Редгрейв, Майкл

Майкл Редгрейв
Michael Redgrave
Фото 1978 года. Фотограф Аллан Уоррен.
Имя при рождении:	Майкл Скудамор Редгрейв
Место рождения:	Бристоль, Англия, Великобритания
Место смерти:	Денхэм, Бакингемшир, Англия, Великобритания
Профессия:	актёр, театральный режиссёр
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Годы активности:	1934—1979
Театр:	«Олд Вик» «Глобус»
Награды:

Сэр Майкл Скудамор Редгрейв (англ. Michael Scudamore Redgrave; 20 марта 1908 — 21 марта 1985) — британский актёр театра и кино, режиссёр, менеджер и писатель.

Молодость

Редгрейв родился в Бристоле, Англия. Его родителями были актёр немого кино Рой Редгрейв и актриса Маргарет Скудамор. Он не знал своего отца, ушедшего из семьи ради продолжения карьеры в Австралии, когда Майклу было всего шесть месяцев. Его мать впоследствии вышла замуж за чайного плантатора капитана Джеймса Андерсона, но Редгрейв не особо любил отчима.

Он учился в Clifton College и в Magdalene College Кембриджского университета. Работал учителем в школе для мальчиков Cranleigh School в графстве Суррей, прежде чем стать актёром в 1934 году. Он ставил с учениками спектакли по «Гамлету», «Буре» и «Королю Лиру», но ему самому не довелось сыграть в них главные роли. Комната, в которой проходили занятия, позже получила его имя. В новом здании школы Guildford School of Acting, открытом в январе 2010 года, есть студия Сэра Майкла Редгрейва.

Карьера в театре

Редгрейв впервые профессионально выступил на сцене в театре Liverpool Playhouse 30 августа 1934 года в роли Роя Дарвина в спектакле Counsellor-at-Law по Элмеру Райсу, после чего два года провёл в труппе Liverpool Repertory Company, где и познакомился со своей будущей супругой Рэйчел Кемпсон. Они поженились 18 июля 1935 года.

1930-е

По приглашению Тайрона Гатри Редгрейв получил первую роль в лондонском театре: 14 сентября 1936 года в Олд Вик он сыграл Фердинанда из Бесплодных усилий любви Уильяма Шекспира. В сезоне 1936/1937 годов он также исполнил роли мистера Хорнера в Провинциалке, Лаэрт в Гамлете, Уорбек в Эдмонтонской ведьме и Орландо в Как вам это понравится. Последний персонаж пользовался у публики наибольшим успехом. Тогда у него начался роман с Эдит Эванс, игравшей в той постановке Розалинду. Он сказал об этом: «Эдит всегда имела привычку влюбляться в партнёров по спектаклям, просто с нами это зашло несколько дальше». Как вам это понравится был поставлен в New Theatre (ныне — Noël Coward Theatre) в феврале 1937 года, где Редгрейв повторил свою роль.

В Embassy Theatre в марте 1937 воплотил образ Андерсона в мистерии The Bat, прежде чем в апреле вернуться в Олд Вик, заменя Мариус Горинг в роли хора из Генриха V. Среди других его персонажей были Кристофер Дрю в комедии Дэйзи Фишер A Ship Comes Home в (Театр Св. Мартина, май) и Ларри Старр в комедии Филиппа Ливера (Embassy Theatre, июнь), пока не присоединился к труппе Джона Гилгуда в Королевском театре, пробыв там с сентября 1937 по апрель 1938 года, где исполнил роли Болингброка в Ричарде II, Чарльз Сэрфес в Школе злословия и барона Тузенбаха в Трёх сестрах.

Среди других его ролей того периода можно отметить Алексея Турбина в Днях Турбиных (октябрь 1938), Сэр Эндрю Эгьюйчик из Двенадцатой ночи (октябрь 1938) — оба в Phoenix Theatre; Гарри, лорд Мончески в Семейном празднике по Томасу Стернзу Элиоту (Westminster Theatre, март 1939 года) и Генри в Springtime for Henry (гастроли в 1939 году).

Вторая мировая война

В лондонских театрах, открытых после начала войны, он исполнил роли капитана Макхита в Опере нищих (Theatre Royal Haymarket , март 1940) и Чарльстона в Thunder Rock (Haymarket Theatre — июнь 1940; театр «Глобус» — июль 1940).

Редгрейв стал моряком Королевского военно-морского флота Великобритании в июле 1941 года, но по состоянию здоровья был переведён в резерв в ноябре 1942 года. Находясь в запасе, он поставил пьесу Lifeline Нормана Армстронга (Duchess Theatre, июль 1942) и The Duke in Darkness Патрика Гамильтона с Лесли Бэнксом в главной роли (St James’s Theatre, октябрь 1942), исполнив в последней роль Грибо.

Среди его работ того времени можно отметить:

• Михаил Ракитин в Месяце в деревне (Иван Тургенев), St James’s Theatre, март 1943
• Лафон в комедии Parisienne Анри Бека (Редгрейв также режиссёр и менеджер), St James’s Theatre, июнь 1943
• Blow Your Own Trumpet, комедия Питера Устинова, режиссёр, Playhouse Theatre, август 1943
• The Wingless Victory, пьеса Максвелла Андерсона, режиссёр, в роли Веры Ингаллс Рэйчел Кемпсон, Phoenix Theatre сентябрь 1943
• Гарри Квинси в Uncle Harry, триллер Томаса Джоба (сорежиссёр Редгрейва — Уильям Армстронг), Рэйчел Кемпсон — Люси Форрест, Garrick Theatre, март 1944
• Полковник Стербинский в Jacobowsky und der Oberst, комедии Франца Верфеля, режиссёр, Рэйчел Кемпсон — Марианна, Piccadilly Theatre, июнь 1945

Послевоенные годы

• Заглавная роль в Макбете, Aldwych Theatre, декабрь 1947 и Национальный театр Нью-Йорка (с Флорой Робсон в образе леди Макбет) 31 марта 1948 года
• Капитан в Отце (Юхан Август Стриндберг), Embassy Theatre, ноябрь 1948 и Duchess Theatre, январь 1949
• Этьен в Woman In Love (также режиссёр), Embassy Theatre, апрель 1949

Присоединился к театру Олд Вик в сезоне 1949/1950 годов, где сыграл:

• Бирон в Бесплодных усилиях любви Шекспира
• Марлоу в Ночи ошибок, или Унижении паче гордости Оливера Голдсмита
• Ракитин в Месяце в деревне
• Его первое исполнение Гамлета, показанное также на фестивалях в Цюрихе и Голландии и в замке Кронборг, июнь 1950

1950-е

В июне 1955 года в Apollo сыграл Гектора в Тигре у ворот, повторив роль в нью-йоркском Plymouth Theatre в октябре, премию местных критиков. В Нью-Йорке он поставил Месяц в деревне в Phoenix Theatre в апреле 1956 года, в ноябре того же года на сцене Coronet Theatre срежиссировал Спящего принца, сыграв в нём главную роль — принца-регента. Вернувшись в Лондон в январе 1958 года Редгрейв появился в образе Филиппа Лестера в спектакле A Touch of the Sun в Saville Theatre (приз Evening Standard Award как лучшему актёру за 1958 год), после чего вернулся к ролям Шекспира в июне 1958, сыграв Гамлета и Бенедикта (Много шума из ничего), отправившись с женой в декабре 1958 года на гастроли в Москву и Ленинград.

В августе 1959 в лондонском Королевском театре сэр Майкл играл Генри Джеймса в собственной адаптации его повести Письма Асперна. В 1962 году он вместе с Морисом Эвансом и Уэнди Хиллер успешно повторил эту роль на Бродвее. Вновь этот спектакль был поставлен в Лондоне в 1984. В нём играли Хиллер (на сей раз мисс Бордеро), Кристофер Рив и дочь Редгрейва — Ванесса.

1960-е

Среди его работ того времени можно отметить:

• Джек Дин в Тигре и лошади Роберта Болта, Королевский театр, август 1960
• Виктор Родос в Покладистом любовнике Грэма Грина, Ethel Barrymore Theatre, Нью-Йорк, ноябрь 1961 (сыгран 101 раз)

Вернувшись в Англию в июле 1962 года он принял участие в театральном фестивале в Чичестере, сыграв главную роль в чеховском Дяде Ване, поставленном Лоуренсом Оливье, играющим доктора Астрова. Это спектакль был заснят на плёнку и показан в следующем году в качестве фильма.

В 1963 году в Чичестере Дядя Ваня был вновь показан зрителям, после чего он был показан как один из спектаклей первого сезона Королевского Национального театра, получив восторженные отзывы и вторую победу Редгрейву как лучшему актёру на Evening Standard Award.

Редгрейв сыграл магистра Ланселота Додда в Out of Bounds (также продюсер, Wyndham’s Theatre, ноябрь 1962), после чего 22 октября 1963 года в Олд Вик изобразил врага Гамлета (Питер О’Тул), Клавдия. Этот спектакль, поставленный Оливье, официально открывал Королевского Национального театра, но Саймон Кэллоу назвал его «медленным, торжественным, долгим», тогда как Кен Кэмпбелл довольно ярко описал его как «брошюрная драматургия».

В январе 1964 года в Королевском Национальном театре сыграл главную роль в Выборе Хобсона, признав потом, что этот персонаж был выше его уровня: «Я не смог сделать ланкаширский акцент, что меня ужасно потрясло, от чего пострадали другие спектакли». Там же в июне 1964 сыграл в Халвара Сольнеса в Строителе Сольнеса, позже заявив: «всё пошло не так». Тогда у него проявились первые синдромы болезни Паркинсона, но Редгрейв ещё не знал этого.

В мае и июне 1965 Редгрейв руководил церемонией открытия Yvonne Arnaud Theatre в Гилфорде, где он также поставил Месяц в деревне, сыграв Ракитина вместе с Ингрид Бергман в роли Натальи Петровны, и Самсона в Самсоне-борце (исполнительница роли Хора — евреев из колена Данова — Рэйчел Кемпсон). Он снова играл Ракитина в сентябре 1965 года в лондонском Cambridge Theatre.

1970-е

В июле 1971 года в Mermaid Theatre Редгрейв играл мистера Джереби в пьесе The Old Boys Уильяма Тревора, когда с ним случился неприятный случай. Он заявлял, что «моя память ушла», «больно читать строки текста с помощью суфлёра» и «это явно мешает освоению новых пьес».

Однако ему успешно удалось исполнить роль отца в Путешествии вокруг моего отца Джона Мортимера в Haymarket Theatre, повторив её на гастролях в Канаде и Австралии в 1972 — 1973 годах. Международные гастроли продолжились с антологией The Hollow Crown в 1974 — 1975 годах в Австралии и США, а в 1976 — 1977 он совершил поездку по Южной Америке, Канаде и Великобритании со спектаклем Shakespeare’s People.

В последний раз Редгрейв вышел на сцену в мае 1979, когда он изобразил Джаспера в пьесе Саймона Грея Close of Play, поставленного на сцене Литтелтон Королевского Национального театра. Эта роль не требовала ни слов, ни движений. Данный персонаж был основан на истории отца Грея, умершего за год до написания пьесы. Грей сказал: «Джаспер на самом деле мёртв, но вынужден терпеть, как живой, традиционное английское воскресенье, беспомощен в своём любимом кресле, как трое его сыновей и их жёны гибнут в обычном английском среднем классе, стиль, иногда обвиняя его, иногда обращаясь к нему за помощью и прося у его ног прощения, но не обращая на него внимания. Другими словами, я засунул его в ад, который, оказывается, „жизнь, сама старая жизнь“».

Одной из его последних работ было чтение «Поэмы о старом моряке» Сэмюэла Тейлора Кольриджа, которое как киноспектакль оформил продюсер и режиссёр Рауль да Силва. Лента была удостоена пяти наград на различных фестивалях.

Кино и телевидение

Редгрейв впервые появился в кино в эпизодической роли в ленте Альфреда Хичкока «Секретный агент» и даже не был указан в титрах. Также он появился в снятом в Александра-палас телефильме BBC по Ромео и Джульетте. Его первая главная роль в кино была в фильме Хичкока «Леди исчезает» (1938). Редгрейв также снялся в «Звёзды смотрят вниз» Кэрола Рида (1939) и исполнил вошедшую в историю мирового кино роль чревовещателя в фильме «Глубокой ночью» (1945).

Его первым американским кинофильмом был «Траур к лицу Электре» (1947), за роль в котором он получил приз Национального совета кинокритиков США за лучшую мужскую роль и номинацию на «„Оскар“ в этой же категории». Позже он снялся в ленте «Версия Браунинга» (1951, приз Каннского кинофестиваля за лучшую мужскую роль) по одноимённой пьесе Теренса Реттигена. Daily Mirror назвал игру Редгрейва в этом фильме «как один из величайших спектаклей, когда-либо увиденных в кино». Среди его актёрских работ также можно отметить фильмы «Как важно быть серьёзным» (1952), «Разрушители плотин» (1954), «Ночь, в которую мне суждено погибнуть» (1955, номинация на премию BAFTA за лучшую мужскую роль среди британцев), «1984» (1956) и «Безжалостное время» (1957, номинация на премию BAFTA за лучшую мужскую роль среди британцев).

На телевидении он был рассказчиком в документальном сериале о Первой мировой войне Великая война (1964), а также Lost Peace (BBC, 1964 и 1966). Комментируя последний из них, Филипп Пурсер писал: «повествование, которое ведёт сэр Майкл Редгрейв, с самого начала идёт пессимистично».

Последние годы и смерть

Сэр Майкл Редгрейв скончался в доме престарелых в городе Денхэм, графство Бакингемшир на следующий день после своего 77-летия.

Личная жизнь

Редгрейв был женат на актрисе Рэйчел Кемпсон 50 лет с 1935 года и до своей смерти. Его дети Ванесса (род. 1937), Корин (1939—2010) и Линн Редгрейв (1943—2010) и его внуки — Наташа (1963—2009), Джоэли Ричардсон (род. 1965) и Джемма Редгрейв также играют в кино и театре. Его внук Карло Габриэль Неро — сценарист и режиссёр.

Признания и награды

Редгрейв дважды (1958 и 1963) выиграл призы Evening Standard Award как лучший актёр и тогда же дважды получал награду «Актёр года» от Variety, the Children’s Charity.

Удостоен ордена Британской империи в степени командора (CBE) в 1952 году и посвящён в рыцари в 1959 году. Также получил титул командора ордена Данеброга (Дания, 1955).

Редгрейв стал первым президентом English Speaking Board в 1953 году и президентом Questors Theatre в 1958 году.

В 1966 году он получил почётную докторскую степень от Бристольского университета.

Театр в Фарнеме, существовавший в 1974—1998 годах, был назван в его честь.

Литература

Редгрейв написал четыре книги:

• The Actor’s Ways and Means Heinemann (1953)
• Mask or Face: Reflections in an Actor’s Mirror Heinemann (1958)
• The Mountebank’s Tale Heinemann (1959)
• In My Mind’s I: An Actor’s Autobiography Viking (1983) ISBN 0-670-14233-6

Его авторству принадлежат пьесы The Seventh Man and Circus Boy (1935), адаптация произведения Amourese под названием Woman In Love (1949) и переделка под пьесу повести Генри Джеймса Письма Асперна.

Фильмография

Год		Русское название	Оригинальное название	Роль
1936	ф	Секретный агент	Secret Agent	капитан
1938	ф		Climbing High	Ники Брук
1938	ф	Леди исчезает	The Lady Vanishes	Гилберт
1939	ф	Украденная жизнь	Stolen Life	Алан Маккензи
1939	тф	Двенадцатая ночь	Twelfth Night	сэр Эндрю Эгьючик
1940	ф	Звёзды смотрят вниз	The Stars Look Down	Дэйви Фенвик
1940	ф		A Window in London	Питер
1941	ф	Киппс	Kipps	Киппс
1941	ф		Atlantic Ferry	Чарльз Макайвер
1941	ф		Jeannie	Стэнли Смит
1942	ф		The Big Blockade	русский
1942	ф		Thunder Rock	Дэвид Чарльстон
1945	ф		The Way to the Stars	лейтенант Дэвид Эрчдейл
1945	ф	Глубокой ночью	Dead of Night	Максвелл Фрере
1946	ф		The Years Between	Майкл Вентворт
1946	ф		The Captive Heart	капитан Карел Хасек
1947	ф		The Man Within	Ричард Карлион
1947	ф		Fame Is the Spur	Хэмер Редшоу
1947	ф	Тайна за дверью	Secret Beyond the Door	Марк Лэмфер
1947	ф	Траур к лицу Электре	Mourning Becomes Electra	Орин Мэннон
1951	ф	Версия Браунинга	The Browning Version	Эндрю Крокер-Харрис
1951	ф	Волшебный ящик	The Magic Box	месье Леже
1952	ф	Как важно быть серьёзным	The Importance of Being Earnest	Джек Уортинг
1954	ф		The Green Scarf	Мэтр Делиот
1954	ф		The Sea Shall Not Have Them	коммодор авиации Уолтби
1955	ф	Ночь, в которую мне суждено погибнуть	The Night My Number Came Up	маршал авиации Харди
1955	ф	Мистер Аркадин	Mr. Arkadin	Бургомил Требич
1955	ф	О… Розалинда!!	Oh… Rosalinda!!	полковник Эйзенштейн
1955	ф	Разрушители плотин	The Dam Busters	доктор Барнс Уоллис
1956	ф	1984	Nineteen Eighty-Four	генерал О’Коннор
1957	ф	Безжалостное время	Time Without Pity	Дэвид Грэм
1957	ф	Счастливая дорога	The Happy Road	генерал Мэдворф
1957	с		Producers' Showcase	Рагглс
1958	ф		Law and Disorder	Перси Брэнд
1958	ф		Behind the Mask	сэр Артур Бенсон Грей
1958	ф	Тихий американец	The Quiet American	Томас Фаулер
1959	ф	Пожмите руку дьяволу	Shake Hands with the Devil	генерал
1959	ф	Крушение Мэри Дир	The Wreck of the Mary Deare	мистер Ниленд
1961	ф	Невинные	The Innocents	дядя
1961	ф		No My Darling Daughter	сэр Мэттью Карр
1962	док		Shakespeare: Soul of an Age	Макбет
1962	ф	Одиночество бегуна на длинные дистанции	The Loneliness of the Long Distance Runner	директор учреждения
1963	тф	Гедда Габлер	Hedda Gabler	Йорген Тесман
1963	с		ITV Television Playhouse	имя персонажа неизвестно
1963	ф	Дядя Ваня	Uncle Vanya	Иван Петрович Войницкий
1965	ф	Юный Кэссиди	Young Cassidy	Уильям Батлер Йейтс
1965	ф	Герои Телемарка	The Heroes of Telemark	дядя
1965	ф	Холм	The Hill	офицер медицинской службы
1966	с		ABC Stage 67	сэр Саймон Кентервиль
1966	тф	Алиса в Стране чудес	Alice in Wonderland	гусеница
1967	тф		Mr. Dickens of London	Чарльз Диккенс
1967	ф	25-й час	La vingt-cinquième heure	адвокат ответчика
1968	ф	Задание К	Assignment K	Харрис
1968	тф	Хайди	Heidi	дедушка Хайди
1968	с		The World of Beachcomber	разные роли
1968	с		The Wednesday Play	месье Барнетт
1968—1971	с		BBC Play of the Month	Просперо / статуя командора
1969	тф	Дэвид Копперфильд	David Copperfield	Дэн Пегготти
1969	ф	Битва за Британию	Battle of Britain	вице-маршал авиации Эвилл
1969	ф	До свиданья, мистер Чипс	Goodbye, Mr. Chips	директор школы
1969	ф	О, что за чудесная война	Oh! What a Lovely War	генерал сэр Генри Уилсон
1970	ф	Связанные комнаты	Connecting Rooms	Джеймс Уоллрэвен
1970	ф	До свидания, близнецы	Goodbye Gemini	Джеймс Хэррингтон-Смит
1970	ф	Посредник	The Go-Between	взрослый Лео Колстон
1970	с		ITV Saturday Night Theatre	Полоний
1971	ф	Николай и Александра	Nicholas and Alexandra	Николай Сазонов
1971	кор	Рождественская песнь	A Christmas Carol	рассказчик
1972	ф		Оригинальное название неизвестно	Эрих Фритч
1973	тф	Доктор Джекил и мистер Хайд	Dr. Jekyll and Mr. Hyde	Дэнверс
1973	с		The CBS Festival of Lively Arts for Young People	рассказчик
1975	ф	Поэма о старом моряке	Rime of the Ancient Mariner	старый моряк

Литература

• Who’s Who in the Theatre 17th edition, Gale (1981) ISBN 0810302157
• Theatre Record and its annual Indexes
• The Great Stage Stars by Sheridan Morley, Angus & Robertson (1986) ISBN 0-207-14970-4

Ссылки

• [ibdb.com/person.php?id=7745 Майкл Редгрейв] (англ.) на сайте Internet Broadway Database
• Майкл Редгрейв (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Редгрейв, Майкл

Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.