Материализм

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Материальность»)
Перейти к: навигация, поиск

Материали́зм (лат. materialis — вещественный) — философское мировоззрение, в соответствии с которым материя, как объективная реальность, является онтологически первичным началом (причиной, условием, ограничением) в сфере бытия, а идеальное (понятия, воля, сознание и тому подобное) — вторичным (результатом, следствием). Материализм утверждает существование единственной «абсолютной» субстанции бытия — материи; все сущности образованы материей, а идеальные явления (в том числе сознание) — являются процессами взаимодействия материальных сущностей. Законы материального мира распространяются на весь мир, в том числе на общество и человека.

Термин «материализм» был введён Готфридом Лейбницем: словом «материалисты» он характеризовал своих идейных противников[1].





История материализма

Развитие материализма прослеживается в истории мировой философской мысли от её возникновения и до сегодняшнего дня.

Древняя восточная философия

Материалистические идеи нашли отражение и в истории восточной философии (Китай, Корея, Япония, Индия). Одним из первых представителей материализма в Индии был Аджита Кесакамбала. По мнению некоторых исследователей, глубокие исторические корни имеет материалистическая традиция в Китае. Видным представителем этой традиции считается философ Ван Чун. О существовании материалистической традиции в Японии свидетельствует и материал по истории японской философской мысли.

Античный материализм

См. также: Античная философия

Представления о материальном начале мира появляются в Древней Греции около VI века до н. э.

Первыми крупными философами, предложившими варианты материального первоисточника мира, стали так называемые милетские «физики» — Фалес (624—548 до н. э.), Анаксимандр (611—547 до н. э.) и Анаксимен (585—528 до н. э.). Они считали, что есть некое первовещество, различные сочетания и изменения форм которого создают все остальные вещества. Итогом для всех вещей является возврат к первовеществу. У Фалеса этой первоматерией являлась вода, у Анаксимандра — некий «апейрон», как неопределённая бескачественная материя, у Анаксимена — воздух.

Анаксимен, Идей Гимерийский и Диоген Аполлонийский полагали, что всё возникает из воздуха. Гераклит и Гиппас из Метапонта считали, что все возникает из огня. По мнению Энопида Хиосского, младшего современника Анаксагора, все возникает из огня и воздуха.

В то же время не ставился вопрос о первичности материи или духа. Божества считались неотъемлемой частью вселенной, а душой могли наделяться любые объекты.

Аристотель интерпретировал учения более ранних философов сквозь призму собственного учения, как предвосхитивших учение о материальном «архе» (начале) («Метафизика» II 3—9, «Физика» I, 2 слл.). Согласно этому пониманию, термин «архе», используемый перипатетиками и «архе» ионических философов, отличаются по вложенному в него смыслу[2].

Наиболее последовательно проводили материалистическую линию китайский философ Ван Чун, индийские мыслители школы чарваки, Левкипп, Демокрит, Эпикур и Лукреций Кар. Для античного представления о материальном мире, особенно для Эпикура, характерен упор на личное самосовершенствование человека: освобождение его от страха перед богами, от всех страстей и приобретение способности быть счастливым в любых обстоятельствах.

Наиболее отчётливо борьба между материализмом и идеализмом в античной философии проявилась как борьба противоположных тенденций, или линий, Демокрита и Платона[3].

Средневековье

В средние века, в Европе, в условиях господства христианской философии, материалистические воззрения были существенно потеснены идеалистической философией. Кроме причин религиозного и социального характера, этому способствовали также причины гносеологического характера. Материализм до эпохи средневековья оказался неспособен выяснить отношение мышления к материи, раскрыть происхождение сознания. Официальная церковная идеология в Западной Европе из учения Аристотеля удержала всё реакционное и отбросила всё прогрессивное[3].

В эпоху расцвета средневековья, с XI—XII веков в европейской схоластике разгорается спор между номинализмом и реализмом, который в конце XIII столетия частично выходит за границы собственно схоластики. Так, британский номиналист Дунс Скот (1266—1308) задавался вопросом: «не способна ли материя мыслить?». Уильям Оккам (1285—1349), развивая тенденцию Дунса Скота, утверждал, что только индивидуумы и представляют собой подлинную, вне субъекта существующую, объективную реальность. Естествоиспытатель Роджер Бэкон (1214—1292) попытался заменить схоластическую силлогистику опытным исследованием природы. Однако ни Роджер Бэкон, ни номиналисты, не являлись материалистами в современном смысле этого слова, так как мыслили понятиями и образами в рамках идеалистических представлений своего времени, но они стали предшественниками для материалистических идей Нового времени[4].

В противовес Европе, в странах арабского Востока, Средней Азии и Закавказья в трудах восточных мыслителей и комментаторов Аристотеля, например, Ибн Сины, присутствуют элементы материализма[3].

Материализм Нового времени

См. также: Философия Нового времени

В XV—XVI веках в центре внимания развивающегося естествознания встал вопрос об опыте, как единственном источнике знаний и критерии их правильности.

Ранние системы материалистических воззрений на мир в разных странах несут в себе значительные элементы материализма, в которых явно просматриваются некоторые черты античного материализма. Таков, например, материализм эпохи итальянского Возрождения XV—XVI веков, в лице Леонардо да Винчи, Джордано Бруно[5] и других.

В конце XV—XVI веков материалистические идеи таких естествоиспытателей как Галилео Галилей, Френсис Бэкон, Рене Декарт, были направлены на изучение реальных (прежде всего механических) свойств и отношений вещей природы и, соответственно, против скрытых (или абсолютных) качеств средневековых схоластов. Френсис Бэкон представлял материю качественно многообразной. Позднее эти представления были вытеснены механистическими учениями, в которых материя трактуется абстрактно-механически (Галилей) или абстрактно-геометрически (Томас Гоббс).

В XVIII веке одновременно с углублением метафизических, механистических представлений о материи и движении в отдельных системах материализма того времени возникает и усиливается стремление преодолеть этот разрыв: материалисты пытаются рассматривать тела природы как наделённые внутренней активностью, движением, хотя само это движение трактуется как механическое. Таковы, например, воззрения в картезианстве, в атомно-кинетической концепции М. В. Ломоносова, в идее Джона Толанда о неразделимости материи и движения, в динамическом атомизме Руджера Бошковича и его последователя Джозефа Пристли[3].

В современном смысле материализм зарождается, начиная с работ Томаса Гоббса. Бурного расцвета материализм достигает в эпоху французского Просвещения (Ж. Ламетри, П. Гольбах, Д. Дидро), но он в этот период остаётся механистическим и редукционистским (то есть склонён отрицать специфику сложного, сводя его к простому). Английскую материалистическую мысль в это время представляют такие мыслители как Джон Толанд, Энтони Коллинз, Давид Гартли и Джозеф Пристли.

Диалектика, как цельное учение, возникает позже, на почве немецкого идеализма. В материалистических воззрениях того времени преобладали метафизика и механицизм, однако элементы диалектики встречались уже и у Рене Декарта, Дени Дидро, М. В. Ломоносова, Джозефа Пристли, Джона Толанда, Руджера Бошковича и др.).

Главным направлением развития материализма в XIX веке явилось обогащение его диалектикой. Диалектика наивысшего развития достигла на почве идеализма в философии Гегеля. По мере развития материализма объективно возникла задача слияния диалектики с материализмом. Этот процесс был начат в XIX веке, но не доведён до конца представителями русского материализма: А. И. Герценом, В. Г. Белинским, Н. А. Добролюбовым, Н. Г. Чернышевским, которые, продолжая материалистические идеи М. В. Ломоносова и А. Н. Радищева, сделали попытку соединить материализм с диалектикой Гегеля. Крупный шаг вперёд на этом пути сделал немецкий философ Людвиг Фейербах, когда отбросил абсолютную идею Гегеля, игравшую в гегелевской системе роль «творца всего сущего». Однако вместе с абсолютным идеализмом он отбросил и диалектику.

Определяющее влияние на европейскую философию материализм приобретает в XIX веке (К. Маркс, Ф. Энгельс, Л. А. Фейербах, Д. Ф. Штраус, Я. Молешотт, К. Фохт, Л. Бюхнер, Э. Геккель, Е. Дюринг).

Диалектический материализм. Задачу соединения материализма с диалектикой впервые решили Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Основными источниками диалектического материализма послужили гегелевская диалектика и французский материализм XVIII века, через материализм Фейербаха. Такой подход Маркса позволил систематизировать уже имевшийся в историко-философской практике материал, перевести диалектику на базу материализма и придать материалистическому мировоззрению форму целостного учения.

Объединение материализма и диалектики в марксистской философии в XIX веке произвело очень сильное влияние на философию XIX—XX веков. Одной из заметных сторон такого изменения в истории философской мысли стало распространение материалистических воззрений на историю развития общества, получившее название исторического материализма[3].

Исторический материализм. Согласно господствующим идеалистическим представлениям, считалось, что ход истории обусловлен лишь субъективной волей и поступками лидеров, и не имеет отдельной самостоятельной объективной направленности. Так, Гегель в своей работе «Философия истории» предположил, что в основе исторического процесса лежит саморазвивающееся высшая идея, идеальное начало, мировая душа, которая становится объективной необходимостью для всех остальных. Маркс, развивая диалектику Гегеля, предположил, что причиной и движущей силой исторического развития являются внутренние противоречия в производственной сфере, которые с развитием общества приобретают форму классовой борьбы. По мнению Маркса, эта причина объективна и не столь сильно зависит от конкретных людей, участвующих в исторических процессах, как считают сторонники идеализма.

В соответствии с материалистической диалектикой самого Маркса, производственные отношения определяются уровнем развития производительных сил. На основании этого, Маркс предложил свою версию периодизации истории[6], утверждая, что развитие человеческого общества проходит через пять так называемых «общественно-экономических формаций». В своих поздних работах, к ранее предложенным формациям, Маркс добавил ещё три новых «способа производства»: «античный», «германский» и «азиатский»[7].

Дальнейшее развитие диалектического и исторического материализма в конце XIX — начале XX веков, связано с трудами В. И. Ленина. С учётом накопленных к этому времени естествознанием знаний, Ленин дал своё определение материи: материя — это «…философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них»[8].

Современные теории

См. также: Современная философия

В XX веке в западной философии материализм развивался в основном как механистический, но у ряда западных философов-материалистов сохранялся интерес и к диалектике.

К материализму часто относят натурализм, поскольку он не отводит человеку особого места в природе; эмпиризм, который расценивает как реальное только то, что может быть проверено только посредством естественнонаучных методов; неопозитивизм, с самого начала отрицающий объяснение духовно-душевной сущности дел. Однако позитивизм и неопозитивизм материализмом всё же назвать нельзя, потому что обе философские концепции отвергают саму постановку вопроса о самостоятельном существовании какого-либо бытия вне познающего мышления субъекта; считает возможным только анализ ощущений и систематизирующего их языка. Отчасти материалистична также философия Бертрана Рассела и его школы: хотя Рассел и отрицает понятие субстанции, мышление он считает классом событий в мозгу человека.

В современной философии конца XX и начала XXI века, материализм представлен философским направлением «онтологической философии», видным выразителем которого является американский философ Барри Смит (англ.)[9]. Философский материализм именно потому можно назвать самостоятельным направлением философии, что он разрешает ряд проблем, постановка которых исключена другими направлениями философского познания[10].

Еще одной, в принципе, продолжающей и в какой-то мере расширяющей материалистическое представление, концепцией можно назвать принцип семантического экстернализма (англ.), в котором содержание высказывания объясняется как «внешне обусловленное».

Элиминативизм как разновидность материализма критически относится к понятийному аппарату современных научных представлений о психических процессах. Представители элиминативизма считают, что психологические концепции, представления о сознании и соответствующий категориальный аппарат требуют замены новым подходом, который оперирует понятиями нейронных взаимодействий головного мозга. Категории «желание», «мотив», «вера», «понимание» должны исчезнуть из описаний психических процессов, как исчезли в своё время понятия флогистона, теплорода, витализма. Элиминативизм развивался в работах Пола Черчленда (англ.)русск. и Патриции Черчленд[11], Дэниела Деннета.

См. также

Напишите отзыв о статье "Материализм"

Примечания

  1. ↑ [iph.ras.ru/elib/1821.html «Материализм»] — статья в Новой Философской Энциклопедии.
  2. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/1782 А. В. Лебедев. АРХЕ] // Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.
  3. ↑ 1 2 3 4 5 Б.М. Кедров. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/685 Материализм] (рус.). Философская энциклопедия. Проверено 2 мая 2013.
  4. ↑ «Материализм» // Большая советская энциклопедия, 1 издание, — М.: Советская энциклопедия, 1938, Т. 38, С. 416—
  5. ↑ Ingrid D. Rowland, Giordano Bruno: Philosopher & Heretic (N.Y.: Farrar, Straus and Giroux, 2008)
  6. ↑ Большая Советская Энциклопедия, 2-е изд., т. 30, с 420
  7. ↑ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., М., 1955—1961. т. 48, с.157, т. 46/I, с.462-469, 491
  8. ↑ Ленин В. И. Полное собрание сочинений, том 18, стр. 131.
  9. ↑ [ontology.buffalo.edu/smith Страница Барри Смита] на сайте университета Баффало.
  10. ↑ см.[nounivers.narod.ru/ofir/substcg.htm Метод познания современного философского материализма] на сайте «Концепция двух продолжений».
  11. ↑ Churchland, P.M. (1988). Matter and Consciousness, revised Ed. Cambridge, MA, The MIT Press. ISBN 0-262-53074-0.

Литература

Отрывок, характеризующий Материализм

Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Материализм&oldid=81426648»