Милетская школа

Античная философия

Предфилософская традиция (VIII—VII вв. до н. э.) Акусилай  · Гомер  · Гесиод  · Лин  · Мусей  · Орфей  · Ферекид  · Эпименид

Натурфилософия (VII—V вв. до н. э.) Милетская школа: (Фалес  · Анаксимандр  · Анаксимен) Пифагорейцы: (Пифагор  · Алкмеон Кротонский  · Архит  · Тимей Локрский  · Филолай) Элеаты: (Ксенофан  · Парменид  · Зенон Элейский  · Мелисс) Школа Гераклита (Гераклит  · Кратил) Школа Анаксагора (Анаксагор  · Архелай  · Метродор Лампсакский) Атомисты (Левкипп  · Демокрит  · Метродор Хиосский) Вне школ (Эмпедокл  · Диоген Аполлонийский)

Софисты (V—IV вв. до н. э.) Старшие софисты (Протагор  · Горгий  · Тисий  · Антифон Афинский  · Продик  · Гиппий Элидский  · Ксениад) Младшие софисты (Фрасимах  · Калликл  · Критий  · Ликофрон  · Алкидам

Классический период (V—IV вв. до н. э.) Сократ Платоники (Платон  · Спевсипп  · Ксенократ из Халкидона  · Полемон  · Крантор · Кратет Афинский · Клеарх) Мегарская школа (Евклид из Мегары  · Стильпон  · Диодор Крон  · Евбулид  · Клиномах) Киники (Антисфен  · Диоген Синопский) Киренаики  · (Аристипп  · Арета Киренская  · Аристипп, сын Ареты  · Феодор-Атеист  · Гегесий  · Аникерид  · Эвгемер) Элидо-Эретрийская школа  · (Федон из Элиды  · Плистен из Элиды  · Менедем) Другие сократики (Главкон из Афин  · Кебет  · Критон  · Симмий  · Симон-кожевник  · Эсхин) Перипатетики (Аристотель  · Теофраст  · Эвдем Родосский  · Стратон  · Аристоксен  · Дикеарх  · Клеарх)

Эллинистическая философия (IV в. до н. э. — V в. н. э.) Стоики (Зенон Китийский  · Посидоний  · Сенека  · Марк Аврелий  · Публий Клодий Тразея Пет) Эпикурейцы (Эпикур  · Тит Лукреций Кар)

Миле́тская школа, миле́тцы — первая древнегреческая научно-философская школа, основанная Фалесом в Милете, древнегреческой колонии в Малой Азии в 1-й пол. VI в. до н. э. Представители — Фалес, Анаксимандр, Анаксимен.

Иногда её включают в состав «ионийской философии» (греч. Ἰωνικῆς φιλοσοφίας), понятие которой вводит Диоген Лаэртский. К ионийским философам относились ученики Фалеса и ученики его учеников: Анаксимен, Анаксимандр, Анаксагор, Архелай. Ионийская философия относится к раннему (досократическому) периоду формирования греческой философии и характеризовалась интересом к естественнонаучной («физической») проблематике (натурфилософия).

Очерк

См. также: Космогония и Первовещество

Милет, по названию которого получила своё название и школа, в то время был крупнейшим древнегреческим городом на западном берегу Малой Азии.

К Милетской школе относят истоки древнегреческой, а следовательно и европейской науки: физики, астрономии, метеорологии, биологии и географии, а также (возможно) математики. Представления о космогонии, космологии, теологии и физике, прежде в абстрактно-символическом виде распространённые по мифологии и традиции, милетцы перевели в плоскость научно-практического интереса. Они ввели первую научную терминологию, впервые стали писать свои сочинения прозой (однако их сочинения не сохранились). Как отмечает И. Д. Рожанский, «милетская школа» не являлась таковой в позднейшем смысле непосредственной преемственности какой-либо определённой идеи.

Исходя из принципа сохранения: «ничто не возникает из ничего», милетцы полагали единое вечное, бесконечное, «божественное» первоначало видимого многообразия вещей, источник жизни и существования космоса. Таким образом, в основе многообразия явлений они усмотрели некое единое правещество; для Фалеса это — вода, для Анаксимандра — апейрон (неопределённое и беспредельное первовещество), для Анаксимена — воздух. («Воду» Фалеса и «воздух» Анаксимена следует, конечно, понимать условно-аллегорически, как символ комплекса абстрактных свойств такого первовещества.)

Сама одушевлённость («душа») рассматривалась как «тонкий» и подвижный вид первовещества.

Считается, что милетские философы не были материалистами в современном смысле слова. «Различие между материей и духом в те времена ещё не было установлено, а до тех пор, пока это не сделано, нельзя говорить о материалистах в том же смысле, в каком мы говорим о них сейчас.» Как пишет Ф. Х. Кессиди, первые греческие философы «не знали ни чисто материального начала, ни чисто идеальной сущности».

С утратой Милетом (начало V в. до н. э.) политической самостоятельности, отнятой персами-ахеменидами, прекращается цветущий период жизни Милета и замирает развитие здесь философии. Однако в других городах Греции учения милетцев не только продолжали оказывать действие, но нашли последователей. Таковы были Гиппон из Самоса, примыкавший к учению Фалеса, а также прославившийся Диоген из Аполлонии, выводивший вслед за Анаксименом всё из воздуха. Милетская школа оказала большое влияние на развитие материалистической мысли Древней Греции. Ею также была создана геоцентрическая модель.

Фалес

Фале́с (Θᾰλῆς, VII—VI вв. до н. э.). Будучи купцом, использовал торговые поездки в целях расширения научных сведений. Был гидроинженером, разносторонним учёным и мыслителем, изобретателем астрономических приборов. Как учёный, широко прославился в Греции, сделав удачное предсказание солнечного затмения 585 до н. э.. Для этого предсказания Фалес использовал почерпнутые им в Египте и в Финикии астрономические сведения, восходящие к наблюдениям и обобщениям вавилонской науки.

Свои астрономические, географические и физические познания Фалес связал в стройное представление. Фалес полагал, что всё существующее возникло из некоего влажного первовещества, или «воды». Из этого единого источника всё рождается постоянно. По представлению Фалеса, Земля держится на воде и окружена со всех сторон океаном; она пребывает на воде, как диск или доска, плавающая на поверхности водоёма.

В то же время вещественное первоначало «воды» и вся происшедшая из него природа не мертвы, не лишены одушевлённости. Во Вселенной всё полно богов, всё одушевлено, всё имеет душу (ψῡχή). Пример и доказательство всеобщей одушевлённости Фалес видел в свойствах магнита и янтаря; так как магнит и янтарь способны приводить тела в движение, то, следовательно, имеют душу (то есть причастны первоначалу, приводящему в движение мир, «одушевляющему» его).

Фалесу принадлежит попытка разобраться в строении окружающей Землю Вселенной, определить, в каком порядке расположены по отношению к Земле небесные светила: Луна, Солнце, звёзды. В этом вопросе Фалес также опирался на результаты вавилонской науки. Однако он представлял порядок светил обратным тому, который существует в действительности; Фалес полагал, что ближе всего к Земле находится т. н. «небо неподвижных звёзд», а дальше всего — Солнце.

Анаксимандр

Анаксима́ндр (Ἀναξίμανδρος, ок. 610—547 до н. э.). Признал единым и постоянным источником рождения всех вещей уже не «воду», и вообще не какое-либо отдельное вещество, а первовещество, из которого обособляются противоположности тёплого и холодного, дающие начало всем веществам. Это первоначало, отличное от остальных веществ (и в этом смысле неопределённое), не имеет границ и потому есть «беспредельное» (ἄπειρον). По обособлении из него тёплого и холодного возникает огненная оболочка, облекающая воздух над землёй. Притекающий воздух прорывает огненную оболочку и образует три кольца, внутри которых заключается некоторое количество прорвавшегося наружу огня. Так происходят три круга: круг звезд, Солнца и Луны.

Земля, по форме подобная срезу колонны, занимает середину мира и неподвижна; животные и люди образовались из отложений высохшего морского дна и изменили формы при переходе на сушу. Всё обособившееся от беспредельного должно за свою «вину» вернуться в него. Поэтому мир не вечен, но по разрушении его из беспредельного выделяется новый мир, и этой смене миров нет конца.

Уже в древности возник «анаксимандров вопрос»: понимать ли апейрон как смесь первовеществ, как нечто среднее между ними, как нечто совершенно неопределённое (даже противоположное веществам) — или как прообраз «материи» Платона. Дошедшие до нас фрагменты не позволяют ответить на этот вопрос однозначно.

Анаксимен

Анаксиме́н (Ἀναξιμένης, 2-я пол. VI в. до н. э.). Достигший зрелости ко времени завоевания Милета персами, развил новые представления о мире. Приняв в качестве первовещества «воздух», Анаксимен ввёл новую и важную идею о процессе разрежения и сгущения, посредством которого из воздуха образуются все вещества: вода, земля, камни, огонь. «Воздух» для Анаксимена — дыхание (πνεῦμα), обнимающее весь мир, подобно тому как наша душа, будучи дыханием, держит нас. По своей природе пневма — род пара или тёмного облака и сродни пустоте. Земля — плоский диск, поддерживаемый воздухом, так же как парящие в нём плоские, состоящие из огня, диски светил. Анаксимен исправил учение Фалеса и Анаксимандра о порядке расположения в мировом пространстве Луны, Солнца и звезд.

Современники и последующие греческие философы придавали Анаксимену значение большее, чем другим философам милетской школы. Пифагорейцы усвоили его учение о том, что мир вдыхает в себя воздух (или пустоту), а также элементы его учения о небесных светилах.

Литература

на русском языке

• Асмус В. Ф. Античная философия. — М., 1998. — С. 10−12.
• История философии: Учебник для вузов. Под ред. Васильева В. В., Кротова А. А., Бугая Д. В. — М.: Академический проект, 2008. — С. 86−88. — ISBN 978-5-8291-0921-9.
• Левин А. Е. [elementy.ru/lib/430527?page_design=print Миф. Технология. Наука] // Природа. — 1977. — № 3.
• Лосев А. Ф. История античной эстетики. — М., 1963. — С. 339−44.
• Лурье С. Я. Очерки по истории античной науки. Греция эпохи расцвета. — М.−Л., 1947. — С. 13−42.
• Маковельский А. Досократики. — Казань, 1914. — Ч. 1. — С. 9−24, 35−47, 51−57.
• Михайлова Э. Н., Чанышев А. Н. Ионийская философия. — М., 1966.
• Панченко Д. В. [bibliotheca-classica.org/sites/default/files/panchenko_1.pdf Фалес, солнечные затмения и возникновение науки в Ионии в начале VI в. до н. э.] // Hyperboreus. — 1996. — Т. 2, № 1. — С. 47–124.
• Рожанский И. Д. Развитие естествознания в эпоху античности. Ранняя греческая наука о природе. — М.: Наука, 1979.
• Таннери П. Первые шаги древнегреческой науки. — СПб., 1902. — С. 3−13, 20−24.
• Трубецкой С. Н. Курс истории древней философии. М.: Русский двор, 1997. — С. 97−116.
• Фрагменты ранних греческих философов. Часть I. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики / Изд. подготовил А. В. Лебедев. — М., 1989. — С. 100−135.
• Чанышев А. Н. Курс лекций по древней философии. Учебное пособие для студентов и аспирантов философских факультетов и отделений университетов. — М.: Высшая школа, 1981.

на других языках

• Couprie D. L. Heaven and Earth in Ancient Greek Cosmology: From Thales to Heraclides Ponticus. — Oxford University Press, 2011.
• Dicks D. R. Early greek astronomy to Aristotle. — Ithaca, New York: Cornell University Press, 1985.
• Graham D. W. Explaining the Cosmos: the Ionian Tradition of Scientific Philosophy. — Princeton, NJ: Princeton University Press, 2006.
• Gregory A. Eureka! The Birth of Science. — Icon Books Ltd, 2001.
• White S. A. Milesian Measures: Time, Space, and Matter // In: P. Curd and D. Graham (Eds.), Oxford Handbook to Presocratic Philosophy. — Oxford: Oxford University Press, 2008. — P. 89—133.
• Фрагменты, в кн.: Diels Н. Die Fragmente der Vorsokratiker / Hrsg. von W. Kranz, 9 Aufl. Bd 1. — B., 1960.

Ссылки

на русском языке

• Зайцев А. И. [www.sno.pro1.ru/lib/zaitsev/14.htm Возникновение астрономии и первые попытки применения научных методов для объяснения физических явлений] // Культурный переворот в Древней Греции VIII-V вв. до н.э. / Под ред. Л. Я. Жмудя. — 2-е изд., испр. и перераб.. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2001. — С. 230-243. — 320 с. — (Из наследия А. И. Зайцева). — 1000 экз. — ISBN 5-8465-0015-3.
• [iph.ras.ru/elib/1891.html Милетская школа] / Лебедев A. В. // Новая философская энциклопедия : в 4 т. / пред. науч.-ред. совета В. С. Стёпин. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Мысль, 2010.</span>
• [www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/filosofiya/MILETSKAYA_SHKOLA.html Милетская школа] / Мария Солопова) // Энциклопедия Кругосвет
• Чикунский В. [www.fales-iz-mileta.narod.ru «Модель мироздания» по Фалесу] — реконструкция учения философа.

на других языках

• Graham D.W. Heraclitus’ criticism of Ionian philosophy // Oxford Studies in Ancient Philosophy. Vol. XV / Ed. by C.C.W. Taylor. — Oxford: Clarendon Press, 1997. — P. 1-50 — [nsu.ru/classics/Wolf/Graham-HERACLITUS-OSAP.pdf русский перевод статьи]

Отрывок, характеризующий Милетская школа

Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?