Фрасимах

Фрасимах

Фрасимах (Θρασύμαχος) (ок. 459—400 гг. до н. э.) — древнегреческий софист, наибольшую известность получил как персонаж диалога Платона «Государство».

Фрасимах в истории

Античная философия

Предфилософская традиция (VIII—VII вв. до н. э.) Акусилай  · Гомер  · Гесиод  · Лин  · Мусей  · Орфей  · Ферекид  · Эпименид

Натурфилософия (VII—V вв. до н. э.) Милетская школа: (Фалес  · Анаксимандр  · Анаксимен) Пифагорейцы: (Пифагор  · Алкмеон Кротонский  · Архит  · Тимей Локрский  · Филолай) Элеаты: (Ксенофан  · Парменид  · Зенон Элейский  · Мелисс) Школа Гераклита (Гераклит  · Кратил) Школа Анаксагора (Анаксагор  · Архелай  · Метродор Лампсакский) Атомисты (Левкипп  · Демокрит  · Метродор Хиосский) Вне школ (Эмпедокл  · Диоген Аполлонийский)

Софисты (V—IV вв. до н. э.) Старшие софисты (Протагор  · Горгий  · Тисий  · Антифон Афинский  · Продик  · Гиппий Элидский  · Ксениад) Младшие софисты (Фрасимах  · Калликл  · Критий  · Ликофрон  · Алкидам

Классический период (V—IV вв. до н. э.) Сократ Платоники (Платон  · Спевсипп  · Ксенократ из Халкидона  · Полемон  · Крантор · Кратет Афинский · Клеарх) Мегарская школа (Евклид из Мегары  · Стильпон  · Диодор Крон  · Евбулид  · Клиномах) Киники (Антисфен  · Диоген Синопский) Киренаики  · (Аристипп  · Арета Киренская  · Аристипп, сын Ареты  · Феодор-Атеист  · Гегесий  · Аникерид  · Эвгемер) Элидо-Эретрийская школа  · (Федон из Элиды  · Плистен из Элиды  · Менедем) Другие сократики (Главкон из Афин  · Кебет  · Критон  · Симмий  · Симон-кожевник  · Эсхин) Перипатетики (Аристотель  · Теофраст  · Эвдем Родосский  · Стратон  · Аристоксен  · Дикеарх  · Клеарх)

Эллинистическая философия (IV в. до н. э. — V в. н. э.) Стоики (Зенон Китийский  · Посидоний  · Сенека  · Марк Аврелий  · Публий Клодий Тразея Пет) Эпикурейцы (Эпикур  · Тит Лукреций Кар)

Фрасимах был гражданином города Халкидон, расположенного у пролива Босфор. Предположительно он работал софистом в Афинах, однако реальных доказательств того, что он был софистом, нет. Ему приписывают использование пеона в прозе, а также призыв к выражению эмоций через жесты.

Наиболее точно датированное упоминание Фрасимаха сделано в пьесе Аристофана, написанной в 427 г. до н. э. Нильс Рахут по сцене из этой пьесы заключил, что Фрасимах начал преподавать в Афинах за несколько лет до её написания. Более поздний фрагмент, принадлежащий Клименту Александрийскому, сталкивает Фрасимаха с Архелаем Македонским: «Еврипид в трагедии „Телеф“ спрашивает: „Должны ли мы, греки, быть рабами варваров?“, а Фрасимах в своей речи „К людям Ларисы“ ставит вопрос иначе: „Должны ли мы, греки, стать рабами Архелая, варвара?“». На основании чего Рахут заключает, что Фрасимах получил наибольшую известность в последние три десятилетия пятого века. Диллон и Гергель допускают, что этот отрывок был написан во втором веке н. э. Геродом Аттиком, у которого есть фрагменты схожие с работами Климента по духу, похожие на подлинные тексты пятого века до н. э., демонстрирующие детальное знание политики Фессалии.

Человек с таким же именем, упоминаемый в «Политике» Аристотеля, сверг демократию в городе Кумы. Но об этом событии нет никаких данных, невозможно судить, был ли это один и тот же Фрасимах или это были разные люди. Ещё раз Аристотель упоминает Фрасимаха в работе «О софистических опровержениях», где отводит ему центральную роль в развитии риторической теории. «Ибо, как говорят, начало чего бы то ни было есть, пожалуй, важнейшая часть, а потому и самая трудная… Именно так это получилось с искусством красноречия и почти со всеми другими искусствами. В самом деле, те, кто изобрел то или другое начало [искусства красноречия], продвинулись крайне мало. А те, кто ныне пользуется доброй славой, будучи преемниками многих продвигавшихся, как бы сменяя друг друга, приумножали таким именно образом: Тисий — после первых [изобретателей], Фрасимах — после Тисия, Теодор — после него, и так многие внесли не малую долю [в преуспеяние] искусства красноречия, а потому нечего удивляться определенной полноте этого искусства». Диллон и Гергель отмечают, что это, однако, не делает Фрасимаха учеником Тисия, а Теодора в свою очередь — учеником Фрасимаха.

В «Риторике» Аристотель приписывает Фрасимаху остроумное сравнение: «Сравнение удачно, когда в нём есть метафора, так, например, можно сравнить щит с фиалом Арея, развалины с лохмотьями дома; сюда же [относится] и сравнение: „Никират — это Филоктет, укушенный Пратием“, которое употребил Фрасимах, увидя, что Никират, побежденный Пратием в декламации, отпустил себе волосы и неопрятен». Далее Фрасимах упоминается в «Риторике» в игре слов Иродика «… Иродик говорил Фрасимаху: ты всегда смел в борьбе (thrasymakhos)…» Диллон и Гергель выдвигают предположение, что эта игра слов определила выбор Платона, избравшего Фрасимаха в качестве агрессивного и напыщенного защитника позиции «правда на стороне сильного» для диалога «Государство».

Платон упоминает Фрасимаха как успешного ритора в диалоге «Федр», но не говорит ни о каких его значимых деяниях. Византийский словарь Суда даёт краткое описание Фрасимаха, подтверждая его статус риторического теоретика. «Софист из Халкидона в Вифинии. Открыл точку и двоеточие, ввёл современный вид риторики. Являлся учеником философа Платона и ритора Исократа. Написал рекомендательные речи, „Искусство риторики“, „Средства риторики“». Диллон и Гергель назвали второе предложение «нелепым утверждением», как и то, что касается Платона и Исократа. Они предполагают, что в тексте есть пробел, где и был указан истинный учитель Фрасимаха, достойный соперник Платона и Исократа.

Дионисий Галикарнасский в своем сочинении «К Исею» восхваляет Фрасимаха за его риторическое умение. Дионисий определяет его как «простого, тонкого и находчивого и способного в соответствии с желанием изъясняться как кратко, так и многословно». Тем не менее, он считает Фрасимаха, не оставившего после себя судебных речей, а только руководства и публичные речи, посредственным оратором, уступающим «острому» и «чарующему» Лисию.

Фрасимах у Платона

Своей значимостью Фрасимах обязан главным образом Платону, сделавшему его персонажем своего диалога «Государство». В этом диалоге Фрасимах отличается стойкостью и даже безрассудством в защите несправедливости, и также примечательно его смущение в конце 1-й Книги, после того, как Сократ обуздал его. Значение этого смущения, а также смысл утверждения Сократа в 6-й книге о том, что он и Фрасимах «только что стали друзьями да и раньше не были врагами» (498d), являются предметами споров.

Существует долгое философское исследование того, что именно имел в виду Фрасимах в 1-й книге «Государства». При этом его утверждения рассматриваются, как последовательные философские суждения, а не как воображаемые аргументы Платона.

В 1-й книге «Государства» Фрасимах выражает резкое несогласие с результатами дискуссии Сократа с Полемарком о справедливости. Требуя плату прежде, чем начнёт говорить, он заявляет, что «справедливость — это то, что пригодно сильнейшему» (338c) и что «несправедливость, достаточно обширная, сильнее справедливости, в ней больше силы, свободы и властности» (344c). Сократ возражает и вынуждает его признать, что существуют определённые нормы мудрого правления, а затем утверждает, что это ставит справедливость за пределы пригодности сильнейшему. Дальнейший диалог вызван неудовлетворённостью Главкона опровержением Сократа.

Имя «Фрасимах» означает «агрессивный воин», что, возможно, оказало влияние на его роль в диалоге.

В интерпретации Лео Штрауса Фрасимах и его определение справедливости представляют город с его законами и, таким образом, противопоставляются Сократу и философии в целом. Тем не менее, как человек мыслящий, Фрасимах имеет достаточно много общего с философами, чтобы иметь возможность защитить философию в городе.

Цитаты

338c: Ἄκουε δή, ἦ δ᾽ ὅς. φημὶ γὰρ ἐγὼ εἶναι τὸ δίκαιον οὐκ ἄλλο τι ἢ τὸ τοῦ κρείττονος συμφέρον.. («Так слушай же. Справедливость, утверждаю я, это то, что пригодно и сильнейшему.»)

344c: οὕτως, ὦ Σώκρατες, καὶ ἰσχυρότερον καὶ ἐλευθεριώτερον καὶ δεσποτικώτερον ἀδικία δικαιοσύνης ἐστὶν ἱκανῶς γιγνομένη, καὶ ὅπερ ἐξ ἀρχῆς ἔλεγον, τὸ μὲν τοῦ κρείττονος συμφέρον τὸ δίκαιον τυγχάνει ὄν, τὸ δ᾽ ἄδικον ἑαυτῷ λυσιτελοῦν τε καὶ συμφέρον. («Так-то вот, Сократ: несправедливость, достаточно обширная, сильнее справедливости, в ней больше силы, свободы и властности, а справедливость, как я с самого начала и говорил, — это то, что пригодно сильнейшему, несправедливость же целесообразна и пригодна сама по себе.»)

Литература

1. Зайцев А. И. [iph.ras.ru/elib/3061.html Трасимах из Халкидона] // Новая философская энциклопедия / Предс. научно-ред. совета В. С. Степин. — М.: Мысль, 2001. — ISBN 5-244-00961-3.
2. Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. p. 205. ISBN 0-14-043689-8.
3. Rauhut, Nils (2006). «Internet Encyclopedia of Philosophy: Thrasymachus». www.iep.utm.edu/t/thrasymachus.htm#H1. Retrieved September 2 2006.
4. Clement of Alexandria, Stromateis VI 1. In Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. p. 213. ISBN 0-14-043689-8.
5. Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. p. 212. ISBN 0-14-043689-8.
6. Aristotle, Politics V, 1304b-1305a.
7. Aristotle, On Sophistical Refutations 183b22-34. In Pickard-Cambridge, W. A. (2001) [1941]. Richard McKeon. ed. The Basic Works of Aristotle, De Sophisticis Elenchis (On Sophistical Refutations). New York: Modern Library. p. 211. ISBN 0-375-75799-6.
8. Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. pp. 383, n.7. ISBN 0-14-043689-8.
9. Aristotle, Rhetoric III 11, 1413a5-10 = A5, extended. In Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. p. 205. ISBN 0-14-043689-8.
10. Aristotle, Rhetoric II 23, 1400b17-23 = A6, extended. In Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. p. 206. ISBN 0-14-043689-8.
11. Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. p. 206. ISBN 0-14-043689-8.
12. Plato, Phaedrus 266c.
13. Suda, s.v. Thrasymakhos. Θ, 462. Tr. Ada Adler, 1928—1938
14. Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. pp. 383, n.3. ISBN 0-14-043689-8.
15. Dionysus of Halicarnassus, On Isaeus 20. In Dillon, John; Gergel, Tania (2003). The Greek Sophists. Great Britain: Penguin Group. p. 209. ISBN 0-14-043689-8.

Ссылки

• [www.perseus.tufts.edu/cgi-bin/vor?type=phrase&alts=0&group=typecat&lookup=Thrasymachus&collection=Perseus:collection:Greco-Roman Project Perseus reference articles on Thrasymachus]
• [www.iep.utm.edu/t/thrasymachus.htm Internet Encyclopedia of Philosophy, with bibliographic sources]
• [plato.stanford.edu/entries/callicles-thrasymachus/ Stanford Encyclopedia of Philosophy entry on Callicles and Thrasymachus]
• [www.cliffsnotes.com/WileyCDA/LitNote/id-154,pageNum-86.html Cliff note on Thrasymachus]
• [filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000357/ Аристотель «О софистических опровержениях»]
• [www.lib.ru/POEEAST/ARISTOTEL/ritoriki.txt Аристотель «Риторика»]
• [www.philosophy.ru/library/plato/01/0.html Платон «Государство»]

Отрывок, характеризующий Фрасимах

Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.