Киселёв, Иван Фёдорович
| Иван Фёдорович Киселёв (Киселев)
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">И. Ф. Киселёв (Киселев)</td></tr> | |||||||||||||||||||||||
| Рождение: | 1888 посёлок Линевский, Соль-Илецкий район, Оренбургская губерния, Российская империя | ||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Смерть: | 21 октября 1938 Советский Союз | ||||||||||||||||||||||
| Партия: | РСДРП с 1915 | ||||||||||||||||||||||
| Награды: |
Иван Фёдорович Киселёв (Киселев) — сотрудник органов охраны правопорядка, руководитель Главного управления рабоче-крестьянской милиции с 1928 по 1931. БиографияРодился в русской семье. Рабочий заводов Петрограда и Москвы, участник революции, член коммунистической партии с 1915 года. В 1918 избирался председателем казачьего окружного комитета (исполкома) Оренбуржья.[2] Комиссар 3-й кавалерийской дивизии, на базе которой 12 апреля 1919 был сформирован при его участии 4-й советский трудовой казачий полк. Сообщил Л. Д. Троцкому, что беспокойство насчет плохой характеристики И. Д. Каширина безосновательно, и тот остался командиром казачьей кавалерийской бригады.[3] 12 октября 1920 Учредительный съезд Советов избрал в ЦИК Киргизской Автономной Социалистической Советской Республики 76 членов и 25 кандидатов. Среди них были: А. Д. Авдеев, А. Айтиев, И. А. Акулов, А. М. Алибеков, С. Д. Аранчеев, А. Т. Джангильдин, И. Ф. Киселев, Г. Н. Коростелев, С. С. Мендешев, В. А. Радус–Зенькович, М. Т. Ряхов, С. Сейфулин, П. Я. Струппе и другие.[4] Заведующий управлением милиции в Уральске (Уральская область) с 17 мая 1921[5]. Один из инициаторов создания внутренней службы: «Начало существования ведомственной милиции относится примерно к 1922 году, и создание её происходило не сверху, по распоряжению центральных органов, а снизу, по инициативе мест. После ликвидации различных видов милиции, имевшихся ранее в составе общегосударственной милиции, и ограничение работы последней только выполнением общих задач по охране революционного порядка и безопасности, совершенно естественным стал вопрос о порядке охраны имущества, принадлежащего государству, и организации для этой цели каких-либо специальных видов вооружённой охраны».[6] В структуре НКВД РСФСР на 1 января 1925[7] возглавлял отдел милиции, по состоянию на 1 января 1929 и 1930 являлся членом коллегии НКВД. Книга И. Л. Солоневича «Самооборона и нападение без оружия. Элементарное руководство», допущенная Научно-техническим комитетом при Высшем совете физической культуры, была опубликована издательством НКВД РСФСР в 1928 году в рамках «Библиотеки работника милиции и угрозыска». Будучи редактором этого издания, И. Ф. Киселёв в предисловии справедливо отметил:«...Существующая литература по этим видам физкультуры (бокс и борьба) имеет целью, главным образом, не чисто прикладной характер, а спортивный и рассматривает, например, бокс в чистом виде, вне всякой связи с борьбой или джиу-джитсу. И Солоневич в своей книге из серии книг, издаваемых Отделом милиции по производственному просвещению, делает первую попытку объединить бокс, борьбу, джиу-джитсу или, вернее, отдельные приёмы их в один комплекс, преследующий чисто практические цели и приспособленный к условиям милицейско-розыскной службы. Труд товарища Солоневича построен на чисто производственной базе, на анализе милицейской и розыскной службы».[8] В марте 1929 года были приняты правила по учёту и призыву военнообязанных, зачисленных в запас рабоче-крестьянской милиции (Приказ № 2655). Согласно решению коллегии НКВД РСФСР от 20 декабря 1929 года начальнику Главного управления милиции республики И. Ф. Киселёву поручалось разработать типовую инструкцию о проведении на местах сборов милиционеров-резервистов. В соответствии с полученными указаниями И. Ф. Киселёв предложил привлекать к борьбе за общественную безопасность граждан, отзываемых с основного места работы в порядке очерёдности. Каждый такой призывник должен был «пробыть в органах милиции не менее 7 дней, причем за все время пребывания там за ним сохраняется по месту его работы средний заработок». Первоначально эта идея была заложена в перспективный план развития НКВД, а в июле 1930 года получила одобрение в особом постановлении СНК РСФСР. Вместе с тем значительная часть практических работников, особенно сотрудников уголовного розыска, восприняла данные планы очень скептически, так как они могли привести, по сути, к свёртыванию оперативно-розыскной деятельности.[9] Так в РСФСР появились дружинники (бригады содействия милиции). 14 октября 1930 им утверждено "Положение о ленинских уголках и красных столах". По положению ленинские уголки создавались при районных отделениях и городских отделениях милиции, командах, школах и курсах, насчитывающих штат свыше 50 человек. При наличии штата менее 50 человек организовывались красные столы.[10] Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 декабря 1930 признано необходимым пересмотреть как правовые, так и материальные условия работников милиции в направлении некоторого улучшения материального положения и создания условий для установления большей дисциплины. В материальном отношении высший, старший и средний командный состав милиции приравнивался к соответствующим категориям работников ОГПУ. Поручено товарищам Енукидзе, Янсону, Ягоде, Швернику (с правом замены Киркижем), Киселёву и Кацнельсону разработать соответствующее положение. РепрессииНа момент ареста в июне 1938 беспартийный (исключён из ВКП(б)), работал заместителем управляющего прииском. Проживал по месту работы в Бодайбинском районе Иркутской области на прииске «Артёмовский». Приговорён Тройкой при Управлении НКВД Иркутской области 8 октября 1938 по обвинению по ст. ст. 58-1 "а", 58-7, 58-8, 58-9, 58-11 УК РСФСР к расстрелу. Расстрелян 21 октября 1938. Место захоронения в городе Иркутске. Реабилитирован 19 ноября 1957 определением Военного трибунала Забайкальского военного округа.[11][12][13] Напишите отзыв о статье "Киселёв, Иван Фёдорович"Примечания
Публикации
Литература
Ссылки
|
||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Киселёв, Иван Фёдорович
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
