Смирнов, Дмитрий Алексеевич

Дмитрий Алексеевич Смирнов
Основная информация
Дата рождения	7 (19) ноября 1882(1882-11-19)
Место рождения	Москва, Российская империя
Дата смерти	27 апреля 1944(1944-04-27) (61 год)
Место смерти	Рига, Латвийская ССР, СССР
Страна	Российская империя Российская империя Эстония Эстония Латвия Латвия СССР СССР
Профессии	певец
Певческий голос	тенор
Жанры	опера

Дми́трий Алексе́евич Смирно́в (7 ноября (19 ноября) 1882, Москва — 27 апреля 1944, Рига) — русский оперный певец, лирико-драматический тенор.

Биография

Дмитрий Смирнов родился в Москве, в состоятельной купеческой семье. В трёхмесячном возрасте потерял отца, воспитывался отчимом П. Ютановым, который поощрял музыкальные занятия детей. По воспоминаниям самого певца:

Петь любил с детских лет. Ещё ребёнком мне довелось услышать знаменитого московского протодьякона. Его феноменальный бас восхитил меня. Форте было таким могучим, что в храме погасли свечи, окна собора дребезжали. Засыпая в детской кроватке, я мечтал о том, что вот вырасту большой и у меня будет такой громоподобный бас. Что я только не делал, чтобы добиться звучания в нижнем регистре, но не всего можешь достичь трудом и упорством — октавист из меня, как видите, все-таки не получился.

— Ю. Шумаков. «О Дмитрии Смирнове»

В 1900 году Дмитрий Смирнов окончил Комиссаровское техническое училище, однако занятия музыкой не прервал — пел в церковном хоре и сочинял духовные произведения. Посещал «Классы пения» М. А. Раньери-Горбовского. В спектакле, поставленном в этом учебном заведении, Смирнов в марте 1902 года дебютировал в одной из основных теноровых партий классического репертуара — Ленского в опере «Евгений Онегин» П. И. Чайковского. Также брал уроки пения у К. Кржижановского, А. М. Додонова и, позднее, у Э. К. Павловской.

Первое выступление на профессиональной сцене состоялось в 1903 году, на премьере оперы «Каморра» Э. Д. Эспозито в партии Джиджи (театр «Эрмитаж», Товарищество артистов Московской частной оперы С. И. Мамонтова). Здесь же были им исполнены партии Альфреда («Травиата» Дж. Верди), Ромео («Ромео и Джульетта» Ш. Гуно, Князя («Русалка» А. Даргомыжского) и др. Впервые спетая здесь партия Герцога в «Риголетто» Дж. Верди стала в дальнейшем визитной карточкой Смирнова. По подсчётам экспертов, за творческую карьеру певца она была исполнена им 923 раза.

В 1904 году Д. А. Смирнов приглашается в труппу Московского Императорского Большого театра (дебютировал 26 апреля в партии Синодала — «Демон» А. Рубинштейна). Много гастролирует по России уже в качестве солиста императорских театров. Летом того же года в Кисловодске впервые встречается на сцене с Ф. И. Шаляпиным, для которого в последующие годы Смирнов станет наиболее частым партнером (около 80 спектаклей). И если в своё время Смирнов завидовал басам, то Шаляпин, высоко ценивший талант молодого тенора, заметил:

Отчего я не тенор, что за голос! Ведь после исполнения Митей каватины князя чувствуешь, что ты побежден…

— Ю. Шумаков. «О Дмитрии Смирнове»

К началу 1905 года, в 22-летнем возрасте, певец вошёл в круг виднейших оперных артистов России. По воспоминаниям певшей с ним А. В. Неждановой:

Это был прекрасный певец и артист. У Смирнова был громадный диапазон и исключительно большое дыхание. Он обладал замечательно красивыми верхними нотами, которые умел искусно филировать.

— В. Шелохаев. Энциклопедия Русской эмиграции

С этого времени начинается активная международная гастрольная деятельность Д. А. Смирнова. Певец выступает на ведущих мировых сценах: «Гранд Опера» (Париж, 1907—1909, 1912), Мариинский театр (Санкт-Петербург, 1907—1917), «Ла Скала», Милан, 1908), театр «Казино» (Монте-Карло, 1908—1910), «Метрополитен-опера» (Нью-Йорк, 1910), Друри-Лейн (Лондон, 1914), в музыкальных театрах таких городов, как Буэнос-Айрес, Брюссель, Берлин, Кёльн, Рим, Барселона, Мадрид, Люцерн, Монтевидео, Бостон и др.

После революции 1917 года Смирнов поёт в Москве, в Большом театре; в мае 1919 года исполнил партию Фауста в драматической легенде Берлиоза «Осуждение Фауста» (концертное исполнение). Летом 1919 года выезжает на гастроли по городам Украины, Крыма, Кавказа. Весной 1920 года из Новороссийска на пароходе «Афон» он покидает пределы России. Через Варну, Константинополь и Афины добирается до Парижа, где Смирнову предлагают выступать в «Гранд Опера» и в следующем сезоне в Монте-Карло. Он получает удостоверение личности без гражданства — «нансеновский паспорт», выступает в Лондоне, Риге, Таллине, Базеле и других европейских городах. В 1925 году женится на камерной певице (сопрано) Лидии Павловне Мальцевой (первый брак со Смирновой Таисией Васильевной распался). Начиная с 1926 и по 1930 год, пять раз посещал СССР с гастролями — принимал участие в спектаклях Большого театра, записывал музыкальные программы на Всесоюзном радио, выступал вместе с супругой в Москве, Ленинграде, Киеве, Баку, Тбилиси, во многих сибирских городах. Камерный репертуар певца включал арии из опер, романсы П. И. Чайковского, С. В. Рахманинова, А. Т. Гречанинова. В 1930 году во время гастролей в СССР ему предлагают остаться и выпускают из страны с условием возвращения через год, однако в феврале 1932 года супруги Смирновы получают эстонское гражданство. В следующем году умирает его мать, которой так и не разрешили выехать к сыну.

В 1935 году Смирновы поселились в Лондоне, где певец сотрудничал с радио Би-Би-Си, концертировал под аккомпанемент знаменитого пианиста Джеральда Мура. 17 ноября 1937 года во время гастролей Смирнова в Бухаресте после неудачной операции аппендицита в лондонской больнице скончалась его супруга Лидия Павловна Смирнова—Мальцева. Выполняя последнюю волю жены, добился разрешения эстонских властей похоронить её на старинном кладбище в пещерах петсерского (печорского) монастыря. В память о покойной супруге дал ряд благотворительных концертов в Таллине, Тарту, Петсери, Пярну и других больших и малых городах Эстонии. В декабре 1937 года избирает Эстонию местом постоянного проживания.

В 1937—1939 годах жил в Таллине, продолжая концертную деятельность. 1 октября 1939 года избирается председателем Русского театрально-музыкального общества в Таллине, заменив скончавшегося С. И. Мамонтова. В октябре того же года объявлено о его предстоящем бракосочетании с 17-летней Ниной Сергеевной Голубевой, только что окончившей таллинскую русскую городскую гимназию и поступившей в Высшую государственную школу художеств. Брак был заключён в декабре, и тогда же супруги переезжают на постоянное жительство в Ригу. В 1940 году был приглашён на должность профессора Московской консерватории, осенью 1941 года планировались его концерты в Ленинграде, однако всем этим планам помешала Вторая мировая война. В 1940—1942 годах руководил вокальной студией в Риге (среди его учеников был известный в будущем латвийский и советский певец Михаил Александрович), гастролирует в Таллине и Берлине, где заболевает воспалением лёгких и возвращается в Ригу. В 1943 году завершает работу над своими «Воспоминаниями». В марте 1944 года его направляют в больницу, где 27 апреля 1944 года он скончался от инфаркта.

Похоронен выдающийся артист на Покровском кладбище в Риге.

Вдова Смирнова, Нина Сергеевна эмигрировала в США, ей удалось вывезти рукопись «Воспоминаний» певца и в сокращённом виде издать её в 1952 году в Париже. Сохранившиеся грамзаписи выступлений Дмитрия Алексеевича позволяют и сегодня оценить его вокальное мастерство. В частности, в 1984—1990 годах фирма «Мелодия» выпустила 7 «долгоиграющих» пластинок с записями Д. Смирнова. Ряд фонограмм выпущен и на компакт-дисках.

Советский певец Сергей Лемешев так оценил результаты своего анализа записей Д. А. Смирнова:

В техническом мастерстве он превзошёл многих прославленных итальянских певцов, хотя и сам у них многому научился. Даже после Энрико Карузо и Тито Скипа Смирнов покоряет своим, казалось бы, беспредельным дыханием и столь же беспредельной кантиленой… Голос на верхних нотах, как бы попав в родную стихию, приобретает ещё большую красоту и благородство. При этом его пение всегда выразительно: совершенная филировка звука, mezza voce и piano наполнены каким-то трепетом вибрации души. Записи Смирнова для меня не только источник наслаждения, но и познания.

— В. Шелохаев. Энциклопедия Русской эмиграции

Избранные вокальные партии

• Баян — «Руслан и Людмила», М. Глинка
• Богдан Собинин — «Жизнь за царя», М. Глинка
• Вертер — «Вертер», Ж. Массне
• Владимир Дубровский — «Дубровский», Э. Направник
• Герман — «Пиковая дама», П. Чайковский
• Герцог — «Риголетто», Д. Верди
• Граф Альмавива — «Севильский цирюльник», Дж. Россини
• Джеральд — «Лакме», Л. Делиб
• Индийский гость и Садко — «Садко», Н. Римский-Корсаков
• Йонтек — «Галька», С. Монюшко
• Кавалер де Грие — «Манон», Ж. Массне
• Княжич Всеволод Юрьевич — «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», Н. Римский-Корсаков
• Князь — «Русалка», А. Даргомыжский
• Левко — «Майская ночь», Н. Римский-Корсаков
• Ленский — «Евгений Онегин», П. Чайковский
• Лоэнгрин— «Лоэнгрин», Р. Вагнер
• Луиджи — «Плащ», Дж. Пуччини
• Надир — «Искатели жемчуга», Ж. Бизе
• Пинкертон — «Мадам Баттерфляй», Дж. Пуччини
• Рауль де Нанжи — «Гугеноты», Дж. Мейербер
• Ромео — «Ромео и Джульетта», Ш. Гуно
• Рудольф — «Богема», Дж. Пуччини
• Самозванец — «Борис Годунов», М. Мусоргский
• Соловей — «Забава Путятишна», М. М. Иванов
• Тамино — «Волшебная флейта», В. А. Моцарт
• Фауст — «Фауст», Ш. Гуно
• Хозе — «Кармен», Ж. Бизе

Литература

• Бронштейн С. Герои одного мгновения: Воспоминания зрителя. — М., 1964. С. 37—38
• Волжина Н. Л. В. Собинов и Д. Смирнов // «Жизнь искусства». 1929. № 2. С. 18
• Журавлёв С. Покровское кладбище — памятник рижской старины. — Рига. 1990. С. 10—11
• Квалиашвили М. Г. По трудному пути. Воспоминания. — Тбилиси, 1969. С. 36—38
• Коллектив авторов. Смирнов Дмитрий Алексеевич // Русское Зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века. Энциклопедический биографический словарь. М., РОССПЭН. 1997. С. 583—586
• Кравейшвили Б. И. Незабываемое: Записки певца. — Тбилиси, 1970. С. 35—36
• Левик С. Ю. Записки оперного певца. — 2-е изд. — М., 1962. С. 238—239
• Лемешев С. Путь к искусству. — 2-е изд. — М., 1974. С. 167—171
• Нежданова А. В. Русские певцы // Василий Родионович Петров: Сб. статей и материалов под ред. И. Бэлза. — М., 1953. С. 117
• Перепёлкин Ю. Гордость русской оперы // Веч. Ленинград. 1975. № 190
• Перепёлкин Ю. Русский мастер бельканто // Мелодия. 1985. № 3 (24)
• Салина Н. В. Жизнь и сцена: Воспоминания. — Л.; М., 1941. С. 164
• Шилов А. Дмитрий Смирнов // Сов. музыка. 1960. № 10
• Шкафер В. П. Сорок лет на сцене русской оперы: Воспоминания. 1890—1930. — Л., 1936. С. 254
• Шумаков Ю. Великий русский вокалист // Волга. 1967. № 1. С. 185—191
• Шумаков Ю. О Дмитрии Смирнове // ЗЖ «Кругозор», 1966. № 6. C. 12
• K. J. Kutsch/Leo Riemens. Großes Sängerlexikon. — K. G. Saur Bern und München 1997. С. 3273 (нем.)
• Stratton J. Dmitri Smirnoff, tenor (1882—1944) // The Record Collector, 1973, vol. 14, № 11/12 (англ.)

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/114257/Смирнов Большая биографическая энциклопедия. 2009. Смирнов, Дмитрий Алексеевич]
• [nataliamalkova61.narod.ru/index/radioperedachi/0-14; Концерт-очерк «Д. А. Смирнов» цикла «Из коллекции редких записей»]

Отрывок, характеризующий Смирнов, Дмитрий Алексеевич

– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.