, но мадьярскими властями результаты выборов были аннулированы. Он принял участие в перевыборах, снова победил, и снова результаты были аннулированы. В 1862 году Добрянский получил Орден Святой Анны 2-й степени по случаю празднования 1000-летия России, а в 1863 году ему был присвоен австрийский чин гофрата. В этом же году он принимал участие в организации общества «Словацкой матицы» в Турчанском Св. Мартине, участвовал в словацкой газете «Slovenské noviny», а также принял участие в организации вместе с А. В. Духновичем «Общества св. Иоанна Крестителя» в Пряшеве. В 1864 году он основал в Ужгороде литературное «Общество св. Василия Великого», для распространения духовной и культурно-просветительской литературы. В 1864 году Добрянский был императорским указом назначен советчиком-докладчиком венгерской придворной канцелярии в Вене (до 1867 года канцелярия была высшим правительственным органом в Венгрии). В 1865 году он всё-таки стал депутатом Угорского сейма и участвовал в его работе до 1868 года, проявив себя как политика, экономиста и оратора, выдвигая предложения по развитию местного самоуправления, реформе налогообложения, национальному самоопределению. В 1867 году он вышел в отставку с государственной службы, и полностью посвятил себя делам национального возрождения Карпатской Руси, поселившись в своём имении.

Культурно-просветительская, национальная деятельность

Живя в своём селе и занимаясь сельским хозяйством, А. И. Добрянский практически всё своё время уделял просветительской, литературной и организационной работе. Он состоял председателем «Общества св. Василия Великого», оказывал поддержку закарпатским, галицким и даже словацким печатным изданиям, большое внимание уделяя церковным вопросам. Он разработал программу, согласно которой должна была по его мнению развиваться угро-русская церковь. В 1868 году он вместе с двумя депутатами сейма озвучил эту программу. Однако мадьярам такой план не был приятен, и они стали продвигать автономию всей венгерской католической церкви, вместо отдельной автономии угро-русской униатской церкви. На соборе 1869 года, куда прибыл Адольф Добрянский в качестве представителя Земплинского округа он выдвинул требование об избрании членов особого собора угро-русской церкви, но мадьярское большинство, присутствующее на соборе, к которому примкнул Мукачевский епископ Панкович, приняло лишь автономию венгерской католической церкви. В знак протеста Добрянский покинул собор, и составил протестную ноту, в которой выразил своё несогласие с позицией участников собора. Его поддержали многие деятели угро-русской, а также румынской церквей, и в итоге решение мадьярского собора так и осталось не претворённым в жизнь.

Но этот случай не прошёл бесследно. Количество врагов Добрянского увеличилось, к ним присоединились некоторые мадьярские и мадьяронские священники. В 1871 году мадьярскими националистами было организовано покушение на Адольфа Добрянского, жертвой которого стал его сын Мирослав, получивший тяжёлые ранения в результате нападения на коляску в центре Ужгорода. Добрянский уже не мог открыто посещать угрорусские собрания, участвовать в жизни русских изданий, которые без его руководства стали значительно хиреть. Он занялся литературным трудом — за период с 1869 по 1881 году им были напечатаны «[mnib.malorus.org/kniga/105/ Политическая программа для Руси австрийской]» (1871 год), «Патриотические письма» (1873 год), «О западных границах Подкарпатской Руси, со времен св. Владимира» (1880 год), «Ответ угро-русского духовенства Пряшевской епархии своему епископу» и «Апелляция к Папе от имени угро-русского духовенства Пряшевской епархии по вопросу о ношении униатскими священниками бороды» (1881 год). В своих трудах он рассматривал как вопросы исторические, так и современные политические и духовные. При рассмотрении политической программы австрийской Руси Добрянский уделял большое внимание тому, что любая программа должна быть прежде всего основана на том, что народ населяющий австрийскую Русь, является «только частью одного и того же народа русского, — мало-, бело- и великорусского, — имеет одну с ним историю, одни предания, одну литературу и один обычай народный». Характеризуя современную ситуацию в регионе, он критиковал одинаково и «украйноманскую партию», начавшую уже в 1870-х годах проявлять себя, за вред, который она наносит русскому делу, искажая правописание и фальсифицируя историю, так и «старо-русскую», которая своим бездействием не приносит никакой пользы русскому делу. В 1875 году Адольф Добрянский на несколько месяцев съездил в Россию. Он посетил крупные города — Варшаву, Вильно, Петроград, Киев и Москву, встречался с К. П. Победоносцевым, М. Н. Катковым, И. С. Аксаковым, И. П. Корниловым, С. М. Соловьёвым и другими, был принят Цесаревичем Александром Александровичем. Осенью 1881 году Добрянский по просьбе деятелей галицко-русского движения переехал из своего имения в Чертижном во Львов. Там он возглавил борьбу галицких русинов за национальное самоопределение, которое было всячески подавляемо поляками, контролирующими этот регион. Он поселился у своего зятя, Ю. М. Геровского, юриста и русского активиста. Добрянским было обнаружено всеобщее уныние, царящее среди угнетённых русинов, а также разобщённость в их деятельности. Он решил изменить ситуацию, и с радостью включился в борьбу, что положительно сказалась на настроениях общества. Добрянского избрали председателем общества «Русское касино», служившее для встреч галичан. Он старался наладить связь между всеми галицкими патриотами, благодаря его влиянию в значительной мере было преодолено отчуждение молодёжи от старых деятелей. Кроме того, он пытался свести к минимуму разногласия «русофилов» и «украинофилов», дабы объединить всех русинов для общих целей. Но ситуация в Империи к этому времени уже изменилась, австрийские власти, раньше делавшие ставку на «русофилов», теперь поддерживали украинизацию Галиции. Деятельность Добрянского была воспринята как нежелательная, а особую угрозу в ней видели поляки, что вылилось в судебный процесс против Добрянского, его дочери Ольги Грабарь (матери художника и искусствоведа Игоря Грабаря) и ряда других русских деятелей в 1882 году (см. Процесс Ольги Грабарь). После суда, на котором они были оправданы, Добрянскому пришлось переехать в Вену.

Поселившись в Вене, Адольф Добрянский практически всё время уделял литературной деятельности. В период с 1882 по 1887 год были напечатаны сочинения по истории Галицкой Руси, о современном положении дел в Угорской Руси, по церковным вопросам, а также на темы этнографии и лингвистики. В 1883 году он подал апелляцию к Папе в защиту И. Г. Наумовича, обвинённого в схизме в ходе «Процесса Ольги Грабарь». В 1885 году русский публицист П. Ф. Левдик издал в Москве меморандум Добрянского «О современном религиозно-политическом положении австро-угорской Руси», который состоял из ответов на письма галицко-русских деятелей о задачах русской печати в Австрии. Добрянский уделял большое внимание панславизму, развивал идеи общеславянского языка. Он постоянно был окружён вниманием славян, проживающих в Вене или специально приезжавших для встречи с «патриархом» славянского национального возрождения, принимал участие в организации и работе таких славянских изданий, как «Парламентёр», «Велеград», «Славянский свет», а также обществ, таких как «Община православных чехов». В 1887 году, когда зятя Добрянского, Ю. М. Геровского с женой и детьми перевели в Тироль, он был рад поселиться поближе к родственникам и перебрался в Инсбрук. Там он прожил до конца жизни, являясь предводителем местной славянской молодёжи и написав несколько сочинений на церковные и общеславянские темы, а также по вопросам общественно-политической и церковной жизни современной России, в частности, в сочинении «Плоды учения гр. Л. Н. Толстого», «Вера и разум». Скончался Адольф Добрянский-Сачуров 6 (19) марта 1901 года в Инсбруке (Австро-Венгрия), после продолжительной болезни. Похоронен он был в селе Чертижном (ныне — у Медзилаборец в восточной Словакии) 13 (26) марта, при огромном стечении народа, обряд отпевания совершали 12 священников. Отдать последнюю дань памяти Адольфу Ивановичу пришли крестьяне окрестных сёл, его родственники, друзья и представители русских обществ австрийской Руси.

Имя Добрянского получило общество русских студентов из Пряшевщины, которые обучались в вузах Братиславы в 1932—1949 годах.

Адольф Добрянский являлся главой большой семьи, практически все его дети и внуки стали известными деятелями русского движения. Так, старшая дочь — Ольга, вышла замуж за политика Эммануила Ивановича Грабаря, родила двух сыновей — художника и искусствоведа Игоря и юриста Владимира. Дочь Елена вышла замуж за лингвиста Антона Семёновича Будиловича, от этого брака у них родился сын Борис, филолог, и дочь Лидия, ставшая женой Павла Ивановича Новгородцева. Дочь Ксения стала женой карпато-русского политика Юлиана Михайловича Геровского, из их детей прославились как русские активисты филолог Георгий и политик Алексей. Также за карпато-русских деятелей вышли замуж дочери Добрянского Ирина(за П. Ю. Гомичко) и Вера (за И. П. Продана). Кроме того, у А. И. Добрянского были сыновья — Владимир, Мирослав и Борис. Известно, что старостой современного Рудлова является родственник Адольфа Добрянского — Милан Добрянский.

Труды

• [mnib.malorus.org/kniga/105/ Проект политической программы для Руси австрийской]. 1871 г.
• Патриотические письма. 1873 г.
• О западных границах Подкарпатской Руси, со времен св. Владимира. 1880 г.
• Апелляция И. Г. Наумовича. 1883 г.
• О современном религиозно-политическом положении Угорской Руси. 1885 г.
• Наименование австро-угорских русских. 1885.
• В день праздника св. великомученика Димитрия. 1886
• Календарный вопрос в России и на Западе. 1894 г.
• Плоды учения гр. Л. Н. Толстого. 1896 г.
• Суждение православного галичанина о реформе русского церковного управления, проектируемой русскими либералами нашего времени. 1899 г.

Ссылки

• П. С. Федор. [mnib.malorus.org/kniga/290/ Краткій очеркъ дѣятельности А. И. Добрянскаго]: Лекция 19 марта 1926 года.
• Ф. Ф. Аристов. [mnib.malorus.org/kniga/030/ Карпаторусские писатели. Том I.]
• [www.pravaya.ru/ludi/450/4282 Биография на сайте «Правая.ru».]
• [www.rulex.ru/01050526.htm Биография в «Русском биографическом словаре».]
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:218368 Добрянский-Сачуров, Адольф Иванович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Добрянский-Сачуров, Адольф Иванович

И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.