76-мм дивизионная пушка образца 1936 года (Ф-22)

76-мм дивизионная пушка образца 1936 года (Ф-22)
Калибр, мм	76,2
Экземпляры	2932
Расчёт, чел.	6
Скорострельность, выстр/мин	17—21 (с исправлением наводки 6—12)
Скорость возки по шоссе, км/ч	до 30
Высота линии огня, мм	1027
Ствол
Длина ствола, мм/клб	3895/51,2
Длина канала ствола, мм/клб	3680/48,4
Масса
Масса в походном положении, кг	2820
Габариты в походном положении
Длина, мм	7120
Ширина, мм	1926
Высота, мм	1712
Клиренс, мм	320
Углы обстрела
Угол ВН, град	от −5 до +75°
Угол ГН, град	60°

76-мм дивизионная пушка образца 1936 года (Ф-22, индекс ГАУ — 52-П-363А) — советская дивизионная полууниверсальная пушка периода Второй мировой войны. Являлась первым орудием, разработанным конструкторским бюро под руководством выдающегося конструктора артиллерийских систем В. Г. Грабина, и одним из первых орудий, полностью разработанных в СССР (а не представляющих собой модернизацию орудий армии Российской империи или зарубежную разработку). Созданная в рамках не оправдавшей себя концепции универсального (зенитно-дивизионного) орудия, Ф-22 имела ряд недостатков, в связи с чем была снята с серийного производства через три года после его начала. Произведённые орудия приняли активное участие в предвоенных конфликтах и Великой Отечественной войне. Многие орудия этого типа стали трофеями немецкой, финской и румынской армий. В Германии трофейные орудия были модернизированы и активно использовались в качестве противотанковых пушек, как в буксируемом, так и в самоходном варианте.

История

Предпосылки

К началу 1930-х годов советская пушечная дивизионная артиллерия была представлена модернизированной 3-дюймовой пушкой обр. 1902 г., принятой на вооружение под официальным наименованием 76-мм дивизионная пушка обр. 1902/30 гг. Модернизация этого орудия заключалась главным образом в увеличении дальности стрельбы за счёт увеличения максимального угла вертикального наведения (ВН) и повышения начальной скорости за счёт использования более длинного ствола. Однако принципиальные недостатки однобрусного лафета — отсутствие подрессоривания и малый угол горизонтального наведения (ГН) — остались не устранёнными. Дальнейшая модернизация «трёхдюймовки» была признана бесперспективной.

Дальнейшее развитие советских дивизионных пушек пошло по двум направлениям. Была предпринята попытка дальнейшего увеличения дальности стрельбы путём установки удлинённого до 50 калибров 76-мм ствола на лафет 122-мм гаубицы обр. 1910/30 гг. Созданная таким образом артиллерийская система, принятая на вооружение РККА как 76-мм пушка обр. 1933 г., обладала всеми недостатками пушки обр. 1902/30 гг., поскольку её лафет сохранил однобрусную конструкцию без подрессоривания колёсного хода. Кроме того, подвижность орудия по сравнению с 76-мм пушкой обр. 1902/30 гг. ухудшилась из-за возросшего на 250 кг веса. Поэтому серийный выпуск пушек обр. 1933 г. ограничился малой серией — около 200 орудий. Другим направлением стала попытка создания универсальных дивизионных пушек.

История развития артиллерийского вооружения в СССР с конца 1920-х по конец 1930-х годов была насыщена различными недостаточно продуманными экспериментами и кампаниями, активно поддерживаемыми М. Н. Тухачевским. С 1931 года он занимал пост начальника вооружений РККА, а в 1934 году стал заместителем народного комиссара обороны по вооружению. На этих должностях у него имелись все возможности по определению политики в области развития перспективных артиллерийских систем. Наиболее затратными были бесполезная в итоге кампания по перевооружению РККА динамореактивными (безоткатными) орудиями Курчевского и длительные бессмысленные работы по полигональным снарядам. Ещё одним примером такого рода деятельности М. Н. Тухачевского в области артиллерийского вооружения стало создание универсальной дивизионной пушки.

Концепция универсальной пушки, одновременно сочетавшей в себе качества зенитного и дивизионного орудия, активно обсуждалась артиллерийскими специалистами разных стран в 1920—1930-х годах. Наибольшую популярность такая концепция приобрела в США, где в конце 1920-х годов были созданы 75-мм универсальные пушки T2 и T3. Однако после проведённых испытаний опытных образцов этих орудий было решено отказаться от принятия их на вооружение ввиду чрезмерной сложности. Более того, результаты испытаний привели американских военных к признанию самой концепции универсальных дивизионных пушек ошибочной, следствием чего стало прекращение их дальнейшего развития в США. Работы по 75-мм универсальной пушке велись и чехословацкой фирмой «Шкода» (в частности, созданная этой фирмой 75-мм пушка M.28 имела максимальный угол вертикального наведения 80°). Некоторые 75-мм пушки, созданные в те же годы французской фирмой «Шнейдер» и английской «Виккерс-Армстронг», также позиционировались как универсальные. Но по своей конструкции и основному назначению они представляли собой типичные зенитные орудия.

Заинтересовавшись концепцией универсального орудия, М. Н. Тухачевский в 1927 году на подмосковном полигоне в Кунцево предложил совместить 76-мм полковую пушку обр. 1927 г. с зенитной. 9 апреля 1928 года от него поступает новая директива: «Поставить вопрос о совмещении зенитной пушки с противотанковой». Эти предложения не были реализованы, что позволило советской полковой и противотанковой артиллерии избежать негативных для её боеспособности и развития последствий. Однако дивизионная артиллерия стала полигоном для испытаний продвигаемой Тухачевским концепции универсализма.

Создание

В 1931 году Тухачевский приказывает начать работы по созданию универсальных (с круговым обстрелом) и полууниверсальных (предназначенных для «ведения заградительного зенитного огня») дивизионных пушек. Их проектированием были заняты все артиллерийские конструкторские бюро (КБ) СССР, в частности, КБ завода «Красный путиловец», КБ завода № 8, ГКБ-38, КБ завода № 92.

Первая универсальная пушка завода «Красный Путиловец» была изготовлена в 1932 году. Орудие стреляло новыми, более мощными выстрелами и получилось очень тяжёлым — 3470 кг, в связи с чем дальнейшие работы над ним были прекращены. В 1933 году КБ завода под руководством И. А. Маханова создало 76-мм универсальные пушки Л-2 и Л-3 с длиной ствола 60 и 45 калибров соответственно. Последняя проходила испытания в 1934—35 годах, но ни она, ни Л-2 на вооружение не принимались. Также в 1935 году был изготовлен и испытан опытный образец 76-мм полууниверсальной пушки Л-4.

В 1933 году на заводе № 8 им. Калинина организованная ОГПУ из арестованных инженеров «спецгруппа» в КБ предприятия разработала 76-мм полууниверсальную пушку 25-К. В 1934—35 годах это орудие проходило полигонные испытания. Впоследствии на его базе в 1935 году создали пушку 31-К. Она не выдержала испытаний вследствие плохой кучности стрельбы и слишком большого веса орудия, составлявшего 1729 кг. Та же участь постигла и пушку 32-К — дальнейшее развитие 31-К. Три изготовленных опытных образца пушки 32-К поступили в конце 1935 года на полигонные испытания, выявившие ряд недостатков их конструкции. Работы по доводке орудия были прекращены в связи с принятием на вооружение пушки Ф-22. Пушки 25-К, 31-К и 32-К имели однобрусный лафет и поддон.

ГКБ-38 (конструкторское бюро завода № 32) под руководством С. Е. Рыковского разработало 76-мм универсальную пушку А-52 и полууниверсальную пушку А-51. Обе артиллерийские системы были спроектированы в 1933 году, имели однобрусный лафет, поддон и баллистику 76-мм зенитной пушки обр. 1915/28 гг. В том же году ГКБ-38 было ликвидировано, а его помещения и оборудование переданы конструкторскому бюро, занимавшемуся проектированием безоткатных орудий. Несмотря на это, разработки ГКБ-38 были реализованы в металле. Заводы № 8 и 92 построили по опытному образцу пушек А-52 и А-51 соответственно, причём последняя получила от изготовителя «свой» заводской индекс Ф-20. В начале 1935 года А-51 и А-52 отправили на полигонные испытания. Испытания последнего завершились неудачно.

Конструкторское бюро горьковского завода № 92 («Новое Сормово») было создано в январе 1934 года под руководством В. Г. Грабина и состояло из сотрудников ликвидированного ГКБ-38. На первом этапе КБ занималось доработкой пушки А-51 (Ф-20); однако это орудие по своим характеристикам не удовлетворяло Грабина. Он начал проектирование новой артиллерийской системы, получившей заводской индекс Ф-22. Директор завода Л. А. Радкевич выступал против этого, полагая главной задачей КБ сопровождение производства; разрешение на создание орудия было получено Грабиным в Главном военно-мобилизационном управлении в обход директора завода. Проектирование Ф-22 было завершено к началу 1935 года.

Три опытных образца Ф-22 были изготовлены на заводе № 92 в апреле 1935 года, причём два орудия имели складные (ломающиеся) станины, а одно — обычные. Все опытные экземпляры имели дульный тормоз и удлинённую камору под новый патрон. Для Ф-22 были специально разработаны новые снаряды массой 7,1 кг, которыми она стреляла с начальной скоростью 710 м/с на максимальную дальность 14 060 м. 8 мая 1935 года были начаты заводские испытания, 9 июня того же года опытные образцы были доставлены под Москву на Софринский полигон. 14 июня опытные образцы Ф-22 вместе с другими образцами универсальных и полууниверсальных дивизионных пушек приняли участие в показе образцов артиллерийского вооружения высшему руководству страны во главе с И. В. Сталиным. Опытный образец Ф-22 с обычными станинами произвёл на Сталина хорошее впечатление и был отправлен на полигонные испытания, которые закончились 16 декабря 1935 года. В начале июля 1935 года завод № 92 получил срочный правительственный заказ на изготовление опытно-валовой партии Ф-22 из 10 орудий в течение 4 месяцев. В марте 1936 четыре пушки поступили на войсковые испытания, завершившиеся 22 апреля 1936 года. На них был выявлен ряд недостатков орудия, но, несмотря на это, 11 мая того же года Ф-22 была принята на вооружение под наименованием «76-мм дивизионная пушка обр. 1936 г.» и запущена в серийное производство. По сравнению с опытными образцами серийные орудия имели ряд существенных отличий. В частности, был исключён дульный тормоз (по мнению заказчика, он сильно демаскировал пушку поднимаемыми клубами пыли), а также принята камора под гильзу образца 1900 года. В то время Главное артиллерийское управление (ГАУ) не было готово перейти на другую гильзу (или другой калибр) дивизионных пушек, поскольку на складах оставались очень большие запасы 76-мм выстрелов с гильзой обр. 1900 г., выпущенных в период Первой мировой войны в Российской империи или импортированных из зарубежных стран. Переход на новый, более мощный выстрел в то время, несмотря на все предоставляемые им преимущества, считался неприемлемым по экономическим соображениям. В то же время спроектированная под более мощную баллистику Ф-22 имела большой запас прочности и, как следствие, потенциальную возможность стрельбы с более высокой начальной скоростью снаряда по сравнению со штатным выстрелом.

Серийное производство и совершенствование орудия

Ф-22 была запущена в валовое производство на трёх заводах: № 92, Кировском и Уральском заводе тяжёлого машиностроения (УЗТМ). Освоение пушки в производстве шло тяжело, как по причине её значительно более сложной конструкции по сравнению с предыдущими орудиями аналогичного класса, так и потому, что пушка имела массу дефектов и постоянно совершенствовалась. В частности, в 1937 году испытывались Ф-22 «полуторной очереди», имевшие литой нижний станок, усиленную обойму люльки и ряд других изменений, а также орудие «второй очереди», имевшее клёпаные верхний и нижний станки, сниженную на 35 мм линию огня, изменённый поворотный механизм. Первые 10 предсерийных орудий были выпущены в 1936 году, а в конце 1939 года серийное производство Ф-22 было прекращено в связи с принятием на вооружение нового орудия — 76-мм дивизионной пушки образца 1939 года (УСВ), также разработки КБ Грабина.

Производство 76-мм дивизионных пушек обр. 1936 г., шт.
1936	1937	1938	1939	Всего
10	417	1002	1503	2932

Организационно-штатная структура

На вооружении РККА в 1930-1940-е годы состояло несколько наименований дивизионных пушек, и дивизия в это время могла быть вооружена одним из них. Согласно штату дивизии 1935 года дивизионные пушки организационно входили в штат трёх легких артиллерийских дивизионов артиллерийского полка дивизии – всего 24 орудия. В стрелковой дивизии по штату 1939 года имелся лёгкий артиллерийский полк в составе дивизиона 76-мм пушек (3 батареи по 4 орудия) и двух смешанных дивизионов (две батареи 122-мм гаубиц и одна батарея 76-мм пушек). Итого в дивизии имелось 20 76-мм дивизионных пушек. По штату июля 1940 года артиллерийский полк дивизии состоял из двух дивизионов по две батареи 76-мм пушек и одной батареи 122-мм гаубиц четырёхорудийного состава в каждом – всего 16 дивизионных пушек. В марте 1942 года в полк добавляется третий дивизион из батареи 76-мм пушек и батареи 122-мм гаубиц и пушек в дивизии становится 20.

В моторизованной дивизии в 1939—1941 годах также имелось 8 дивизионных пушек. В кавалерийских дивизиях в 1939—1941 годах имелось также 8 дивизионных пушек, с августа 1941 до лета 1942 года дивизионная артиллерия из штата кавалерийских дивизий была исключена. В стрелковых бригадах с 1939 года также имелось 8 дивизионных орудий, в мотострелковых и механизированных бригадах — 12 орудий.

Также Ф-22 входили в состав противотанковых частей. С начала 1941 года формировались артиллерийские бригады противотанковой обороны, состоявшие из двух полков, каждый из которых по штату имел дивизион 107-мм пушек М-60, 2 дивизиона 85-мм зенитных пушек 52-К, 2 дивизиона 76-мм дивизионных пушек и зенитный дивизион, имевший на вооружении 37-мм автоматические пушки и пулемёты ДШК. После начала войны артиллерийские бригады постепенно расформировываются, вместо них формируются истребительно-противотанковые артиллерийские полки (иптап) из 4—6 батарей по 4 орудия в каждой.

Боевое применение

76-мм пушка обр. 1936 г. предназначена для:

• уничтожения живой силы противника, не находящейся за укрытием;
• подавления и уничтожения огневых средств противника;
• борьбы с мотомеханизированными боевыми средствами противника;
• разрушения проволочных заграждений;
• подавления и уничтожения артиллерии противника.

Впервые Ф-22 пошли в бой во время конфликтов у озера Хасан и на реке Халхин-Гол. Пушка приняла активное участие и в советско-финской войне 1939—1940 годов, в частности на 8 февраля 1940 года в артиллерии Северо-Западного фронта имелось 480 76-мм дивизионных пушек, главным образом — Ф-22.

На 22 июня 1941 года в Красной армии имелось, по разным данным, 3041 или 2868 76-мм пушек обр. 1936 г., из них в западных военных округах — 2300 орудий. Наиболее активно Ф-22 использовались в 1941 году; в дальнейшем, вследствие больших потерь их число в войсках сильно сократилось, но в небольших количествах они применялись и позднее — так, в Курской битве участвовало 2 истребительно-противотанковых полка, вооружённых этими орудиями, переброшенными с Дальнего Востока. Известен пример использования Ф-22 на Ленинградском фронте, в составе 705-го истребительно-противотанкового полка в январе 1944 года:

В бою 15 и 16 января 1944 года старший сержант Поляков Иван Васильевич проявил мужество, отвагу и героизм. Командуя орудием 76-мм дивизионной пушки, разрушил в период артиллерийской подготовки 3 ДЗОТ-а, запланированных на разрушение. С подходом в район огневых позиций третьей танковой роты 46-го отдельного гвардейского танкового полка прорыва, его орудие было взято на прицеп танка и заброшено в тыл противника. Отцепив орудие от танка, Поляков вступил в бой с противником. Прямой наводкой он уничтожил 3 ДЗОТ-а и 2 орудия ПТО, мешавших движению танков. Кроме того, захватил трёх пленных, рассеял и уничтожил группу немцев до взвода, пытавшихся пленить его расчёт. Захваченный рубеж удержал до подхода своей пехоты.

За проявленные в этом бою мужество и героизм командир орудия был удостоен звания Героя Советского Союза, а его орудие — пушка Ф-22 — в настоящее время находится в экспозиции Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге.

В годы войны 76-мм пушка обр. 1936 г. использовалось как полевая пушка, реже — как противотанковая и никогда — как зенитная (в документах периода войны о зенитных возможностях орудия не упоминалось).

В ходе боёв 1941—1942 годов вермахтом было захвачено в исправном состоянии большое количество (более 1250 шт.) Ф-22. Первоначально их использовали в качестве полевых орудий, присвоив индекс 7,62 cm F.K.296(r). В конце 1941 года немецкие инженеры, изучив орудие, выяснили, что оно имеет большие запасы прочности. Было принято решение переделать трофейные Ф-22 в противотанковые пушки 7,62 cm Pak 36(r), что позволило получить орудие с хорошей бронепробиваемостью, способное бороться с советскими танками Т-34 и КВ-1. Переделанные орудия использовались как на полевом лафете, так и устанавливались на самоходные артиллерийские установки. Pak 36(r) активно использовались вплоть до конца войны, в частности на 1 марта 1945 года в вермахте имелось ещё 165 таких орудий (на полевом лафете). Несколько десятков Pak 36(r) было захвачено советскими войсками в ходе Сталинградской битвы и направлено для использования в истребительно-противотанковые полки.

Финская армия использовала 86 трофейных Ф-22, из которых 37 было захвачено в ходе советско-финской войны 1939—40 годов, а 49 — в ходе Великой Отечественной войны. Орудие, получившее в финской армии индекс 76 K/36 и личное имя «Rotanhäntä», оценивалось финнами очень высоко вследствие современности конструкции и хорошей баллистики. К недостаткам были отнесены сложности с буксировкой орудия по пересечённой местности по причине низкого клиренса, неудобное расположение приводов вертикального и горизонтального наведения, а также недостаточно надёжная работа полуавтоматического затвора. Ф-22 оставались на складах финской армии вплоть до начала 1990-х годов. Некоторое количество Ф-22 было захвачено румынской армией; часть из них была использована для создания противотанковых самоходных артиллерийских установок TACAM T-60.

Описание конструкции

Конструктивно Ф-22 представляет собой полууниверсальную пушку (то есть орудие, совмещающее в себе качества дивизионной и частично зенитной пушки). Орудие имеет современную на момент создания конструкцию с раздвижными станинами, подрессориванием и металлическими колёсами с резиновыми шинами.

Ствол орудия состоит из свободной трубы, кожуха и казённика. Полная длина ствола — 3895 мм (51,2 калибра), длина канала ствола — 3680 мм (48,4 калибра). В стволе 32 нареза, идущих слева вверх направо. Глубина нарезки 0,76 мм, ширина нарезов 5,38 мм, ширина поля 2,1 мм, крутизна нарезов — 25 калибров. Масса ствола с затвором 440—450 кг. Затвор полуавтоматический вертикальный клиновой, обеспечивающий техническую скорострельность до 21 выстрела в минуту.

• Детали конструкции Ф-22
• F-22-3.JPG

  Затвор

• F-22-7.JPG

  Щитовое прикрытие и противооткатные устройства

• F-22-5.JPG

  Колёсный ход

• F-22-8.JPG

  Станины

• F-22-12.JPG

  Сошники

• 76-мм пушка образца 1936 года (4).jpg

  Прицел

Противооткатные устройства смонтированы в люльке под стволом, включают в себя гидравлический тормоз отката веретённого типа и гидропневматический накатник; длина отката переменная (600—1010 мм). Прицел с механизмом горизонтального наведения и механизм вертикального наведения располагались с разных сторон ствола, что требовало участия в наведении орудия двух номеров расчёта. Подъёмный механизм имел один сектор, обеспечивал вертикальное наведение от −5 до +75°. Поворотный механизм винтового типа обеспечивал горизонтальное наведение в секторе 60°. Штатный прицел обеспечивал стрельбу только по наземным целям, для зенитной стрельбы требовался «прицел с зенитной частью», который в войска не поступал.

Лафет с раздвижными станинами и подрессориванием. Боевая ось коленчатая. Рессора пластинчатая, размещена перпендикулярно оси пушки. Орудия первых выпусков имели металлические дисковые колёса КПМ с грузошиной, в дальнейшем использовались колёса ГК с шинами, заполненными губчатым каучуком. Для защиты расчёта орудия от ружейно-пулемётного огня, осколков и взрывной волны имеется щитовое прикрытие толщиной 3,5 мм. Орудие могло перевозиться как конной тягой (шестёрка лошадей) с передком, так и механической тягой (максимальная скорость буксировки по шоссе — 30 км/ч).

Модификации и варианты

В ходе серийного производства орудие постоянно совершенствовалось, однако изменения конструкции носили технологический характер и практически не отражались на внешнем виде и характеристиках пушки. Наиболее заметной модернизацией являлась замена дисковых колёс с грузошиной, использовавшихся на орудиях ранних серий, на колёса с шиной, заполненной губчатым каучуком.

Вермахт: Pak 36(r) и Pak 36

К концу 1941 года в руки вермахта попало большое количество исправных Ф-22, взятых в качестве трофеев в ходе летней кампании. Немецкие специалисты обнаружили, что орудие имеет значительный запас прочности. Учитывая острую нехватку штатных средств ПТО, способных поражать советские танки Т-34 и КВ-1, было решено переделать Ф-22 в противотанковую пушку. Модернизация орудия включала в себя расточку каморы под гильзу большего размера, установку дульного тормоза (ранние образцы пушек, у которых камора не растачивалась под новые боеприпасы - 7,62 cm Pak 36 (r), не имели дульного тормоза; сохранилось не менее двух экземпляров орудия без дульного тормоза, также известны фронтовые фотографии переделанных Ф-22 без дульного тормоза: как буксируемых, так и самоходных вариантов), перенос механизма вертикального наведения на одну сторону с прицелом, уменьшение угла возвышения, исключение механизма переменного отката, уменьшение щита. Для орудия был спроектирован новый боекомплект, включавший как обычные бронебойные, так и подкалиберные и кумулятивные снаряды. Баллистические характеристики орудия существенно возросли: если Ф-22 стреляла снарядом БР-350А весом 6,3 кг с начальной скоростью 690 м/с, то модернизированная пушка, получившая индекс 7,62 cm Pak 36 (7,62 cm Panzerjägerkanone 36) - без (r), стреляла снарядом Pzgr.39 весом 7,6 кг с начальной скоростью 740 м/с.

В таком виде начавшая поступать в немецкие войска весной 1942 года. Ф-22 стала одной из лучших противотанковых пушек вермахта на то время. Всего было переделано 560 орудий на полевом лафете (по некоторым сведениям, это число включает в себя и переделанные 76-мм дивизионные пушки обр. 1939 г. под индексом 7,62cm FK 39), а также 894 орудия, приспособленных для установки на противотанковые САУ Marder II и Marder III.

Самоходные орудия

Самоходные артиллерийские установки с Ф-22 в СССР не производились, но создавались с использованием трофейных орудий в Германии и Румынии.

Немцы в конце 1941 года изготовили 9 импровизированных САУ 7,62 cm F.K.36(r) auf Panzerjäger Selbstfahrlafette Zugkraftwagen 5t (также называвшихся Diana), установив Ф-22 в оригинальном варианте на шасси полугусеничного тягача Sd.Kfz.6. Пушка помещалась в прямоугольной бронированной рубке с толщиной стенок 10 мм, вес САУ составлял 10,5 т. Эти САУ использовались в Северной Африке в 1942—1943 годах в составе 3-й роты 605-го батальона истребителей танков, особо отличившись в боях у Газалы в мае — июне 1942 года.

Ф-22, переделанные в Pak 36(r), монтировались на самоходные артиллерийские установки Marder II на шасси лёгкого танка Pz.II и Marder III на шасси лёгкого танка Pz.38(t). В 1942 году было изготовлено 210 и 363 шт. таких САУ соответственно, активно использовавшихся в боевых действиях.

В Румынии в начале 1943 года путём установки трофейных Ф-22 на шасси трофейных же советских лёгких танков Т-60 была создана противотанковая САУ TACAM T-60. Исходное шасси было существенно переделано: установлен новый двигатель, вместо башни танка смонтирована бронированная рубка, в дополнение к орудию установлен пулемёт. Всего в 1943 году были изготовлены 34 самоходные артиллерийские установки, участвовавшие в боях вплоть до августа 1944 года.

Боеприпасы и баллистика

Выстрелы орудия комплектовались в виде унитарного патрона. С целью возможности использования большого имеющегося количества ранее заскладированных боеприпасов камора Ф-22 была оставлена той же, что и у предшествующей дивизионной пушки образца 1902/30 годов.

Латунная или стальная гильза унитарного патрона образца 1900 года массой 1,55 или 1,45 кг соответственно имела длину 385,3 мм и диаметр фланца 90 мм. Заряд 54-Ж-354 состоял из 1,08 кг пороха марок 4/1 или 9/7. Для старых гранат и некоторых шрапнелей использовался заряд 54-Ж-354А весом 0,9 кг пороха марки 7/7. Подкалиберные и кумулятивные снаряды также применялись со своими собственными специальными зарядами. Также орудие могло стрелять всем ассортиментом выстрелов к 76-мм полковой пушке обр. 1927 г. — заряд этих выстрелов считался для дивизионных пушек штатным уменьшенным. Во время войны ограниченно применялись боеприпасы раздельного заряжания. Они укомплектовывались укороченными (обрезанными) гильзами, которые были отбракованы по состоянию дульца. На начало Великой Отечественной войны боекомплект Ф-22 включал единственный тип бронебойного снаряда — БР-350А. Позднее на вооружение был принят более технологичный и эффективный снаряд с кольцевыми канавками (локализаторами) БР-350Б и его сплошной вариант (без заряда взрывчатого вещества) БР-350СП. Благодаря большей примерно на 30 м/с начальной скорости по сравнению с дивизионными пушками с длиной ствола 40 калибров (обр. 1902/30 гг., УСВ, ЗИС-3) бронепробиваемость Ф-22 была несколько выше.

Кумулятивные снаряды, имевшие бронепробиваемость до 100 мм, появились в боекомплекте дивизионных орудий с конца 1944 года, а до этого времени при борьбе с танками использовались либо обычные бронебойные, либо подкалиберные снаряды. В начальный период войны из-за нехватки бронебойных снарядов против бронированных целей зачастую применялась шрапнель, поставленная «на удар». Бронепробиваемость таких «эрзац-бронебойных» боеприпасов составляла порядка 30 мм на дистанциях ближнего боя. Использование подкалиберных и кумулятивных снарядов из Ф-22 теоретически было возможно, но на практике из-за небольшого количества сохранившихся ко второй половине войны на фронте орудий этого типа сведений об их применении не имеется.

Наибольший ассортимент выстрелов имелся для фугасных и осколочно-фугасных снарядов по причине наличия большого количества старых гранат русского и французского производства. Также широкой была номенклатура шрапнельных боеприпасов. Снаряд ОФ-350 при установке взрывателя на осколочное действие при разрыве создавал 600—800 убойных осколков (весом свыше 1 г), создающих площадь сплошного поражения размером 8×5 м (поражается 90 % целей) и действительного поражения — размером 30×15 м (поражается 50 % целей). При установке взрывателя на замедленное действие создавалась воронка глубиной 30—50 см и диаметром 70—100 см.

Шрапнели имелись нескольких разновидностей. Наиболее распространённые пулевые шрапнели типа Ш-354 содержали 260 круглых пуль диаметром 12,7 мм и весом 10,7 г каждая. Размер зоны действительного поражения шрапнелью составлял по фронту 20 м, а в глубину, в зависимости от дистанции и высоты разрыва, от 260 до 300 м. Шрапнели активно применялись в 1941—1942 годах, позднее их использование было эпизодическим, главным образом для самообороны расчётов с установленным на разрыв при вылете из ствола взрывателем. С этой же целью применялась картечь Щ-350, содержавшая 549 пуль весом по 10 грамм, создающих зону поражения размером 50×200 м. Стоит заметить, что 76-мм пушки обр. 1936 г. позволяли использование картечи, в отличие от более поздних дивизионных орудий ЗИС-3 того же калибра — наличие дульного тормоза у последних исключало её применение по соображениям безопасности расчёта и из-за повреждений дульного тормоза картечными пулями.

Зажигательные снаряды также имелись нескольких разновидностей, в частности использовались термитные снаряды Погребнякова — Стефановича и снаряды с фосфорно-катушечным зажигательным составом. В 1930-х годах был начат выпуск снарядов З-350 с термитными сегментами, уложенными в три ряда по три сегмента. При разрыве снаряда сегменты воспламенялись и разлетались в радиусе 8 м, развивая при горении температуру до 2500°.

Осколочно-химические снаряды ОХ-350 снаряжались тротилом и отравляющими веществами типа Р-12 или Р-15. В таблицы стрельбы осколочно-химические снаряды не включались; чтобы иметь возможность их использования, форма и масса данных снарядов были идентичны осколочно-фугасным гранатам ОФ-350. В 1934 году проходила испытания ядовитая шрапнель, представлявшая собой пули весом в 2 и 4 грамма, в которые были запрессованы кристаллики ядовитого вещества. Испытания прошли успешно, но на вооружение ядовитая шрапнель не принималась.

Слева: Выстрелы 76-мм дивизионной пушки обр. 1936 года: 1. Выстрел УБР-354А со снарядом БР-350А (Тупоголовый с баллистическим наконечником трассирующий). 2. Выстрел УБР-354Б со снарядом БР-350Б (Тупоголовый с баллистическим наконечником с локализаторами трассирующий). 3. Выстрел УБР-354П со снарядом БР-350П (Подкалиберный бронебойный снаряд трассирующий «катушечного» типа). 4. Выстрел УОФ-354М со снарядом ОФ-350 (Стальной осколочно-фугасный снаряд). 5. Выстрел УШ-354Т со снарядом Ш-354Т (Шрапнель с трубкой Т-6) 6. Выстрел УД-354 со снарядом Д-350 (Стальной дымовой снаряд) Справа: Бронебойные 76 мм снаряды в разрезе: 1. БР-350А. 2. БР-350БСП. 3. БР-350П.

Номенклатура боеприпасов
Тип	Индекс ГАУ	Вес снаряда, кг	Вес ВВ, г	Начальная скорость, м/с	Дальность табличная, м
Калиберные бронебойные снаряды
Тупоголовый с баллистическим наконечником трассирующий с взрывателем МД-5	УБР-354А	6,3	155	690	7000
Тупоголовый с локализаторами и баллистическим наконечником трассирующий с взрывателем МД-5 (в войсках с 1943 года)	УБР-354Б	6,5	119	690	7000
Тупоголовый с баллистическим наконечником сплошной трассирующий (в войсках с 1943 года)	УБР-354СП	6,5	нет	690	7000
Подкалиберные бронебойные снаряды
Подкалиберный катушечного типа (в войсках с 1943 года)	УБР-354П	3,02	нет	?	?
Кумулятивные снаряды
Сталистого чугуна вращающийся с взрывателями БМ или К-6 (в войсках с конца 1944 года)	УБП-354А	5,28	623	?	?
Стальной вращающийся с взрывателем БМ (в войсках с конца 1944 года)	УБП-354М	3,94	490	?	?
Осколочно-фугасные и осколочные снаряды
Осколочно-фугасная стальная дальнобойная граната с взрывателем КТМ-1	УОФ-354	6,2	710	706	13 630 (45°)
Сталистого чугуна осколочная дальнобойная граната с взрывателем КТМ-1	УО-354АМ	6,21	540	706	13 630 (45°)
Фугасная старая граната русского образца, с взрывателями КТ-3 и КТМ-3	УФ-354, УФ-354М	6,1	815	706	13 200 (40°)
Фугасная стальная старая французская граната с взрывателями АД, АД-2, АД-Н	УФ-354Ф	6,41	785	?	?
Шрапнель
Шрапнель пулевая с трубкой 22 сек.	УШ-354	6,5	85 (вес вышибного заряда), 260 пуль	652	6000 (12,5°)
Шрапнель пулевая с трубкой Д	УШ-354Д	6,44	85 (вес вышибного заряда), 260 пуль	652	6000 (12,5°)
Шрапнель пулевая с трубкой Т-6	УШ-354Т	6,66	85 (вес вышибного заряда), 260 пуль	645	9000 (25,02°)
Шрапнель Гартца с накидками Ш-354Г с трубкой 22ПГ	УШ-354Г	6,58	85 (вес вышибного заряда)	?	?
Стержневая шрапнель Ш-361 (черт. 2-1766) с трубкой Т-3УГ	УШ-Р2-354	6,61	84 (вес вышибного заряда)	692	8600 (16,25°)
Картечь
Картечь	УЩ-354	?	549 пуль	?	200
Дымовые снаряды
Дымовой стальной с взрывателем КТМ-2	УД-354	6,45	80 тротил + 505 жёлтый фосфор	?	?
Дымовой сталистого чугуна с взрывателем КТМ-1	УД-354А	6,45	66 тротил + 380 жёлтый фосфор	?	?
Зажигательные снаряды
Зажигательный стальной с трубкой Т-6	УЗ-354	6,24	240 (вышибной заряд)	705	9600 (20,29°)
Зажигательный черт. 3890 с трубкой Т-6 или 22 сек.	УЗ-354С	6,5	240 (вышибной заряд)	?	?
Зажигательный З-354 Погребнякова — Стефановича с трубкой 22 сек.	УЗ-354С	4,65	240 (вышибной заряд)	?	?
Осколочно-химические снаряды
Осколочно-химический снаряд с взрывателем КТМ-1	УОХ-354М	6,25	?	?	?

Таблица бронепробиваемости для 76-мм дивизионной пушки обр. 1936 г.
Тупоголовый калиберный бронебойный снаряд БР-350А
Дальность, м	При угле встречи 60°, мм	При угле встречи 90°, мм
100	67	82
500	61	75
1000	55	67
1500	49	60
Приведённые данные относятся к советской методике измерения пробивной способности (формула Жакоб-де-Марра для цементированной брони с коэффициентом K = 2400). Следует помнить, что показатели бронепробиваемости могут заметно различаться при использовании различных партий снарядов и различной по технологии изготовления брони.

Оценка проекта

Конструкция

76-мм пушка обр. 1936 г. по сравнению с пушкой обр. 1902/30 гг. безусловно являлась значительным шагом вперёд, конструктивно представляя собой вполне современную артиллерийскую систему (наличие лафета с раздвижными станинами, полуавтоматического затвора, подрессоривания). В то же время сама концепция универсального орудия, в рамках которого была создана Ф-22, оказалась неудачной по ряду причин:

• Зенитное орудие требует гораздо более мощной баллистики по сравнению с полевым и обязано иметь круговой обстрел, что неизбежно приводит к значительному увеличению размеров и стоимости артсистемы;
• Главным противником войск (на уровне дивизии) на тот момент являлись не обычные высотные бомбардировщики, а истребители-бомбардировщики, пикирующие бомбардировщики и штурмовики, для борьбы с которыми наиболее эффективны малокалиберные зенитные автоматические орудия;
• Для защиты тыловых объектов лучшую эффективность демонстрируют специализированные зенитные орудия крупного калибра.

Как зенитное орудие Ф-22 была малоэффективна. Она не имела кругового обстрела, что для зенитного орудия неприемлемо, а её начальная скорость (порядка 700 м/с) уступала таковой даже архаичной 76-мм зенитной пушке обр. 1915/28 гг. (730 м/с), не говоря уже о более современной 76-мм зенитной пушке обр. 1931 г. (813 м/с). На практике это означало малую досягаемость по высоте и низкую точность стрельбы. При стрельбе на углах возвышения, больших 60°, отказывалась работать автоматика затвора с соответствующими последствиями для скорострельности. Военное руководство объективно оценивало зенитные возможности Ф-22 — в её боекомплект не включались соответствующие снаряды; штатный прицел не был приспособлен для зенитной стрельбы; вооружённые ею подразделения не комплектовались приборами управления зенитным огнём. О случаях боевого использования Ф-22 в качестве зенитной пушки информации нет.

Конструктивные решения, направленные на придание орудию свойств зенитной пушки, отрицательно сказались на характеристиках Ф-22 как дивизионной артиллерийской системы. Орудие имело очень большие габариты (особенно по длине) и вес (почти на 500 кг больше в боевом положении, чем вес появившейся через 5 лет 76-мм дивизионной пушки ЗИС-3). Это весьма ограничивало подвижность Ф-22, в частности возможность её перемещения силами расчёта. Пушка имела массу недоработок, была малотехнологична и капризна в эксплуатации. Отчёт с войсковых испытаний свидетельствует:

Ф-22 на походе плоха, так как длина системы затрудняет поворотливость. Подвижность вне дорог крайне ограничена, так как её клиренс 350 мм, а подъёмный механизм выдаётся в сторону движения и слабо прикрыт (удар и др.). При стрельбе сильная вибрация и колебания тела орудия, что ведёт к уменьшению кучности. Слабое сцепление люльки с боевой осью. При 50—60 выстрелах непрерывного огня жидкость в компрессоре перегревается, что может привести к разрыву люльки. Надо прекращать стрельбу и отливать 150 г жидкости. Пушка универсальная, но ни одному назначению не удовлетворяет.

По дальности стрельбы и бронепробиваемости Ф-22 не имела значительных преимуществ перед более старой дивизионной пушкой обр. 1902/30 гг. Использование Ф-22 как противотанкового орудия было затруднено тем, что прицел и механизм вертикального наведения находились по разные стороны ствола, соответственно, наведение орудия не могло осуществляться одним только наводчиком. В то же время конструкция пушки, спроектированной под более мощный выстрел, позволяла с относительно небольшими затратами конвертировать её в мощное противотанковое орудие, что и было осуществлено немецкими инженерами.

Военное руководство достаточно быстро разочаровалось в Ф-22 — уже в ходе серийного производства пушка была отправлена на повторные войсковые испытания, а уже в марте 1937 года были выданы тактико-технические требования на новое дивизионное орудие. После завершения его разработки серийное производство Ф-22, продолжавшееся фактически лишь 3 года, было прекращено. Сменившая Ф-22 в производстве 76-мм пушка обр. 1939 г. (УСВ) за счёт уменьшения длины ствола и максимального угла ВН была легче на 135 кг и короче в походном положении более чем на метр, при том что её баллистические характеристики изменились несущественно.

Зарубежные аналоги

После окончания Первой мировой войны в военных кругах Великобритании, Германии, Франции и США возобладало мнение о бесперспективности полевых дивизионных пушек, в связи с чем работы по созданию новых орудий этого типа были прекращены, а конструкторская деятельность была сосредоточена на создании дивизионных гаубиц. Но даже в тех странах, где было отдано предпочтение гаубичной дивизионной артиллерии, имеющиеся дивизионные пушки с вооружения не снимались и в ряде случаев подвергались модернизации. В Италии и Японии развитие дивизионных пушек было продолжено. Зарубежными аналогами Ф-22 являются 75-мм дивизионные орудия, разработанные либо модернизированные в 1930-х годах.

Характеристика	обр. 1936 г. (Ф-22)	обр. 1902/30 гг.	обр. 1939 г. (УСВ)	M1897A4	F.K.38	Mle1897/33	Cannone da 75/32	Obice da 75/18	Тип 90 моторизованный вариант	Тип 95
Страна
Калибр, мм/длина ствола, клб.	76/50	76/40	76/40	75/36	75/34	75/36	75/32	75/18	75/38	75/31
Масса в боевом положении, кг	1620	1350	1485	1600	1380	1500	1200	1050	1600	1107
Максимальный угол ВН, град.	75	37	45	49	45	50	45	45	43	43
Максимальный угол ГН, град.	60	5	56,5	60	55	58	50	50	50	50
Масса осколочно-фугасного снаряда, кг	6,2	6,2	6,2	6,6	5,6	6,6	6,35	6,35	6,6	6,3
Начальная скорость снаряда, м/с	690	655	655	596	580	580	624	425	683	500
Максимальная дальность стрельбы	13 630	13 000	13 290	12 796	11 300	11 100	12 500	9 560	13 890	10 970

Во Франции считали почти идеальной конструкцию пушки Mle 1897, хотя и созданной ещё до наступления 20-го в., однако хорошо показавшей себя во время Первой мировой войны. Модернизация коснулась только лафета, обеспечив в варианте Mle 1897/33 большой угол горизонтальной наводки и возможность скоростной буксировки мехтягой. Сохранение исходной баллистики сделало французскую пушку наиболее слабой и недальнобойной на фоне более поздних аналогов. Были также разработки нового орудия Шнейдера с длиной ствола 40 калибров, более тяжелым снарядом (7,2 кг) и высокой начальной скоростью (670 м/с), которое обеспечивало рекордную для этого класса дальнобойность (до 14 км). Однако отказ от уже зарекомендовавшей себя системы был признан нецелесообразным. Многие страны (особенно недостаточно промышленно развитые, такие как Польша), продолжали использовать французскую пушку Mle 1897 в варианте исходном или модернизированном самими французами, либо модернизировали собственными силами.

В том числе, в США была произведена модернизация 75-мм пушки M1897, представлявшей собой вариант французской пушки Mle 1897. Модернизация заключалась в установке качающейся части орудия на новый лафет с раздвижными станинами. Орудие, принятое на вооружение как М1897А4, при близкой к 76-мм дивизионной пушке обр. 1902/30 гг. максимальной дальности стрельбы, намного превосходила старое русское орудие по подвижности и углу горизонтального наведения, но было на 250 кг тяжелее и имело меньшую начальную скорость снаряда.

В Германии фирма Круппа в 1938 году по заказу Бразилии создала 75-мм полевую пушку. До начала войны заказчику были отгружены 64 орудия, остальные 80 были реквизированы вермахтом и поступили на вооружение под индексом 7,5 cm F.K.38. По сравнению с Ф-22 данное орудие имело более слабую баллистику (начальная скорость меньше на 110 м/с), к тому же оно стреляло более лёгким снарядом. Вес немецкой пушки был на 240 кг меньше, чем вес Ф-22.

В Италии в 1937 году была принята на вооружение 75-мм пушка Cannone da 75/32 Modello 37. При более слабой баллистике (начальная скорость при почти равном весе снаряда меньше на 59 м/с, дальнобойность также уступает более чем на 1 км) итальянская пушка была легче советской на 420 кг. Сравнение Ф-22 с другим итальянским 75-мм дивизионным орудием Obice da 75/18 Modello 35 некорректно, так как это итальянское орудие создавалось как горное, и по баллистике ближе скорее к полковым. При существенно более слабой баллистике (начальная скорость меньше на 265 м/с, более чем в полтора раза, дальность стрельбы — на 4 км, тоже примерно в полтора раза) итальянское орудие весило заметно меньше советского, на 570 кг, но для своего класса оно было избыточно тяжелым: близкие по баллистике полковые и горные орудия того периода, как правило, в полтора-два раза легче..

Следует отметить, что на дальности, близких к предельным, дивизионные пушки данного калибра стреляли редко — на таких расстояниях наблюдение за разрывами 76-мм снарядов затруднительно, что осложняет корректировку огня; кроме того, при стрельбе на большие дистанции резко увеличивалось рассеивание снарядов, и соответственно резко снижалась точность огня.

В Японии в 1932 году была запущена в производство 75-мм пушка Тип 90. По своим характеристикам она была близка к Ф-22, несколько уступая по максимальному углу ГН, но немного превосходя советскую пушку по весу снаряда и максимальной дальности стрельбы. Вес обоих орудий был примерно равным (неподрессоренный вариант японской пушки с деревянными колёсами был на 200 кг легче, но этот вариант заметно терял в подвижности). Кроме того, в Японии с 1935 года производилась 75-мм пушка Тип 95, предназначенная для кавалерийских подразделений. Она была легче Ф-22 на 500 кг за счет меньшей длины ствола, более слабой баллистики (дальнобойность уменьшилась на 3км) и увеличенной длины отката ствола, и снабжалась деревянными колесами без подрессоривания, что снижало её подвижность .

В Швеции фирма «Бофорс» разработала 75-мм пушку с весьма высокими баллистическими данными при достаточно среднем весе. Однако массового спроса на это изделие не было, так как большинство стран отдавало предпочтение собственным разработкам

Сохранившиеся экземпляры

76-мм дивизионную пушку обр. 1936 г и Pak 36(r)с дульным тормозом можно увидеть в Музее артиллерии и инженерных войск в Санкт-Петербурге (два орудия), артиллерийских музеях в городах Хямеэнлинна и Хельсинки (Финляндия), музее военной техники в Нюрнберге. Опытная пушка Ф-20 экспонируется в Центральном музее Великой Отечественной войны в Москве. Немецкая модификация Pak 36(r) представлена в Национальном музее военной истории (ЮАР) и в военном музее на базе Борден (Канада) — в обоих музеях экспонируется вариант орудия без дульного тормоза; вариант с дульным тормозом доступен для осмотра в Гомельском музее военной славы, также одно орудие этого типа было восстановлено в 2000—2002 годах силами поисково-реставрационной группы «Эхо войн».

Так же орудие Pak 36(r) в варианте с дульным тормозом можно увидеть на заднем дворе Музея артиллерии и инженерных войск в Санкт-Петербурге .

Ф-22 в сувенирной и игровой индустрии

Сборные пластиковые модели-копии 76-мм пушки обр. 1936 г. выпускаются китайской фирмой Bronco Models в масштабе 1:35, украинскими фирмами ACE — в масштабе 1:72 (модель может быть собрана как в виде оригинального орудия, так и Pak 36(r)) и ICM — в масштабе 1:35 (модификация Pak 36(r) в комплекте с фигурками расчёта). Ф-22 можно увидеть в ряде компьютерных игр. Наиболее часто орудие представлено в стратегиях различной направленности: стратегиях в реальном времени, таких как Sudden Strike, «Линия фронта. Битва за Харьков», «Блицкриг», и варгеймах, таких как Combat Mission II: Barbarossa to Berlin.

Источники информации

Литература

• А. Б. Широкорад. Энциклопедия отечественной артиллерии. — Мн.: Харвест, 2000. — 1156 с.: илл. с. — ISBN 985-433-703-0.
• А. Б. Широкорад. Гений советской артиллерии: триумф и трагедия В. Грабина. — М.: АСТ, 2002. — 432 с.: 24 л. ил. с. — ISBN 5-17-013066-X.
• А. Б. Широкорад. Бог войны Третьего рейха. — М.: АСТ, 2002. — 576 с.: 32 л. ил. с. — ISBN 5-17-015302-3.
• А. Иванов. Артиллерия СССР в период Второй мировой войны. — СПб.: Нева, 2003. — 64 с. — ISBN 5-7654-2731-6.
• Шунков В. Н. Оружие Красной армии. — Мн.: Харвест, 1999. — 544 с. — ISBN 985-433-469-4.
• Главное артиллерийское управление Красной Армии. 76-мм пушка обр. 1936 г. Памятка командиру взвода и командиру орудия. — М.: Военное издательство Народного Комиссариата обороны, 1942.
• Peter Chamberlain, Terry Gander. Light and Medium Field Artillery. — London: Macdonald and Jane, 1975. — 64 p. — ISBN 0-356-08216-4.

Ссылки

• 76-мм дивизионная пушка образца 1936 года (Ф-22): тематические медиафайлы на Викискладе
• [www.kursk1943.mil.ru/kursk/tw/art/s_76-1936.html 76,2-мм дивизионная пушка обр. 1936 г. Из книги В. Н. Шункова «Оружие Красной Армии»]. Проверено 25 июня 2011. [www.webcitation.org/64tbYhbLl Архивировано из первоисточника 23 января 2012].

Отрывок, характеризующий 76-мм дивизионная пушка образца 1936 года (Ф-22)

Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.