Доисторические Филиппины

Доисторический период в истории Филиппин охватывает период с момента появления на архипелаге первых гоминид и до ранней письменной истории Филиппин, которая началась на рубеже 9-10 вв. н. э., когда были созданы надписи на медных пластинах — самый ранний письменный источник страны (en:Laguna Copperplate Inscription). Значительные изменения произошли со времён появления первых палеолитических культур 50 тыс. лет до н. э. и до возникновения талассократических цивилизаций 4 в. до н. э., которые расширяли сферу своей торговли и влияния вплоть до появления первых письменных памятников на архипелаге.

Палеолит

Первые свидетельства систематического использования палеолитических технологий на Филиппинах датируются примерно 50 тыс. лет до н. э., когда на Филиппинах появляются первые примитивные общины людей. Каменный век на Филиппинах закончился около 500 лет до н. э., когда появились металлические орудия, хотя каменные какое-то время сосуществуют с ними. Филиппинский антрополог Ф. Ланда Волкано называет раннюю стадию развития филиппинского общества «формационной фазой». Для него критериями деления на стадии истории Филиппин являются инновации в развитии каменных орудий, а позднее — также керамики.

Считается, что около 30000 лет назад на остров проникают негритосы, предки современного народа аэта — филиппинских аборигенов. Они происходили из Центральной Азии, прошли через Индийский субконтинент и Андаманские острова, откуда по существовавшим тогда сухопутным мостам достигли Юго-Восточной Азии. Часть негритосов поселилась в Малайзии, где от них произошла современная этническая группа Оранг-Асли, представленная семангами и сеноями, а часть перебралась на Филиппины через Калимантан. Материальных свидетельств о жизни филиппинцев того времени — таких, как злаки, краски, здания — не сохранилось. Филиппинский историк Уильям Г. Скотт считает, что гипотеза о столь раннем проникновении аборигенов является чистой спекуляцией.

Человек из Кальяо

В 2007 году Арманд Сальвадор Михарес обнаружил в пещере Кальяо (en:Callao Cave) на острове Лусон останки человека, датируемые возрастом 66,7 ± 1 тыс. лет назад, то есть почти на 20 тыс. лет более ранние, чем известный к тому времени человек из Табона (47 ± 11 тыс. лет назад). В пещере Кальяо была обнаружена третья плюсневая кость предположительно вида Homo sapiens.

Человек из Табона

До открытия человека из Кальяо, датировка которого оспаривается, древнейшими человеческими останками на Филиппинах считались окаменевшие фрагменты черепа и челюстных костей трёх разных людей, которые обнаружил 28 мая 1962 года доктор Роберт Фокс, американский антрополог, сотрудник Национального музея Филиппин. Эти фрагменты известны под общим названием «человек из Табона» по месту находки на западном побережье острова Палаван. Пещера Табон (en:Tabon Cave) была, по-видимому, мастерской каменного века, где на 4 разных археологических уровнях в главной камере обнаружены как готовые каменные отщепы, так и отходы производства каменных орудий. Древесный уголь, сохранившийся от нескольких костров, датируется радиоуглеродным методом соответственно 22000, 20000 и 7000 лет назад.

Находки в пещере Табон сохранились благодаря толстому многолетнему слою птичьего гуано. Под слоем, где обнаружены кости, находится более ранний слой верхнего плейстоцена возрастом около 45—50 тыс. лет, где обнаружены остатки костров.

Специалисты по физической антропологии, исследовавшие череп Табонского человека, считают, что он принадлежал Homo sapiens, в отличие от обитавшего здесь ранее, в среднем плейстоцене Homo erectus. Двое из учёных пришли к выводу, что челюсть по своему строению — «австралоидная», а пропорции черепа напоминают пропорции, характерные для айнов или тасманийцев; в то же время, череп не похож на черепа негритосов.

В Табонских пещерах практиковался обряд погребения в кувшинах, имевший в древности широкое распространение от Шри-Ланки до Долины кувшинов в Лаосе и Японии. Характерным примером является вторичное погребение, где найден кувшин, который в настоящее время хранится в Национальном музее, на крышке которого изображены две фигуры — одна изображает умершего со скрещенными руками, ладони прикасаются к плечам, а вторая — рулевого; обе фигуры сидят в лодке-проа, одна мачта которой была утрачена.

Вторичные дозахоронения практиковались на всех островах Филиппинского архипелага в указанный период, некоторые из них — в погребальных кувшинах. 78 погребальных сосудов из необожжённой глины обнаружены в пещере Манунггул, Палаван.

Теории миграции

Антропологи предложили несколько моделей миграции современного человека на Филиппины. С тех пор, как Х. Отли Байер предложил свою теорию волновой миграции, многочисленные исследователи занимались вопросом о том, когда и как люди впервые попали на Филиппины. Вопрос о том, попали ли они на архипелаг с юга (Малайзия, Индонезия и/или Бруней, как предполагал Байер), или с севера (через Тайвань, как предполагает австронезийская теория), был в течение десятилетий предметом жарких дебатов. Новые открытия привели к переоценке старых гипотез и созданию новых.

Теория волновой миграции Байера

Первую известную теорию доисторического заселения Филиппин представил Х. Отли Байер (en:H. Otley Beyer), основатель антропологического факультета Филиппинского университета. По мнению Байера, предки современных филиппинцев первоначально прибыли на острова через перешеек, существовавший, когда уровень моря был ниже современного, а позднее, когда архипелаг отделился от материка, новые волны поселенцев прибывали на небольших судах. Он предлагал различать несколько волн миграций:

1. «человек рассвета» — пещерные гоминиды (в концепции Байера — разновидности человека разумного), родственные таким видам, как питекантроп и синантроп (около 250000 лет назад).
2. аборигены австралоидной расы, предки современных негритосов (около 30-25 тыс. лет назад).
3. мореплаватели, предположительно носители австронезийских языков (6-5 тыс. лет назад) — первая группа, прибывшая на Филиппины по морю.
4. новая группа мореплавателей, принесшая достижения железного века — представители иной ветви австронезийских языков. Именно их культура доминировала на Филиппинах доколониального периода.

Хотя теория Байера весьма популярна на Филиппинах, к ней высказывали претензии ряд ведущих антропологов и историков. В частности, Байер не проводил различия между людьми и дочеловеческими гоминидами, считая их представителями одного вида, способными смешиваться. В целом, в настоящее время его гипотеза рассматривается как слишком упрощающая картину доисторической эпохи Филиппин.

Критика теории сухопутных перешейков

В феврале 1976 года Фритьоф Фосс, немецкий учёный, изучавший геологию Филиппин, оспорил теорию сухопутных перешейков. По его мнению, Филиппинский архипелаг никогда не был частью азиатского континента, а поднялся со дна океана в ходе подвижек земной коры под Тихим океаном, и продолжает подниматься в настоящее время. Страна расположена вдоль тектонических разломов, идущих вдоль больших океанических впадин. Мощные землетрясения, вызванные соседством с этими впадинами, привели к подъёму над уровнем моря Филиппинского архипелага. Фосс указал, что в ходе исследований земной коры 1964—1967 годов было обнаружено, что 35-километровый слой земной коры под Китаем не достигает Филиппин. Таким образом, Филиппины не могли быть в прошлом соединены сухопутным перешейком с Азиатским континентом. Вопрос о том, кем были первые поселенцы, остаётся нерешённым.

Филиппинский историк Уильям Генри Скотт указывал, что:

1. острова Палаван и Каламианес отделены от Калимантана водой, глубина которой нигде не превышает 100 метров,
2. к югу от линии, проведенной между Хошимином (Сайгоном) и Брунеем глубина Южнокитайского моря нигде не превышает 100 метров,
3. Малаккский пролив имеет (максимальную) глубину 50 метров только в одном месте.

Скотт также отмечает, что архипелаг Сулу является не пиком затопленного горного массива, соединявшего Минданао и Калимантан, а выступающим краем трёх небольших хребтов, образованных тектоническим колебанием дна моря в недавние геологические времена. По мнению Скотта, ясно, что Палаван и Каламианы не стоят на затопленном бывшем сухопутном перешейке, а представляют собой ранее выступающую рогообразную часть плеча континента, чьё южное побережье ранее находилось на месте современных островов Ява и Калимантан. Миндоро и Каламианы отделены проливом более 500 метров глубиной

Теория расселения австронезийцев Беллвуда

Популярной современной альтернативой модели Байера является гипотеза Питера Беллвуда о приходе носителей австронезийских языков с Тайваня, где в настоящее время существуют архаичные группы австронезийцев. Гипотеза о приходе австронезийцев с Тайваня основана на лингвистике, и она довольно близка модели истории австронезийских языков Роберта Бласта (en:Robert Blust), дополняя её археологическими данными.

Согласно этой модели, в 4500—4000 гг. до н. э. развитие сельскохозяйственных технологий в провинции Юньнань в Китае вызвало перенаселение, из-за чего часть местного населения была вынуждена мигрировать на Тайвань. Язык или группа диалектов этих людей легли в основу всех прочих австронезийских языков.

Примерно к 3000 г. до н. э. эти группы начали распадаться на три или четыре различных субкультуры, а к 2500—1500 гг. до н. э. одна из этих групп начала мигрировать на юг в направлении Филиппин и Индонезии, достигнув острова Борнео и Молуккских островов к 1500 гг. до н. э., где они создали новые культурные группы и где возникли новые языки.

К 1500 г. до н. э. некоторые из указанных групп начали мигрировать на запад, достигнув Мадагаскара около 1 тыс. до н. э. Другие мигрировали на восток, добравшись до острова Пасхи к середине XIII в. н. э.

Миграция всех перечисленных групп привела к распространению австронезийских языков на весьма обширной территории при сохранении между ними высокой степени лексического сходства.

Согласно этой теории, население Филиппин является потомками групп, оставшихся на Филиппинском архипелаге, тогда как все прочие носители австронезийских языков мигрировали сначала на юг, затем на восток и запад.

Теория Зольхайма о Нусантаоской сети морской торговли (теория островного происхождения)

Хотя теория Вильгельма Зольхайма о Нусантаоской сети морской торговли не рассматривает прямо вопрос о биологических предках современных жителей Южной Азии, в рамках этой теории предполагается, что направления культурной экспансии в азиатско-тихоокеанском регионе не столь просты, чтобы их можно было объяснить одной лишь миграцией. Если Беллвуд основывал свою концепцию только лишь на лингвистическом анализе, Зольхайм изучал артефакты, на основании анализа которых пришёл к выводу о существовании сети торговли и коммуникаций, которая первоначально распространилась в азиатско-тихоокеанском регионе в эпоху неолита (около 8000 — 500 гг. до н. э.). Согласно этой теории Зольхайма, именно указанная сеть, состоявшая из мореплавательских народов как австронезийского, так и иного происхождения, была ответственна за распространение определённых культурных характеристик по всему азиатско-тихоокеанскому региону.

Зольхайм предложил концепцию 4 географических регионов — центрального, северного, восточного и западного — очерчивавших распространение Нусантаоской сети морской торговли со временем. Позднее центральный регион распался на два мелких, отражающих 2 стадии культурного распространения — ранний центральный и поздний центральный. Вместо Тайваня, который большинство специалистов считают прародиной австронезийских языков, Зольхайм помещает прародину Нусантаоской сети в ранне-центральный регион на восточном побережье Вьетнама и датирует начало распространения около 9000 г. до н. э.

Далее Зольхайм предполагает, что около 5000 г. до н. э. люди стали распространяться по направлению к поздне-центральному региону, включавшему Филиппины, через островную Юго-Восточную Азию, а не через север, как предполагает теория тайваньской прародины. Поздне-центральный регион включал южный Китай и Тайвань, где, по мнению автора теории, развилась семья австронезийских языков и где возникли малайско-полинезийские языки.

Около 4000 — 3000 гг. до н. э., по мнению Зольхайма, носители этих языков распространились на восток через Северный Лусон в Микронезию, и образовали ранне-восточный регион, неся с собой малайско-полинезийские языки. Именно эти языки распространялись далее через Нусантаоскую сеть морской торговли в ходе экспансии через Малайзию до 2000 г. до н. э., а далее — по островной Индии и Шри-Ланке к восточному побережью Африки и Мадагаскару, а также на восток до острова Пасхи. Таким образом, Зольхайм соглашается с Беллвудом в том, что австронезийские языки распространялись на восток и запад с территории около Филиппин. Различие между теориями, помимо вопроса о происхождении носителей, состоит в том, что Беллвуд считает распространение линейным, а Зольхайм рисует картину в виде концентрических окружностей, которые накладывались друг на друга в районе поздне-центрального региона, включавшего Филиппины.

Автохтонная гипотеза Хокано

Гипотезу об автохтонном происхождении филиппинцев представил антрополог Ф. Ланда Хокано (F. Landa Jocano) из Филиппинского университета. В 2001 г. он выпустил статью, в которой утверждал, что существующие антропологические ископаемые данные свидетельствуют, что люди мигрировали в одно и то же время не только на Филиппины, но также на Новую Гвинею, на Борнео и в Австралию. По поводу волновой модели Байера он указывает, что нет никакого надёжного способа определить «расу» ископаемых человеческих останков; с уверенностью можно говорить лишь о том, что открытие Табонского человека доказывает, что Филиппины были населены уже 22-21 тыс. лет назад. И если это так, то первые обитатели не могли прийти с Малайского полуострова. Напротив, Хокано утверждает, что население нынешних Филиппин является продуктом долговременного процесса эволюции и миграций. Он также добавляет, что это также справедливо в отношении индонезийцев и малайцев, причём из указанных трёх народов ни один не был доминантным носителем культуры. Иными словами, он полагает, что древние люди, заселившие Юго-Восточную Азию, невозможно строго отнести к одной из трёх указанных групп. Он также считает, что филиппинскую культуру некорректно рассматривать как ориентированную на Малайзию.

Гипотеза Скотта о прибытии носителей австронезийских языков (5000-2000 гг. до н. э.)

Историк Уильям Генри Скотт цитирует в своём труде лексикостатистическое исследование 7 млн словесных пар, которое провёл лингвист Исидор Дайен. На основании этого анализа он в 1962 г. предложил два альтернативных сценария, объясняющих происхождение распространение австронезийских языков:

1. что они происходили с каких-то островов Тихого океана и распространились на запад в Азию, или
2. что они произошли с Тайваня и распространились на юг.

На основании дальнейшего исследования второй альтернативы Скотт пришёл к выводу, что филиппинские языки могли быть занесены прото-австронезийцами около 5000 г. до н. э., вероятно, с севера, после чего их потомки распространились по Филиппинскому архипелагу и за его пределы в последующие тысячелетия, поглотив или вытеснив немногочисленное автохтонное население, а их изначальный язык распался на несколько десятков взаимно непонятных языков, которые вытеснили автохтонные языки. В течение этих тысячелетий носители других австронезийских языков (например, несиоты) прибыли на Филиппины достаточно крупными группами для того, чтобы оставить следы в лексике, но недостаточно крупными, чтобы вытеснить филиппинские языки. Скотт предположил, что если этот сценарий правилен, тогда все современные филиппинские языки (кроме языков сама-баджо, число носителей которых за пределами Филиппин больше, чем на Филиппинах) возникли на архипелаге, и ни один из них не был занесён отдельной волной миграции, поскольку между ними больше общего, чем при их сравнении с языками за пределами Филиппин.

Генетические исследования

Исследование Стэнфордского университета (2001)

Исследование Стэнфордского университета, проведённое в 2001 году, показало, что Y-хромосомная гаплогруппа O3-M122 (в исследовании для неё использовался старый термин «гаплогруппа L») — наиболее распространённая Y-гаплогруппа среди филиппинцев. Эта гаплогруппа также преобладает среди китайцев, корейцев и вьетнамцев. Ещё одна Y-хромосомная гаплогруппа, O1a-M119 (по старой классификации — гаплогруппа H), также встречается среди филиппинцев. Наиболее высокая частота гаплогруппы O1a — среди аборигенов Тайваня и носителей тямского языка в Камбодже. Генетические данные показывают, что филиппинцы, широко представленные в выборке, близко родственны народу ами на Тайване.

Исследование Китайского медицинского университета (Тайвань)

Исследование, проведённое в 2002 году сотрудниками Китайского медицинского университета на острове Тайвань, показывает, что некоторые филиппинцы имеют некоторые общие генетические черты со всеми прочими жителями Азии — такими, как аборигены Тайваня, индонезийцы, тайцы и китайцы.

Исследование Университета Лидса (2008)

Проведённое в 2008 году генетическое исследование не обнаружило доказательств в пользу масштабной миграции на Филиппинский архипелаг с Тайваня. Исследование, проведенное Лидским университетом и опубликованное в журнале en:Molecular Biology and Evolution, показало, что генеалогии, связанные с митохондриальной ДНК (то есть передававшиеся по материнской линии), развивались в пределах островной Юго-Восточной Азии с тех пор, как современный человек прибыл туда около 50 тыс. лет назад. Дисперсия населения происходила по мере подъёмов уровня моря, что привело к миграции с Филиппинских островов на Тайвань в пределах последних 10000 лет.

Ранний век металла (около 500 г. до н. э. — начало н. э.)

Дополнительные сведения: en:Ancient Philippine civilization

Наиболее ранние металлические изделия появились на Филиппинах около 500 г. до н. э., и эта новая технология совпала со значительными изменениями в образе жизни ранних филиппинцев. Новые орудия принесли с собой более стабильный образ жизни, создали больше возможностей для роста общин, как в численном измерении, так и в культурном.

На месте прежних общин, состоявших из небольших родовых общин, появились крупные деревни — обычно они располагались у воды, что облегчало путешествия и торговлю. Поскольку общинам было легко контактировать друг с другом, это привело к выработке общих культурных черт региона, что было невозможно ранее, когда общины представляли собой только небольшие группы близких родственников.

Хокано называет период 500 г. до н. э. — 1 г. н. э. «начальной фазой», когда среди артефактов впервые появляются однотипные для всего архипелага. Наряду с использование металлических изделий, эта эра связана со значительным улучшением технологий изготовления керамики.

Появление металла

Появление металла на Филиппинах и последовавшие за тем изменения по характеру не были похожи на аналогичное появление металла в других регионах. Роберт Фокс отмечает: «К примеру, на архипелаге отсутствуют следы „бронзового века“ или „медного века“, которые существовали во многих других местах в мире. Переход, как показывают недавние раскопки, произошёл от каменных сразу к железным орудиям».

Наиболее раннее использование металла на Филиппинах — это использование меди для украшений (а не орудий труда). Даже когда медные и бронзовые орудия получили широкое распространённие, наряду с ними часто использовались каменные. Металл стал доминирующим материалом для изготовления орудий труда только в конце данного периода, что ознаменовало новую фазу культурного развития.

Бронзовые орудия раннеметаллического этапа истории Филиппин обнаружены в различных местах, однако они не были широко распространены. Это объясняют отсутствием местных источников олова, которое было необходимо для изготовления бронзы (сплава меди с оловом). Отсюда антропологи пришли к выводу, что бронзовые изделия на Филиппинах были импортными, а мастерские по плавке бронзы, обнаруженные в Палаване, служили для переплавки изделий, а не для первичного изготовления бронзы.

Появление железных изделий

Когда на Филиппинах появилось железо, оно быстро стало предпочтительным материалом для орудий и вытеснило каменные орудия. Вопрос о том, было ли железо импортировано или появилось из местного источника, до сих пор остаётся предметом дебатов среди антропологов. Байер полагал, что железо добывалось на Филиппинах, однако другие указывают на отсутствие артефактов, указывающих на местную плавку железа, на основании чего считают железо импортированным.

Металлурги этого периода уже выработали металлургические процессы, достаточно примитивные, однако близкие по принципу к современным, в частности, закалка железа путём [[en:carburization|добавки углерода]].

На рубеже н. э.

Ряд историков считают, что Филиппины соответствуют Золотому острову, о котором древнегреческие авторы сообщали, что он якобы находился к востоку от Индии и богат золотом. Помпоний Мела, Марин из Тиры и анонимный автор «Перипла Красного моря» упоминают этот остров около 100 г. н. э. Название эквивалентно индийскому термину Суварнадвипа/Suvarnadvipa (санскр. «остров золота»).

Иосиф Флавий называет его латинским словом Aurea и сопоставляет с библейским Офиром, откуда корабли Тира и Соломона привозили золото и другие предметы роскоши. Ранее, в 21 г. н. э., греческие мореплаватели уже посещали Висайские острова, в частности, Себу.

Клавдий Птолемей локализует остров Хрисе к востоку от Золотого Херсонеса/Khruses Kersonenson, «золотого полуострова», то есть Малайского полуострова. К северу от Золотого полуострова перипла находился Чин/Thin, который отождествляют с Китаем. За много столетий до Птолемея китайцы начали торговлю золотом с Филиппинами. Около 200 г. до н. э. распространился обычай делать золотые накладки на глаза умерших, а затем и золотые маски, что привело к притоку золота на Филиппины.

Во времена династий Цинь и Тан китайцам было известно о «золотых островах» далеко к югу от Китая. Буддийский паломник И-Цин упоминает «Золотой остров» на архипелаге к югу от Китая, который встретился ему на обратном пути на родину из Индии. Средневековые исламские авторы, в частности, Бузург ибн Шахрияр в «Чудесах Индии», упоминают острова как Королевства Забаг и Ваквак, богатые золотом, имея в виду восточные острова Малайского архипелага, где расположены современные Филиппины и Восточная Индонезия.

Возникновение городов-государств «Барангай» и торговля (200—500 г. н. э.)

См. также: en:Barangay (pre-colonial)

Начиная как минимум с III века н. э. местные народы поддерживали контакты с другими народами Юго-Восточной и Восточной Азии.

Фрагментированные народы основали многочисленные города-государства путём ассимиляции мелких политических объединений, известных под названием «барангай». Во главе мелких объединений стоял вождь, Datu (термин всё ещё используется среди народов, населяющих Филиппины), которые подчинялись королю, носившему титул раджа.

Каждый барангай состоял из примерно 100 семей. Некоторые барангаи насчитывали более чем 2000 жителей.

Если ранее предметами роскоши были, в частности, предметы керамики, которые во всей Южной Азии считались символом богатства, то позднее к ним добавились металл, соль и табак. В обмен на них приобретались перья, рога носорога, клювы птиц, пчелиный воск, птичьи гнёзда, каучук и ротанг.²

К 4 в. барангаи, несмотря на свою разбросанность по многочисленным островам, выработали культурную однородность благодаря многочисленным межостровным и международным торговым связям. В это время среди высшего слоя барангаев процветала смешанная индуистско-буддистская культура. Юридически многие барангаи считались подданными ближайших империй — Шривиджайя (малайской), Маджапахита (яванского), Брунея, Мелаки — фактически же они были достаточно независимы. В указанный период были развиты торговые связи с Суматрой, Калимантаном, Таиландом, Явой, Китаем, Индией, Аравией, Японией и Рюкюским королевством. На основе международной торговли возникла талассократия.

См. также

• История Филиппин
• Австронезийские языки

Литература

• Bellwood, Peter (1997), Prehistory of the Indo-Malaysian Archipelago (revised edition), Honolulu, Hawaii: University of Hawai’i Press .
• Dizon, Eusebio (1983), The Metal Age in the Philippines: An Archeometallurgical Investigation, Manila: National Museum of the Filipino People .
• Fox, Robert Bradford (March), "Archaeology and the Philippines", Esso Silangan .
• Jocano, F. Landa (2001), Filipino Prehistory: Rediscovering Precolonial Heritage, Quezon City: Punlad Research House, Inc., ISBN 971-622-006-5 .
• Scott, William Henry (1984), [books.google.com/?id=bR2XAQAACAAJ Prehispanic Source Materials for the study of Philippine History], New Day Publishers, ISBN 971-10-0226-4, <books.google.com/?id=bR2XAQAACAAJ>. Проверено 5 августа 2008. .
• Solheim, Wilhelm G., II (2006), Archaeology and Culture in Southeast Asia: Unraveling the Nusantao, Diliman, Quezon City: University of the Philippines Press, сс. 316, ISBN 971-542-508-9 .
• Zaide, Sonia M. (1999), [books.google.com/?id=otdEGQAACAAJ The Philippines: A Unique Nation] (Second ed.), All-Nations Publishing, ISBN 971-642-071-4, <books.google.com/?id=otdEGQAACAAJ>  (недоступная ссылка).

• Jocano, F. Landa (1975), [books.google.com/?id=xwriGAAACAAJ Philippine Prehistory: An Anthropological Overview of the Beginnings of Filipino Society and Culture], Philippine Center for Advanced Studies, University of the Philippines System, <books.google.com/?id=xwriGAAACAAJ> 
• Regalado, Felix B & Franco, Quintin B. (1973), Grimo, Eliza B., ed., [books.google.com/?id=IhVbAAAAIAAJ History of Panay], Central Philippine University, <books.google.com/?id=IhVbAAAAIAAJ> 
• Scott, William Henry (1994), Barangay: Sixteenth Century Philippine Culture and Society, Quezon City: Ateneo de Manila University Press, ISBN 971-550-135-4 .
• Scott, William Henry (1992), Looking for the Prehispanic Filipino, Quezon City: New Day Publishers, ISBN 971-10-0524-7 .

[www.englishmalaysia.weebly.com Изучение английского языка в Малайзии 2014]

Ссылки

• [www.philippines-timeline.com/ The Timeline of the History of the Philippines]

Отрывок, характеризующий Доисторические Филиппины

– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.