Осада Маастрихта (1579)
| Осада Маастрихта | |||
| Основной конфликт: Восьмидесятилетняя война | |||
 Осада Маастрихта, худ. Ф. Страда | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
победа испанцев | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Осада Маастрихта — осада испанскими войсками под командованием Алессандро Фарнезе голландского города Маастрихт с 8 марта по 29 июня 1579 года в рамках Восьмидесятилетней войны.
Содержание
Предыстория
В 1578 году Маастрихт одобрил Гентское умиротворение и, таким образом, перешел под власть Генеральных штатов Нидерландов. Ожидалось нападение на город испанцев. Испанский генерал Алессандро Фарнезе, будущий герцог Пармы, к этому времени уже занял соседние Лимбург, замок Валкенбург и Далем. Эти действия однозначно свидетельствовали о том, что следующей целью испанцев станет Маастрихт. Вильгельм I Оранский мало доверял военному губернатору Маастрихта Мельхиору Шварценбергу и поэтому назначил Себастьяна Таппина комендантом крепости[1]. Фарнезе привел свою армию к стенам города 8 марта 1579 года и предложил его властям амнистию и гарантиии всех привилегии в обмен на признание лояльности католической религии и испанскому монарху. Предложение было отклонено, и осада началась[2].
Ещё в январе Себастьян Таппин — талантливый инженер, получивший известность при осаде Ла-Рошели в 1574 году — прибыл в Маастрихт для усиления оборонительных сооружений. К началу осады все работы были почти завершены[3]. В городе была возведена мельница для производства пороха, все граждане были обязаны участвовать в строительстве укреплений. Вне стен Таппин установил минные ловушки и вырыл несколько траншей. Было устроены две линии обороны, на которых разместился как гарнизон, так и вооруженные жители города[4].
Маастрихт защищал гарнизон, состоявший из французских, английских и шотландских наемников, в общей сложности около 12 000 человек, им помогали около 2 000 фермеров и 1 200 ополченцев. Общая численность населения Маастрихта в то время оценивалась в 15 - 34 тысячи жителей[1].
Осада
Двойной удар
Испанские войска были в основном размещены в близлежащих деревнях, сам Фарнезе устроил свою штаб-квартиру в замке Петерсхайм[5]. Испанцы окружили город с двух сторон и построили шесть фортов для хранения боеприпасов и защиты от возможных вылазок защитников города. После этого осаждающие занялись рытьем траншей.
Главный удар испанцы направили на Брюссельские ворота города, к которым все ближе подступали их траншеи. Однако в ходе стычки с защитниками они обнаружили, что эти ворота не только не были слабым местом в линии укреплений, а наоборот — самым сильным. Поэтому 23 марта испанцы нанесли удар по соседним воротам Тонгерлозе из сорока шести артиллерийских орудий. Два дня бомбардировок не дали результата. Тогда Фарнезе, не прекращая атак на Тонгерлозе, дал приказ ударить по воротам Бош. Жители Маастрихта стали рыть туннели, чтобы не допустить подкопа со стороны испанцев. В подземных туннелях завязалась ожесточенная битва: сотни осаждавших погибли, когда в туннели залили кипяток, другие умерли от дыма и недостатка кислорода. Один из капитанов предложил Фарнезе атаковать равелин[6]. Пятьсот испанских солдат погибли, когда пороховой заряд, предназначенный для его подрыва, преждевременно сдетонировал[1].
Передышка
Фарнезе писал королю, что этот самый тяжелый день осады обошелся испанцам в две тысячи погибших. В течение месяца его армия из-за боев и болезней сократилась на треть. Чтобы пополнить ряды, Фарнезе ослабил атаки и перешел к укреплению осадных линий. Было построено ещё 16 фортов — 11 на левом берегу Маас и 5 на правом. Между тем, в городе тоже велись восстановительные работы: были укреплены редуты, вырыты и заполнены водой траншеи.
Вильгельм I Оранский пытался собрать деньги, чтобы помочь Маастрихту. Однако он столкнулся с саботажем со стороны крупных городов, которые крайне неохотно выделяли деньги, заботясь лишь о собственной безопасности[7].
Битва за равелин
Фарнезе перенес тяжесть удара на равелин Маастрихта. Три артиллерийских батареи в течение нескольких дней обстреливали его. После того, как фасад равелина обрушился, испанцы смогли занять его. Однако продвинуться дальше не удавалось: испанцы попали под огонь ближайшего редута и с близлежащих башен. Тогда Фарнезе дал приказ обстреливать из пушек парапеты городских стен, с которых защитники вели стрельбу по равелину. За короткое время парапеты были практически уничтожены, и защитники города были вынуждены отступить. После этого испанцам удалось занять редуты[3].
Попытка штурма
Теперь Фарнезе смог пододвинуть осадные сооружения к обеим сторонам Брюссельских ворот. К стенам города были отправлены минеры. Несмотря на несколько вылазок защитников, им удалось установить заряды и подорвать их. Стены были захвачены, однако защитники отошли на вторую линию укреплений, где были установлены восемь орудий с подготовленным парапетом для отражения атак. 24 июня по приказу Фарнезе был построен мост, по которому под обстрелом атакующие подобрались ко второй линии стен и открыли огонь. В бою был серьезно ранен Таппин. Испанские минеры смогли пробить в стенах два пролома, но войти в город не удавалось[3].
После этой атаки ситуация в Маастрихте стала стремительно ухудшаться: численность защитников сократилась в два раза из-за ранений и болезней. Посланники Генеральных штатов обещали, что помощь придет в течение двух недель. Но подошедшая армия Яна IV Нассауского из 3-4 тысяч всадников не решилась напасть на более многочисленную и хорошо укрепившуюся испанскую армию[3]. Между тем, Вильгельм Оранский попытался предложить перемирие, но Фарнезе отказался. В городе начался голод и разразилась эпидемия тифа. Гарнизон хотел сдаться, но граждане, подстрекаемые знатью, были категорически против этого плана. Продолжались почти ежедневные стычки в туннелях и траншеях. В одном из таких инцидентов Таппин был ранен в руку, а 18 июня был убит Жиль де Берламон, его заместитель.
Штурм и падение города
28 июня дозорный испанцев поднялся на стену и увидел, что пролом в стене не охраняется, а стража защитников выглядит усталой и апатичной. Он сразу же сообщил об этом одному из офицеров. В пролом был отправлен отряд солдат, которые убили часового и начали штурм. Солдаты гарнизона и жители вступили в бой с захватчиками. Одновременно испанцы пошли на генеральный штурм, ударив по городу сразу с четырёх сторон. Защитники попытались поджечь мост, чтобы не пустить испанцев в город. Однако осаждавшие уже ворвались в город, начались резня и грабежи. Во время штурма Фарнезе лежал в постели с лихорадкой, штурм состоялся в его отсутствие, что развязало руки немецким и валлонским наемникам в разграблении города[2]. В первый же день были убиты четыре тысячи жителей города — мужчин и женщин. Разграбление продолжалось ещё два дня. В живых осталось порядка 400 человек. Они покинули город, и его заселили валлоны. Себастьян Таппин скончался от полученных ранений, умер и Мельхиор Шварценберг[1].
Последствия
Фарнезе был удостоен триумфа в Маастрихте 21 июля. Во время его въезда в город улицы были полны гниющих человеческих останков, воздух был наполнен трупным запахом. Некогда процветающий город находился в опустошении[1]. Укрепления, мост и многие здания города были сильно повреждены во время осады. Потребовались годы для их восстановления. В дни грабежей исчезли многие реликвии, лишив город привлекательности для паломников. Экономическое положение Маастрихта как торгового города было серьезно ослаблено.
В 1632 году Маастрихт был вновь осажден. На этот раз испанский гарнизон (вместе с жителями) обороняли город от войск Фредерика-Генриха Оранского.
Напишите отзыв о статье "Осада Маастрихта (1579)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 John Lothrop Motley, De opkomst van de Nederlandsche republiek, Volume 4 P.201 Uitgave:W.P. Van Stockum, 1867 P.12/22 Uitgave:Van Langenhuysen, 1867
- ↑ 1 2 Willem Jan Frans Nuyens Geschiedenis van den oorsprong en het begin der Nederlandsche beroerten (1559—1598) P.12/22 Uitgave:Van Langenhuysen, 1867
- ↑ 1 2 3 4 Karel Hendrik de Roo van Alderwerelt, De vestingoorlog en de vestingbouw in hunne ontwikkeling beschouwd P.128-140 Uitgave: M.J. Visser, 1862
- ↑ Johannes Gerrit Willem Merkes, Verhandeling over het belang der vestingen voor den staat, het verband tusschen de kunst van versterken met de strategie, en de daaruit volgende noodwendigheid eener bevestigings-methode, gewijzigd, naar de hedendaagsche meer volmaakte wijze van aanval en verdediging, Volume 2 P.212 Uitgave: Brest van Kempen, 1827
- ↑ Lamb. Emm. Jos. de Lenarts, Joannes Josephus Habets, Opkomst en voortgang der stad Maastricht P.8/22 Uitgave:Hollman, 1864
- ↑ P.F.H. Mascheck, Geschiedenis van het korps Nederlandsche mineurs en sappeurs van de vroegste dagen tot op den tegenwoordigen tijd, 1852 P.201 Uitgave:W.P. Van Stockum, 1867 P.8/22 Uitgave:Noman, 1853
- ↑ James Tracy, The Founding of the Dutch Republic:War, Finance, and Politics in Holland, 1572—1588 P.8/22 Uitgave:Oxford University Press, 2008
Литература
- (нид.) Morreau, L.J., Bolwerk der Nederlanden. Assen, 1979
- (нид.) Russel, J., Geschied- en Oudheidkundige Schets der Stad Maastricht, 1883 (eerste uitgave)
- (итал.) Strada, F. De Bello Belgica. Rome, 1648
- (нид.) Ubachs, P., en I. Evers, Historische Encyclopedie Maastricht. Zutphen, 2005
- (нид.) Ubachs, P., en I. Evers, Tweeduizend jaar Maastricht. Een stadsgeschiedenis. Zutphen, 2006
Отрывок, характеризующий Осада Маастрихта (1579)
– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]
Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
