Мирзаханов, Илларион Аветович

Илларион Аветович Мирзаханов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	16 декабря 1892(1892-12-16) Баку, Российская империя,
Смерть:	1960(1960) Москва, СССР
Военная служба
Звание:	генерал-майор инженерно-технической службы
Награды:

Внешние изображения
	[www.geokorolev.ru/images/minisite/biography_mirzahanov_photo.jpg Фотография] И. А. Мирзаханов

Илларион Аветович Мирзаханов (3 октября 1887 год, Баку — 1960 год) — генерал-майор артиллерийской службы, военный инженер, Директор Завода № 8 с 1931 по 1938 год. Фото здесь.

Биография

• 1887 год — родился в Баку, рано потерял отца. С восьми лет работал посыльным на почте. Родственники помогли поступить в Реальное училище, где проявил большие способности к математике. С 13 лет стал давать уроки математики детям из обеспеченных семей. Юношей посещал нелегальные ученические марксистские кружки, принимал участие в революционных демонстрациях бакинских рабочих.
• 1905 год — Илларион Мирзаханов сдал на «отлично» вступительные экзамены в Санкт-Петербургский Технологический институт. Проучился недолго — был выслан из столицы Российской Империи за участие в демонстрации и нелегальной сходке студентов. В 1912 году все же заканчивает институт с отличием. Возвращается в Баку, вступает в партию большевиков, стал заниматься агитацией и пропагандой в бедных районах города Баку.
• 1915 год — призван в Армию. В звании прапорщик направлен на Австро-Венгерский фронт. Через год, после тяжелых ранений был признан негодным к строевой службе, был комиссован и направлен в Тулу на Оружейный завод. Принимает активную деятельность в Тульской организации РСДРП(б), особенно заметен в Февральской Революции 1917 года.
• 1921 — 1924 год — Илларион Мирзаханов в Тресте Тульских государственных заводов занимает пост Председателя Правления. Выделяется своими организаторскими способностями, на него обращают внимание руководители Партии и государства.
• 1924 год — по распоряжению Г. К. Орджоникидзе Мирзаханова переводят в Москву на должность Директора-распорядителя Государственного акционерного общества «РудМеталлТорг». Затем работает в Коврове — на должности Заместитель Директора Оружейного завода ИНЗ № 2 (ныне — ЗиД — Завод имени В. А. Дегтярева).

Внешние изображения
	[www.geokorolev.ru/images/minisite/biography_mirzahanov_photo_01_big.jpg Фотография] М.И. Калинин вручает И. А. Мирзаханову Орден Ленина.

Внешние изображения
	[www.geokorolev.ru/images/minisite/biography_mirzahanov_photo_02_big.jpg Фотография] И. А. Мирзаханов 1930-е годы.

• 1931 год — апрель Илларион Мирзаханов назначается Директором Завода № 8 имени М. И. Калинина в поселке Калининском (так с 1928 года до 1938 года стали называться Подлипки). Вместе с ним из Коврова приезжает группа специалистов, в том числе Б. И. Каневский. Уже осенью на заводе разворачивается крупное строительство. Возводятся два механосборочных корпуса, а также новые инструментальные и ремонтный цеха, которые сразу оснащаются импортными станками. Мирзаханов занимается благоустройством и самого поселка Калининский — асфальтируются дороги, высаживаются деревья и декоративные кустарники, разбиваются газоны и цветники.
• 1937 год — Мирзаханов, сам талантливый управленец, сумел заметить и выдвинуть огромную плеяду талантливых руководителей различного уровня. Так, в 1937 году на должность главного конструктора он выдвинул талантливого молодого специалиста — Михаила Николаевича Логинова, с появлением которого на руководящей должности — конструкторское бюро завода стало одним из самых сильных в отрасли. Техническим директором Мирзаханов поставил опытного Б. И. Каневского, невзирая на то, что ранее Каневский обвинялся во вредительстве (это обвинение не имело под собой оснований и почти сразу же было снято). Продуманная кадровая политика, проводимая Мирзахановым явилась одним из ключевых факторов расцвета завода в 1930 годы. В то время, когда Илларион Мирзаханов был назначен директором Завода № 8, перед предприятием была поставлена задача создать в кратчайшие сроки орудия с повышенными боевыми эксплуатационными и производственными качествами и вместе с тем — с минимальными затратами сил и материальных средств. Единственным способом была модернизация уже существующих образцов вооружения.
• 1932 год — под руководством инженера В. М. Беринга, была создана 45-мм противотанковая пушка с заводским индексом 19-К. Она была получена таким образом: на лафет противотанковой 37-мм пушки 1-К, который имел достаточные резервы прочности, наложили новый 45-мм ствол, что существенно повысило мощность орудия. При Мирзаханове, на основе противотанковой 45-мм пушки образца 1932 года разрабатывается 45-мм танковая пушка 20-К. С 1933 года она запускается в массовое производство в количествах, значительно превышающих задания по всем другим пушкам.
• 1934 год — к середине 1930-х годов наряду с танковыми, противотанковыми и наземными зенитными системами, завод перешёл к изготовлению зениток для Военно-Морского Флота — 45-мм тумбовым орудиям 21-К. Их выпуск освоили в 1934 году, и в последующие годы по артсистемам была развернута большая работа.
• 1936 год — 1937 год — Завод № 8 имени М. И. Калинина уже считался одним из крупнейших артиллерийских предприятий страны. Коллектив, в котором раньше почти не было специалистов с высшим образованием, под руководством Мирзаханова пополнился молодыми кадрами — первыми выпускниками советских ВУЗов. При этом директор завода последовательно приводил в действие свой принцип: в цехах и отделах вместе работали опытные практики и молодые специалисты, пришедшие на завод. Введенная Мирзахановым более совершенная система оплаты труда привела к тому, что в период с 1933 года по 1938 год в два раза выросла производительность труда, и в 7 раз был увеличен выпуск орудий. В 1935 год — 1937 году директор перевел предприятие на хозрасчет. Таким образом, заработная плата работников стала напрямую зависеть от доходов всего завода в целом. В соответствием с хозрасчетом Мирзаханов широко применял прогрессивно-премиальную систему, которая усиливала мотивацию рабочих на труд. Заслугой Иллариона Мирзаханова является также введение новаторских подходов к организации работы завода в целом. Он добился того, что ряд крупных механосборочных цехов стал представлять собой как бы самостоятельные производства. К примеру, в цехе, где производились 45-мм пушки, были созданы механическое и сборочное отделения и свой испытательный полигон, что в то время новым в практике производства орудий. Мирзаханов рассчитывал в 1936 году организовать на Заводе № 8 и собственное литейное производство, чтобы не зависеть от предприятий-поставщиков, но эту идею претворить в жизнь не успел. Литейное производство было открыто уже без него и намного позднее.
• 1937 году — на заводе в течение двух недель длилось собрание с повесткой дня «О бдительности», на котором Мирзаханова обвинили в приписке партийного стажа, а также в том, что он был женат на бывшей княжне из Нагорного Карабаха. Выступавшие требовали его исключения из партии. Нашлись, впрочем, и те, кто защищал Мирзаханова (в частности начальник цеха П. Н. Горемыкин). Г. К. Орджоникидзе, пытаясь вывести Мирзаханова из-под удара, командировал его в Нижний Новгород (тогда город Горький) на Завод № 92. Часть руководителей, технологов и рабочих выехала туда вместе со своим директором, общей целью была помощь в налаживании производства 76-мм пушек конструкции КБ Завод № 92, которое возглавлял Василий Гаврилович Грабин. Цель была достигнута — командированные специалисты вернулись в посёлок Калининский, а самого Иллариона Мирзаханова перевели на должность директора Приволжского Завода № 92.
• 1939 год — в начале года Мирзаханов был утвержден начальником главного управления только что созданного Наркомата вооружения.
• 1940 год — 1953 год — являлся заместителем Наркома, а позднее — Замминистра вооружения СССР.
• 1941 год — октябрь, Мирзаханов лично (вместе с Начальником Артиллерийского Управления Наркомата Наумом Эммануиловичем Носовским) организовал эвакуацию Завода № 8 на восток страны.

Репрессии

• 1951 год — 31 декабря — Постановлением Совета Министров СССР «О недостатках 57-мм автоматических зенитных пушек С-60» Мирзаханов был снят с должности заместителя министра вооружения и отдан под суд. Причиной стала проверка, установившая, что С-60 в течение 1950—1951 годов изготавливались Министерством вооружения и принимались Военным Министерством СССР c рядом конструктивных и производственных недостатков, серьёзно влиявших на «живучесть и боеспособность пушек». Освобождены от занимаемых постов и были под следствием, кроме Мирзаханова, заместитель Министра обороны Н. Д. Яковлев и начальник ГАУ Военного министерства И. И. Волкотрубенко.

Реабилитация

В 1953 году обвинения с них сняли. Но в отличие от Н. Д. Яковлева и И. И. Волкотрубенко, Мирзаханов к работе не вернулся, выйдя по состоянию здоровья на пенсию.

Смерть

Умер в 1960 году, похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище. Памятник на его могиле изготовлен художником ОКБ-1 Д. В. Шириняном по личному поручению С. П. Королева.

Семья

Семья его при этом ещё долго продолжала жить в Калининском (с 1938 года — городе Калининграде Московской области), в так называемом «директорском доме» на улице Карла Либкнехта.

Награды

• два ордена Ленина (в т.ч. 05.08.1944)
• Орден Кутузова I степени (16.09.1945)
• Орден Кутузова II степени (18.11.1944)
• Орден Трудового Красного Знамени
• Орден Красной Звезды

См. также

• Завод № 8
• Завод № 88
• РКК Энергия
• Сергей Королёв
• Королёв (город)
• ОКБ-1

Отрывок, характеризующий Мирзаханов, Илларион Аветович

– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.