Эретрийская школа

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Античная философия
Предфилософская традиция (VIII—VII вв. до н. э.)

Акусилай  · Гомер  · Гесиод  · Лин  · Мусей  · Орфей  · Ферекид  · Эпименид

Натурфилософия
(VII—V вв. до н. э.)
Школа Гераклита (Гераклит  · Кратил)

Вне школ (Эмпедокл  · Диоген Аполлонийский)

Софисты
(V—IV вв. до н. э.)

Младшие софисты (Фрасимах  · Калликл  · Критий  · Ликофрон  · Алкидам

Классический период
(V—IV вв. до н. э.)
Элидо-Эретрийская школа  · (Федон из Элиды  · Плистен из Элиды  · Менедем)

Перипатетики (Аристотель  · Теофраст  · Эвдем Родосский  · Стратон  · Аристоксен  · Дикеарх  · Клеарх)

Эллинистическая философия
(IV в. до н. э. — V в. н. э.)

Эретрийская школа — одна из философских школ в Древней Греции, продолжила линию школы из Элиды, основанной Федоном и перенесённую в Эретрию его учеником Менедемом. Иногда школу называют Элидо-Эретрийской, поскольку воззрения этих двух школ были схожими.

Школа прекратила существование вскоре после смерти Менедема (III в. до н. э.), поэтому очень мало известно о её положениях. Федон был учеником Сократа, и Платон называет в его честь один из диалогов («Федон»), но из диалога невозможно усмотреть его доктрину. Менедем был учеником Стильпона перед тем, как стал учеником Федона; в поздние времена, воззрения его школы часто связывают с Мегарской школой. Другом и коллегой Менедема в Эретрийской школе был Асклепиад из Флиунта.

Также как мегарики, они верили в индивидуальность «Добра», отрицали множественность добродетели и любую разницу между Добром и Истиной. Цицерон говорит, что они сосредотачивали всё доброе в разуме и в остроте ума, который распознаёт истину.[1] Они не допускали, что истину можно вывести из категорически отрицательных суждений и принимали только позитивные суждения, и из них только простые.[2]

Напишите отзыв о статье "Эретрийская школа"



Примечания

  1. Цицерон, Учение академиков, ii. 42.
  2. Диоген Лаэртский, ii, 135.

Литература

Отрывок, характеризующий Эретрийская школа

– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.