Кронин, Арчибалд

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Кронин, Арчибальд»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Кронин.
Арчибалд Кронин
Archibald Joseph Cronin
Место рождения:

Кардросс, Шотландия

Место смерти:

Монтрё, Швейцария

Род деятельности:

прозаик

[www.lib.ru/INPROZ/KRONIN/ Произведения на сайте Lib.ru]

Арчибалд Джозеф Кронин[1] (англ. Archibald Joseph Cronin; 19 июля 1896 — 6 января 1981) — шотландский писатель, врач. Его наиболее известные российскому читателю романы: «Замок Броуди», «Звёзды смотрят вниз», «Цитадель», «Юные годы», «Путь Шеннона», «Памятник крестоносцу».





Биография

Арчибалд Джозеф Кронин родился в Кардроссе, графство Дунбаршир. Его отец, Патрик Кронин, ирландец по происхождению, был католиком, мать, Джесси Кронин (урождённая Монтгомери), — из семьи протестантов. Арчибалд был единственным ребёнком в семье. Родители отца эмигрировали из ирландского рафстава Арма и занимались торговлей стеклом и фарфором в Александрии, в Западном Дунбаршире. Дедушка по матери, Арчибалд Монтгомери, был шляпным мастером и владел магазином в Дамбартоне.

После свадьбы родители Кронина переехали в Хеленсборо, где Арчибалд учился в школе Grant Street School. Когда мальчику было семь лет, его отец, работавший страховым агентом и коммивояжёром, умер от туберкулёза. После смерти главы семьи Арчибальд с матерью переехали в дом к дедушке, Арчибалду Монтгомери, в Данбартон. Вскоре Джесси Кронин стала первой женщиной-инспектором по здравоохранению в Шотландии.

Арчибалд Кронин был не только не по годам развитым студентом в Данбартонской Академии, получая награды за свои успехи и выигрывая конкурсы сочинительства, но и прекрасным атлетом и футболистом. С ранних лет он стал заядлым игроком в гольф, и продолжал заниматься спортом всю свою жизнь. Вскоре Кронины переехали в Йоркхилл, район города Глазго, где Кронин посещал Колледж Святого Алозия в районе Гарнетхилл. Он играл в футбол за команду First XI, положив этот отрезок своей жизни в основу сюжета одного из своих последних романов «Мальчик-менестрель», который в США был напечатан под названием «Десмонд». Благодаря исключительным способностям, Кронин был награждён стипендией Карнеги для изучения медицины в Университете Глазго в 1914 году. Пропустив учёбу в 1916 и 1917 годы из-за службы в военно-морских силах во время Первой мировой войны, в 1919 году Кронин блестяще закончил университет, получив степень бакалавра хирургии (ChB). В том же году он совершил путешествие в Индию в качестве корабельного хирурга.

Вернувшись в Шотландию после путешествия, Кронин продолжил учиться, получив в 1923 году диплом по здравоохранению, а в 1924 году получил престижную степень MRCP. В 1925 году он получил степень доктора медицины, защитив в Университете Глазго диссертацию об аневризмах «The History of Aneurysm».

Медицинская карьера

Во время Первой мировой войны в 1916—1917 годах Арчибалд Кронин служил хирургом в Добровольческой Службе резервистов Королевского военно-морского флота (Royal Navy Volunteer Reserve) в чине младшего лейтенанта. После войны он работал в различных госпиталях, включая госпитали Беллахаустон и Лайтбёрн в Глазго и госпиталь Ротунда в Дублине, а также работает в небольшой деревне на реке Клайд. Затем он открыл частную практику в Тредегаре, шахтёрском городке Южного Уэльса. В 1924 году Кронин был назначен медицинским инспектором рудников Великобритании и в течение следующих нескольких лет были опубликованы его исследования о медицинском обеспечении в каменноугольных копях и доклады о взаимосвязи между вдыханием угольной пыли и лёгочными заболеваниями. Кронин описал свой опыт исследования профессиональных рисков в каменноугольной индустрии в романах «Цитадель» и «Звёзды смотрят вниз». Позже Кронин переехал в Лондон, где работал на Харли-стрит до того, как открыл собственную практику в Вестбурн Гроув, Ноттинг Хилл, которая процветала. В то же время Кронин был врачом в универмаге Уайтлис и начал интересоваться офтальмологией.

Творчество

В 1930 году у будущего писателя обнаружилась язва двенадцатиперстной кишки. В течение шести месяцев Кронин был вынужден отдыхать в деревне и придерживаться молочной диеты. На ферме Далкенна (Dalchenna Farm) на озере Финэ (Loch Fyne) он наконец-то смог начать реализовывать свою давнюю мечту — написать роман, хотя до той поры «писал лишь рецепты и научные статьи». В общей сложности Арчибалд Кронин работал врачом более десяти лет, прежде чем целиком посвятил себя литературе. С Фермы Далкенна Кронин путешествует в Дамбартон, чтобы исследовать основную тему романа, используя данные библиотеки Дамбартон, которая до сих пор хранит письма от Кронина, спрашивающего советы на темы, связанные с романом.

Кронин написал свой первый роман «Замок Броуди» (Hatter’s Castle — английское название романа) (русский перевод 1938) всего лишь за три месяца. Рукопись была сразу принята для публикации издательским домом Victor Gollancz, единственным из издательств, в которое он обратился. Этот роман имел быстрый и сенсационный успех, открыв Кронину карьеру писателя. Это драматическая история Джеймса Броуди, шляпных дел мастера, тиранившего собственную семью и доведшего собственную дочь до самоубийства. Роман принёс Кронину заслуженное признание в литературных кругах. С тех пор Кронин больше не возвращался к медицине.

По мнению критика Ангуса Росса роман «Замок Броуди», как и многие последующие романы Кронина, это «смесь натуралистичного взгляда на социальные проблемы (основанного на собственных значительных знаниях и опыте) с чувствами», которые ставят автора «в один ряд с популярными, здравомыслящими писателями реалистами, такими как Пристли».

Следующий роман Кронина «Звёзды смотрят вниз» (1935) написан в жанре социальной драмы и повествует о шахтёре, который пытается вырваться из нищеты. Роман был экранизирован английским режиссёром Кэрол Рид в 1940. Главную роль исполнил Майкл Редгрейв, а кинофильм признан классикой мирового кинематографа.

Грэм Грин писал о нём:

«Роман доктора Кронина о шахтёрах ныне стал отличным фильмом — не помню ни одного английского фильма, что был бы лучше, чем этот».

Многие из книг Арчибалда Кронина были бестселлерами, и переводились на множество языков. Сила писательского дара Кронина заключалась в сочетании хорошего повествования, тонких наблюдений и ярких образов героев повествования. Его работы наполнены яркими персонажами и острыми диалогами. Некоторые из историй он брал из своей медицинской практики, умело смешивая реализм, романтику и социальную критику. Работы Кронина исследуют моральные конфликты между индивидуумом и социумом, его идеализированные герои устанавливают справедливость в мире обычных людей. Гуманизм Кронина продолжает вдохновлять творческих людей и по сей день. Например, художественный фильм «Билли Эллиот», вышедший на экраны в 2000 году, основан на романе «Звёзды смотрят вниз», а песня, которая открывает мюзикл сэра Элтона Джона «Билли Эллиот», является данью уважения Арчибалду Кронину.

Будучи очень старательным, Кронин, вероятно, писал по 5000 слов в день, тщательно планировал детали своих сюжетов. В работе и в делах Кронин был очень несговорчивым человеком, тогда как в личной жизни обладал хорошим чувством юмора и относился к каждому новому дню как к новому приключению.

Кроме романов Арчибалд Кронин написал большое количество рассказов и эссе.

Влияние романа «Цитадель»

Роман Кронина «Цитадель» (1937) — возможно, самая известная его книга, классическое произведение реализма. Это история врача каменноугольной компании, который стоит перед нравственной дилеммой, пытаясь привлечь богатую клиентуру и одновременно остаться в мире со своей совестью. Главный герой романа инициирует создание в Великобритании Национальной службы здравоохранения, во всеуслышание заявляя о проблемах медицинской практики того времени.

В основе романа лежал опыт самого Арчибалда Кронина, полученный им на работе в больнице Тредегар Коттедж (Tredegar Cottage Hospital) в Уэльсе. В своём бестселлере Кронин рассказывал читателям о коррупции, царящей в системе медицинского обеспечения, подводя к мысли о необходимости проведения реформ в области здравоохранения.

Не только новаторские идеи автора романа о создании Национальной службы здравоохранения, но и популярность романа сыграли существенную роль в том, что Лейбористская Партия Великобритании в 1945 году одержала полную победу на выборах.

Книга принесла Кронину международную известность и стала особенно популярна в США.

Религия

Несколько романов Кронина затрагивают тему религии, тему, которая брала начало из его медицинского образования и практики, и с которой он заново познакомился в 1930-х.

В эссе «Почему я верю в Бога» Кронин признаётся, что во время обучения в медицинской школе был агностиком: «Когда я думал о Боге, это вызывало у меня улыбку, которая проявляла естественную насмешку над устаревшим мифом». Однако, во время практики в Уэльсе, работая среди глубоко верующих людей, Кронин с удивлением начал замечать, что «границы существования гораздо шире, чем описаны в моих учебниках, гораздо шире, чем я мог себе вообразить. Вскоре я потерял свою уверенность, и затем, хотя не признавался себе в этом, сделал первый шаг на пути к поиску Бога».

Писатель стал чувствовать, что "Если мы изучаем физический мир, … мы не можем избежать упоминания о первоначальном Творце… Научная доктрина принимает эволюцию с её ископаемыми и простейшими видами как естественное течение событий. Однако вы сталкиваетесь с теми же самыми загадками, первопричинами и абсолютом. Ex nihilo nihil — девиз наших школьных дней, что в переводе с латинского означает, что «Из ничего ничего не происходит».

С этой идеей Кронин вернулся домой в Лондон, где в свободное время организовал клуб рабочей молодёжи. Однажды он пригласил одного известного зоолога прочитать лекцию членам кружка. Лектор, используя «откровенно атеистический подход», описывал последовательность события, приведших к появлению жизни, «хотя он не сказал» как первые примитивные жизненные формы возникли из неодушевленного вещества. Когда лекция закончилась, слушатели вежливо поаплодировали. Затем, тихий и очень обычный молодой человек нервно поднялся с места и, слегка заикаясь, спросил о том, откуда в самом начале возникла материя. Наивный вопрос захватил всех присутствующих врасплох. Лектор «выглядел раздражённым, сомневающимся и начал медленно краснеть. Затем, до того, как смог начать отвечать, весь клуб содрогнулся от взрыва смеха. Сложная логическая структура, предложенная реалистом, учёным с пробиркой, была сметена одной фразой, прозвучавшей из уст простого парня».

Подобные события, а также пример матери, ставшей католичкой, влияние обучения в колледже иезуитов, сделали веру в Бога важной частью жизни Кронина. Имея негативный опыт религиозного фанатизма, который Кронин наблюдал в своей семье и, временами, в его собственной семье, так как его жена была из протестантской семьи, писатель, будучи католиком, стал большим экуменистом ещё до того момента, когда веротерпимость в Великобритании стала повсеместной. Зная настроения нетерпимости, царившие в британском обществе того времени, когда Кронин писал свой роман «Ключи от Царства Небесного», достаточно удивительно читать о том, что священник, главный герой романа, придерживается либеральных взглядов, даже по отношению к атеистам.

Семья

Будучи студентом университета, Кронин познакомился там со своей будущей женой, Агнес Мэри Гибсон (Мэй), которая также изучала медицину. Мэй была дочерью Роберта Гибсона, владельца пекарни, и Агнес Томсон Гибсон (в девичестве Гилкрист) из Хамельтона, графство Ланаркшир. Они поженились 31 августа 1921 года. В качестве доктора Мэй помогала своему мужу в его исследованиях и в работе в бесплатной амбулатории, пока Арчибалд работал в больнице Тредегар Дженерал, а затем ассистировала мужу во время его практики в Лондоне. Когда Кронин стал писателем, она вычитывала гранки его рукописей. Их первый сын Винсент родился в Тредегаре в 1924 году. Второй сын Патрик родился в Лондоне в 1926 году. Младший сын Эндрю родился в Лондоне в 1937 году.

Когда по произведениям Кронина стали ставить Голливудские фильмы, семья переехала в США. Там они жили во многих штатах: в Калифорнии, Массачусетсе, Коннектикуте и Мэне. В 1945 году Кронины отправились в Англию на борту океанского лайнера «RMS Queen Mary». После короткой остановки в приморском городе Хоув, они переехали в Раэни, северный пригород Дублина. Через год семья вернулась в США. Они поселились в номере отеля Карлайл в Нью-Йорке, затем переехали в Дирфилд, штат Массачусетс, а в 1947 году обосновались в городе Нью-Кейнен, штат Коннектикут. Вечный странник, Кронин постоянно путешествовал в свои дома на Бермудах и в Кап Д’Эйл, на Лазурном берегу Франции, где проводил лето.

Последние годы

Последние 25 лет жизни Кронин провёл в Европе, живя в Люцерне и Монтрё в Швейцарии, где продолжал писать. Среди его друзей были Лоуренс Оливье, Чарльз Чаплин и Одри Хепбёрн, старшему сыну которой он стал крёстным отцом.

Хотя большую часть жизни Арчибалд Кронин не жил на родине, он испытывал большую любовь к местам своего детства. В 1972 году он написал местному учителю в Ирландию: «Хотя я объездил весь мир, я должен со всей своей искренностью сказать, что моё сердце принадлежит Дамбартону… В моём кабинете висит прекрасная цветная гравюра XVII века, на которой изображён замок Дамбартон. Я даже слежу с большой страстью за успехами футбольной команды Дамбартона». Доказательством того, что Кронин поддерживал футбольную команду Дамбартон, служит написанное им от руки письмо, вывешенное в рамке в вестибюле клубного стадиона.

В письме, написанном в 1972 году и адресованном клубу, Кронин поздравляет команду с их возвращением в высший дивизион после 50 лет пребывания в низшей лиге. В письме он описывает свои воспоминания, как, будучи ребёнком, он болел за команду, пользуясь возможностью «перепрыгивать через» турникет (в те времена общераспространённой практикой было бесплатное посещение детьми футбола).

Арчибалд Кронин ушёл из жизни в Монтрё в 1981 году в возрасте 84 лет и был похоронен в городке Ла тур-де-Пейлис в Швейцарии. Многие из его рукописей, включая неопубликованные, наброски, письма, школьные тетрадки и эссе, лабораторные записи, а также его докторская диссертация хранятся в Национальной библиотеке Шотландии и в Университете Техаса в США.

Награды

  • Премия Американской Ассоциации Букинистов, 1937 год, за роман «Цитадель»
  • Почётное звание Доктора гуманитарных наук, полученное от Боудойн Колледжа и Лафайетт Колледжа

Издания

  • Кронин А. Цитадель. М., Издательство «Правда», 1956
  • Кронин А. Собрание сочинений в 5-ти томах. М., Кром, 1994 г.
  • Кронин А. Юные годы. Путь Шеннона. М., Издательство иностранной литературы, 1960 г.

Экранизации

Книги Кронина были неоднократно экранизированы.

Библиография

  • 1931 — Замок Броуди/Hatter’s Castle
  • 1932 — Three Loves
  • 1933 — Kaleidoscope in «K»
  • 1933 — Гран Канария/Grand Canary
  • 1935 — Country Doctor
  • 1935 — Звёзды смотрят вниз/The Stars Look Down
  • 1937 — Цитадель/The Citadel
  • 1939 — Vigil in the Night
  • 1940 — Jupiter Laughs (пьеса)
  • 1940 — The Valorous Years
  • 1941 — Ключи от Царства Небесного/The Keys of the Kingdom
  • 1943 — Adventures of a Black Bag
  • 1944 — Юные годы/The Green Years
  • 1948 — Путь Шеннона/Shannon’s Way
  • 1950 — Испанский садовник/The Spanish Gardener
  • 1952 — Приключения в двух мирах (автобиографическая повесть)/Adventures in Two Worlds
  • 1953 — Вычеркнутый из жизни/Beyond This Place
  • 1956 — Памятник крестоносцу/A Thing of Beauty
  • 1958 — Северный свет/The Northern Light
  • 1958 — The Innkeeper’s Wife
  • 1958 — The Cronin Omnibus
  • 1959 — The Native Doctor, также печатается под названием «An Apple in Eden»
  • 1961 — The Judas Tree
  • 1964 — A Song of Sixpence
  • 1966 — Further Adventures of a Black Bag
  • 1969 — A Pocketful of Rye
  • 1975 — Мальчик-менестрель/Desmonde, также печатается под названием «The Minstrel Boy»
  • 1976 — Lady with Carnations
  • 1978 — Gracie Lindsay
  • 1978 — Doctor Finlay of Tannochbrae

Напишите отзыв о статье "Кронин, Арчибалд"

Примечания

  1. ↑ [knowledge.su/k/kronin--archibald-dzhozef БРЭ/Кронин Арчибалд Джозеф]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Кронин, Арчибалд


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Кронин,_Арчибалд&oldid=81574986»