Христос и грешница (картина Поленова)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Василий Поленов
Христос и грешница (Кто без греха?). 1888
Холст, масло. 325 × 611 см
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
К:Картины 1888 года

«Христос и грешница» («Кто без греха?») — крупноформатная картина русского художника Василия Поленова (1844—1927), датированная 1888 годом. Принадлежит Государственному Русскому музею в Санкт-Петербурге (инв. Ж-4204). Размер — 325 × 611 см[1]. Сюжет картины связан с историей о Христе и грешнице, описанной в Евангелии от Иоанна[2][3].

Картина была задумана художником в конце 1860-х годов, а первые эскизы появились в начале 1870-х. От них до создания окончательной версии полотна прошло около пятнадцати лет[4]. Во время работы над картиной Поленов путешествовал по Ближнему Востоку (в 1881—1882 годах) и Италии (в 1883—1884 годах)[5][6].

Полотно было представлено на 15-й выставке Товарищества передвижных художественных выставок («передвижников»), которая открылась в Петербурге 25 февраля 1887 года[7][8]. Там же оно было приобретено императором Александром III[9]. После этого картина находилась в Зимнем дворце, а затем, при образовании Русского музея, в 1897 году была передана в его коллекцию[1].

С одной стороны, картина «Христос и грешница» рассматривается как попытка реалистичной трактовки образа Христа и евангельской истории. С другой стороны, искусствоведы признают влияние на неё позднего академизма, при этом отмечая, что среди попыток возродить крупноформатную академическую историческую живопись «картина Поленова является самой значительной и серьёзной»[10].





История

Замысел и работа над картиной

Замысел будущего полотна «Христос и грешница» начал формироваться у Поленова в 1868 году[11][12], под влиянием картины Александра Иванова «Явление Христа народу». Поленов поставил перед собой задачу «создать Христа не только грядущего, но уже пришедшего в мир и совершающего свой путь среди народа». Существенное влияние на трактовку сюжета оказала книга французского философа и писателя Эрнеста Ренана «Жизнь Иисуса», в которой подчёркивалась человеческая сущность Христа. Ко времени, когда Поленов начал свою работу над картиной, в русской живописи уже существовали такие известные полотна на евангельскую тематику, как «Тайная вечеря» Николая Ге и «Христос в пустыне» Ивана Крамского[13].

Первые эскизы и этюды к будущей картине «Христос и грешница» были созданы в 1870-х годах[13]. Среди них выделяют эскиз 1873 года, который соответствовал первоначальному замыслу картины, и эскиз 1876 года, который был уже более близок к окончательной композиции полотна[14]. Потом работа над картиной застопорилась, но в 1881 году, когда умирала сестра художника Вера Дмитриевна Поленова (близнец Василия Поленова), по мужу Хрущёва (Хрущова), она взяла с него обещание возобновить работу над картиной и, более того, попросила, чтобы полотно было большого формата. Несмотря на то, что Поленов к тому времени вполне успешно работал в пейзажном жанре, он, исполняя данное сестре обещание, вернулся к исторической живописи[12][15][16].

В 1881—1882 годах Василий Поленов предпринял путешествие на Ближний Восток, которое в значительной степени было связано с работой над картиной «Христос и грешница». Он побывал в Константинополе, Александрии, Каире, Асуане, посетил Палестину и Сирию, а также заехал в Грецию[5][17]. Спутниками Поленова по этому путешествию были лингвист и археолог Семён Абамелек-Лазарев и искусствовед Адриан Прахов[18]. Эта поездка дала Поленову большой запас впечатлений, связанных с природой и архитектурой Палестины, а также с обликом и обычаями её жителей. В будущем это помогло художнику достичь реалистичности в представлении евангельской истории. Тем не менее, в целом результаты поездки не очень продвинули его на пути реализации замысла картины «Христос и грешница», поскольку в этот период он практически не работал над эскизами и этюдами для неё[19].

Весной 1883 года, уже будучи преподавателем Московского училища живописи, ваяния и зодчества, Поленов, наконец, взялся за работу над большой картиной. Вскоре, однако, выяснилось, что материала, собранного во время его путешествия на Ближний Восток, для этой задачи недостаточно. У него были пейзажные зарисовки, архитектурные этюды, но не хватало изображений людей[20]. Чтобы восполнить этот пробел, Поленов взял в училище годичный отпуск и вместе со своей женой, Натальей Васильевной, в конце октября 1883 года отправился в Рим, посетив по пути Вену, Венецию и Флоренцию[6]. Таким образом, в 1883—1884 годах Поленов продолжал работу над картиной в Риме. Он прорабатывал эскизы, а также создавал изображения итальянских евреев[21]. Наталья Васильевна так описывала римский период деятельности Поленова в письме к его сестре Елене Дмитриевне: «Работает он очень много, но удачно ли, опять ужасно трудно сказать; мне кажется, что слишком много и мало ищет в работе, а утомительно ужасно». Она сообщала, что Поленов каждый день писал одну или две головы с натуры, и говорила, что ей «было бы спокойнее на душе, если бы этюдов было наполовину меньше и больше по содержанию»[22]. В апреле 1884 года в Риме Поленова посетил предприниматель и меценат Савва Мамонтов, с которым художник был хорошо знаком по Абрамцевскому кружку. По словам Натальи Васильевны, «Савва очень мило отнёсся к его работе и разбирал его эскизы искренно и не пустословно», что «придаёт Василию нового рвения»[23].

В мае 1884 года Поленовы вернулись из Италии в Россию[23]. Летом 1885 года художник работал в усадьбе Меньшово, расположенной под Подольском, где он создал полноформатный эскиз картины «Христос и грешница», выполненный углём на холсте. Окончательную версию картины Поленов писал в 1886—1887 годах в кабинете Саввы Мамонтова в его доме на Садовой-Спасской улице в Москве[21]. Среди тех, с кем он советовался во время написания полотна, помимо его родных и Саввы Мамонтова, были художники Константин Коровин и Виктор Васнецов, а также физиолог Пётр Спиро[24][25].

15-я Передвижная выставка

Предполагалось, что картина «Христос и грешница» будет представлена на 15-й выставке Товарищества передвижных художественных выставок («передвижников»), которая открывалась в Петербурге 25 февраля 1887 года[7][8]. Поленов уехал в Петербург заранее, в середине февраля, а через несколько дней после него туда прибыло и его полотно[26]. Когда его стали устанавливать в выставочном зале, выяснилось, что на выставке будет экспонироваться ещё одна крупноформатная картина на исторический сюжет, — «Боярыня Морозова», исполненная Василием Суриковым[7][26].

За несколько дней до открытия выставки представленные на неё картины были осмотрены цензором Никитиным[27]. По всей видимости, это был действительный статский советник Николай Васильевич Никитин, служивший старшим инспектором типографий, литографий и подобных заведений в Санкт-Петербурге[28]. Как бы то ни было, Никитин не решился своей властью дать разрешение на участие картины Поленова в экспозиции и доложил о ней петербургскому градоначальнику Петру Грессеру. Тот прислал чиновника для особых поручений, который разрешил оставить картину до того момента, как осмотр картин будет произведён членами царской семьи — президентом Академии художеств великим князем Владимиром Александровичем, а также самим императором Александром III[27].

Вскоре после этого выставку посетил Владимир Александрович. Он внимательно осмотрел картину Поленова (самого художника в тот момент там не было), пожаловался на плохое освещение и заключил, что «для образованных людей картина интересна своим историческим характером, но для толпы весьма опасна и может возбудить всякие толки»[29]. Тем не менее, картина была оставлена до посещения экспозиции императором[29].

Утром того дня, когда ожидался приезд Александра III, выставку осмотрел обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев, которого сопровождал градоначальник Пётр Грессер. Не обращая внимания на другие картины, они сразу же прошли к «Христу и грешнице». Назвав картину серьёзной и интересной, Победоносцев, тем не менее, запретил печатать каталог выставки[30]. В два часа дня на выставке появился Владимир Александрович, а минут через двадцать после него приехал Александр III с женой Марией Фёдоровной, которых сопровождали великие князья Георгий Александрович и Константин Константинович. Александру III экспозиция понравилась, и он приобрёл несколько картин. Наконец, он подошёл к полотну Поленова и долго рассматривал его, беседуя с художником. В частности, он похвалил выражение лица Христа, сказав, что издали «показалось, что он немного стар, но вблизи действительно чудесно». После этого Александр III продолжил осмотр выставки, а Поленов остался у своей картины. Вскоре к нему подошёл Владимир Александрович и спросил, свободна ли его картина, на что Поленов ответил утвердительно. Тогда Владимир Александрович сообщил художнику, что полотно желает купить император. В самом деле, через некоторое время в зал, где была выставлена картина, вернулся Александр III и, ещё раз удостоверившись, что картина никем не заказана, объявил, что он оставляет её за собой[31]. После того как стало известно, что картина приобретена императором, отношение к ней сразу изменилось. Уже и речи не было о том, чтобы не допускать её на выставку; более того, её перевесили в другое, лучше освещённое место. И, естественно, был напечатан каталог выставки, в который было включено это полотно[9].

Ещё до выставки Павел Третьяков предлагал Поленову за эту картину 20 тысяч рублей, если Александр III не захочет её купить; но цена могла быть увеличена до 24 тысяч рублей в случае, если император захотел бы её приобрести. Александр III заплатил за полотно 30 тысяч рублей, что было выше цены Третьякова. Но дело было не только в этом. То, что картина была куплена императором, фактически легализовало её, давало возможность экспонировать её на выставке, а затем и в музее. Если бы она была запрещена цензурой — а так вполне могло случиться, окажись она у Третьякова, — то её нельзя было бы выставлять в его галерее[9].

После создания

После выставки в Петербурге с согласия Александра III картина «Христос и грешница» также экспонировалась а Москве. Перед московской выставкой Поленовым были доработаны кое-какие детали, после чего он переправил дату создания полотна на 1888 год[4].

Через много лет после создания картины, в июле 1925 года, в письме Всеволоду Воинову Поленов писал[23]:

Картина была названа мною «Кто из вас без греха». В этом был её смысл. Но цензура не разрешила поставить эти слова в каталог, а разрешила «Христос и грешница», так как этак назывались другие картины, а в музее потом её назвали «Блудная жена», это совершенно противоречило евангельскому рассказу, где ясно сказано, что это согрешившая женщина. Впоследствии мою картину можно было назвать «Кто из вас без греха», так как в этом главная мысль картины.

На средства, вырученные от продажи картины «Христос и грешница», Поленов купил участок земли на верхней Оке, где по его же проекту был построен большой дом — ныне там находится Государственный мемориальный историко-художественный и природный музей-заповедник В. Д. Поленова[15]. Сама же картина находилась в Зимнем дворце, а затем, при образовании Русского музея, в 1897 году была передана в его коллекцию[1].

Во время Великой Отечественной войны часть картин из собраний Государственного Русского музея была эвакуирована в Молотов (Пермь). Для таких крупноформатных картин, как «Христос и грешница», специально изготавливали деревянные валы длиной до 10 м, на которые их наматывали. Художники-реставраторы тщательно следили, чтобы при этом на красочном слое не появлялись морщины, поскольку это могло привести к повреждениям. Крупные картины, включая «Христа и грешницу», были возвращены в Русский музей в апреле 1946 года[32]. Полноформатный эскиз картины «Христос и грешница», находившийся в усадьбе Поленово, в 1941 году вместе с остальной коллекцией музея был эвакуирован в Тулу, а в 1942 году был возвращён обратно[33].

В настоящее время картина «Христос и грешница» выставлена в Государственном Русском музее, в зале № 32 Михайловского дворца, где, кроме неё, находятся другие произведения Василия Поленова[34].

Сюжет и описание

Христос и грешница, Новый Завет:

Сюжет картины связан с историей о Христе и грешнице, описанной в Евангелии от Иоанна (в других трёх Евангелиях этот рассказ отсутствует)[2][3]. Фарисеи и саддукеи (в Новом Завете часто используется выражение «фарисеи и книжники») привели к Христу женщину, уличенную в прелюбодеянии. Согласно законам Моисея, за это она должна была быть побита камнями, но это противоречило проповеди человеколюбия, которую исповедовал Христос. В результате он оказывался перед дилеммой — либо нарушить законы Моисея, либо поступить в противоречии со своей проповедью[2][35]. Этот эпизод так описан в восьмой главе Евангелия от Иоанна:

1 Иисус же пошел на гору Елеонскую. 2 А утром опять пришел в храм, и весь народ шел к Нему. Он сел и учил их. 3 Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, 4 сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; 5 а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? 6 Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. 7 Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. 8 И опять, наклонившись низко, писал на земле. 9 Они же, услышав [то] и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. 10 Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? 11 Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.

Действие происходит у Иродова придела Второго Иерусалимского храма, широкая лестница которого уступами спускается вниз. Слева, освещая каменную стену храма, падают косые лучи заходящего солнца. На лестнице видны фигуры идущих людей, на уступах в равнодушных позах сидят нищие[36]. Исходя из соображений исторической достоверности, Поленов намеренно выбрал местом действия картины наружный дворик иерусалимского храма, так как во внутренний двор — так называемый «двор Израиля» — под страхом смерти не допускались язычники и иностранцы. Поэтому пёстрая толпа могла привести грешницу только к одному из внешних двориков, примыкающих к стенам храма. С другой стороны, помещая действие с внешней стороны храма, Поленов получал возможность изобразить пейзаж вокруг него. Для этого он воспользовался этюдами и впечатлениями от своей ближневосточной поездки, полагая, что природа «если и изменилась, то очень мало… небо, горы, озеро, скалы, тропинки, камни, деревья, цветы, всё это осталось приблизительно тем же»[37].

Спокойствие царит в левой половине картины, где изображён сидящий Христос, окружённый его учениками и другими слушателями[36]. Очевидно, он вёл с ними беседу, которая была прервана шумом появившейся группы людей вместе с грешницей. Эта толпа показана в правой части полотна, в композиционном смысле уравновешивая собой окружение Христа[38]. На картине запечатлён кульминационный момент евангельского события: только что был задан провокационный вопрос о том, что же делать с грешницей; в ожидании ответа Христа замерла толпа, ждут его реакции и его ученики. По словам искусствоведа Тамары Юровой, «полотно наполнено изображением очень живых и конкретных по типажу людей, однако все они взяты в одно краткое мгновение и потому выглядят внезапно застывшими в своей реакции на происходящее, в своей экспрессии», при этом изображённые Поленовым персонажи «больше отличаются друг от друга своим внешним обликом, чем внутренними переживаниями»[3].

В композиции картины наиболее выразителен образ Иисуса Христа, олицетворяющий собой «более высокую ступень человеческого сознания, торжество разума и человечности». С внутренней сущностью Христа хорошо ассоциируется его белый хитон, который оттеняет бледность его печального и утомлённого лица. В целом созданный Поленовым образ создаёт впечатление усталости и погружённости в грустные мысли, но при этом чувствуется его мягкость, благородная осанка, «свобода жеста и позы», а также сложная душевная жизнь — всё это отличает Христа от его учеников, более скованных в своих мыслях, чувствах и движениях. При этом художник старался подчеркнуть человеческую сущность Христа, сделать его облик похожим на окружающих его обычных людей[39]. По словам писателя Владимира Короленко, это «человек, — именно человек, — сильный, мускулистый, с крепким загаром странствующего восточного проповедника»[40].

На большинстве эскизов и этюдов, выполненных для картины, Христос изображён в белой шапочке. Был он в ней и в ранних версиях основного полотна, но за несколько дней до первого публичного показа картины, уступая уговорам своей матери Марии Алексеевны, Поленов убрал шапочку. Некоторые критики видели неканоничность образа Христа в отсутствии длинных волос. В частности, незадолго до выставки передвижников Павел Третьяков писал Поленову: «Я кое-что Вам заметил и ещё могу после заметить, да Вы сами отлично знаете. Мне жаль, что у Христа короткие волосы — вот с этим Вы, кажется, никак не соглашаетесь»[41].

Рядом с Христом сидят его ученики, среди которых Пётр, Иоанн, Иаков, а также Иуда с сумой через плечо[42][43]. Перед толпой, в которой находится грешница, выделяются фигуры фарисея и саддукея. Наиболее яростен фарисей, который, по-видимому, и задаёт вопрос Христу. Слева от него, ехидно улыбаясь, стоит рыжий упитанный саддукей. Хоть их течения и враждуют между собой, в этом эпизоде они объединились против Христа[42].

Со слов Поленова, и не без помощи его жены Натальи Васильевны, подробное описание картины было составлено художественным критиком Александром Соболевым, который в 1887 году опубликовал статью в «Русских ведомостях», а также выпустил отдельную брошюру. Из этого описания, в частности, следует, что мальчик, сидящий на уступе лестницы храма, — это Марк, один из будущих евангелистов[42][44]. Человек с полузакрытым лицом, стоящий у кипариса позади учеников Христа, — фарисей Никодим, один из тайных последователей Христа[42][45]. Выходящий из храма вместе с молодым человеком старик — фарисей Гамалиил, учёный раввин, который впоследствии, после казни Христа, заступится в синедрионе за его учеников-апостолов[42][46]. Женщина, стоящая на ступенях храма, — евангельская вдовица, про которую Иисус сказал, что она «прекраснее великолепных мраморных плит»[42][47]. Изображённый в правой части картины человек, едущий на осле, — это Симон Киринеянин, которому в будущем суждено нести крест для распятия Христа на Голгофу[42][48].

Этюды, эскизы и повторения

За многие годы работы над темой, связанной с полотном «Христос и грешница», Поленовым было создано более 150 рисунков, этюдов, эскизов и вариантов картины[15].

В Музее-усадьбе В. Д. Поленова находится один из ранних эскизов картины «Христос и грешница», выполненный в 1873 году[49]. Там же хранится эскиз 1884 года (масло, 23 × 45 см), который поступил в коллекцию музея из Франции в 1980-х годах[15], а также полноформатный эскиз 1885 года, выполненный углём на холсте (307 × 585 см)[49][50][51].

В Государственной Третьяковской галерее хранится эскиз картины «Христос и грешница» (1876, дерево, масло, 22,2 × 34,7 см, инв. 10581), который был приобретён у Н. П. Крымова в 1930 году[52]. Там же находится более поздний эскиз 1885 года (холст, масло, 26 × 48 см, инв. 11142), который принадлежал И. С. Остроухову и был передан в 1929 году из Музея Остроухова[49]. Ещё один эскиз, 1884 года, принадлежит Харьковскому художественному музею[1].

В Государственном Русском музее находятся 27 живописных этюдов для картины «Христос и грешница»[53]. Ещё четыре этюда принадлежат Третьяковской галерее[54]. Несколько этюдов входят в коллекцию Музея-усадьбы В. Д. Поленова[55]. По крайней мере два этюда для этой картины находились в собрании Румянцевского музея, после расформирования которого в 1924 году один этюд («Христос», 1880-е, холст, масло, 114 × 75 см) был передан в Екатеринбургский музей изобразительных искусств[56], а другой («Голова старика», 1883, холст, масло, 27 × 22 см) — в Омский областной музей изобразительных искусств имени М. А. Врубеля[57]. Этюды к этой картине также находятся в ряде других музеев и в частных коллекциях[12].

Существует ряд одноимённых уменьшенных авторских повторений картины. Одно из них, недатированное, находится в частном собрании в Москве. Другое, датированное 1888 годом и выполненное с помощью Сергея Коровина, находится в Иркутском областном художественном музее имени В. П. Сукачёва (холст, масло, 150 × 266 см)[1][58][59].

В каталоге Государственного Русского музея упоминается ещё одно авторское повторение, 1907 года, которое в 1924 году экспонировалось на выставке русского искусства в США[1]. Вероятно, это та же самая картина, которая под названием «Кто из вас без греха?» (англ. He that is without sin) была продана в ноябре 2011 года на русских торгах аукциона Bonhams[en] в Лондоне за 4 073 250 фунтов, или примерно 5 381 742 долларов (холст, масло, 118 × 239 см). Хотя проданная на аукционе картина датирована 1908 годом, о ней написано, что она участвовала в выставке 1924 года в Нью-Йорке, где была приобретена Чарльзом Ричардом Крейном[60]. Перед аукционом, в октябре 2011 года, это авторское повторение экспонировалось в Третьяковской галерее на предварительном показе лотов[4].

Отзывы и критика

Художественный критик Владимир Стасов в своей статье «Выставка передвижников», появившейся 1 марта 1887 года в «Новостях и биржевой газете», картине «Христос и грешница» уделил лишь несколько предложений, отметив, что подробный рассказ про это огромное произведение потребовал бы отдельной статьи, которую он, тем не менее, впоследствии так и не написал. Стасов отметил, что при работе над этой картиной Поленов «очень тщательно отнёсся к своей задаче, совершил путешествие в Палестину, изучал на месте архитектуру, местные типы людей и природы, световые эффекты»; всё это дало «очень интересные и веские результаты»[61][62]. Далее Стасов писал[63]:

Скажу ещё мимоходом, что часть Иродова храма, до сих пор уцелевшего, изящные столбы с орнаментированными капителями в углу этого храма, ступени, ведущие от храма вниз, туда, где происходит известная евангельская сцена, всё передано колоритно и изящно, освещено ярким палестинским солнцем. В общем, Поленов остался изящным, элегантным живописцем, каким мы его знаем давно уже, с самого начала его карьеры в 1871 году. Но к этому он ещё прибавил большое мастерство и живописность в передаче пейзажа.

Писатель и критик Всеволод Гаршин в своих «Заметках о художественных выставках», опубликованных в марте 1887 года в выходившем в Петербурге журнале «Северный вестник», высоко оценивал картину Поленова, на которой, по его словам, «нет ни одной, что называется, драпировки, всё это — настоящее платье, одежда; и художник, пристально изучивший Восток, сумел так одеть своих героев, что они действительно носят одежду, живут в ней, а не надели для подмостков или позирования перед живописцем»[43].

Писатель и публицист Владимир Короленко в своей статье «Две картины», опубликованной в 1887 году в «Русских ведомостях», подробно обсуждал образ Христа, изображённого на картине Поленова. Он писал, что «с первого взгляда на картину вы как будто не замечаете её главной фигуры», но это только кажущееся впечатление, вызванное неожиданным ощущением несоответствия установившимся представлениям. «Чем больше вы вглядываетесь в эту замечательную фигуру, с её физической крепостью, вместо аскетической полувоздушности, с её небрежно упавшей на колено рукой, со всей этой незамечаемой им самим усталостью утруждённого, но сильного человека, и главное — с этим замечательным выражением лица, — тем больше первоначальное чувство заменяется удивлением, уважением, любовью». По словам Короленко, в образе Христа он видел «замечательный успех художественного реализма»[64].

Художник Егише Тадевосян отмечал, что картина «Христос и грешница» была «светлым, жизнерадостным, горячо-солнечным произведением», а также называл её «дерзким вызовом для религиозных ханжей»[65].

Искусствовед Алексей Фёдоров-Давыдов писал, что, отказавшись от официальной религии и церковности, Поленов реалистически трактовал как самого Христа, так и всю евангельскую историю. Тем не менее, он отмечал, что у художника «изображение религиозного сюжета как сцены живой, реальной жизни становится, так сказать, самоцелью». По словам Фёдорова-Давыдова, подобная абстрактность и малосодержательность были «родственны формальному пониманию сюжета в академизме». Реализм в картине Поленова главным образом сводится не к содержанию, а к форме, то есть к средствам изображения, и именно поэтому «он мог уживаться с традициями академической исторической живописи»[66]. Тем не менее, сравнивая это полотно с одноимённой картиной художника-академиста Генриха Семирадского, Фёдоров-Давыдов писал, что произведение Поленова «серьёзнее, благороднее, содержательнее и художественнее», а также что среди попыток возродить крупноформатную академическую историческую живопись «картина Поленова является самой значительной и серьёзной»[10].

См. также

Напишите отзыв о статье "Христос и грешница (картина Поленова)"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 Каталог ГРМ, 1980, с. 233.
  2. ↑ 1 2 3 М. И. Копшицер, 2010, с. 223.
  3. ↑ 1 2 3 Т. В. Юрова, 1972, с. 24.
  4. ↑ 1 2 3 Элеонора Пастон. [www.tg-m.ru/img/mag/2011/4/05.pdf Василий Поленов: «Я несказанно люблю евангельское повествование»] (PDF). журнал «Третьяковская галерея», 2011, № 4, с.57—69. Проверено 7 сентября 2016.
  5. ↑ 1 2 Каталог ГТГ, т. 4, кн. 2, 2006, с. 88.
  6. ↑ 1 2 М. И. Копшицер, 2010, с. 218.
  7. ↑ 1 2 3 Ф. С. Рогинская, 1989, с. 251.
  8. ↑ 1 2 Ф. С. Рогинская, 1989, с. 419.
  9. ↑ 1 2 3 М. И. Копшицер, 2010, с. 235.
  10. ↑ 1 2 А. А. Фёдоров-Давыдов, 1986, с. 173.
  11. ↑ Э. В. Пастон, 2000, с. 30.
  12. ↑ 1 2 3 [www.ippo.ru/ipporu/article/vd-polenov-hristos-i-greshnica-eskizy-i-varianty-201310 В. Д. Поленов «Христос и грешница». Эскизы и варианты] (HTML). Императорское православное палестинское общество — www.ippo.ru (24 марта 2013). Проверено 9 августа 2016.
  13. ↑ 1 2 Э. В. Пастон, 1991, с. 61.
  14. ↑ Е. Ф. Петинова, 2001, с. 183.
  15. ↑ 1 2 3 4 Ф. Д. Поленов, 1988, с. 14.
  16. ↑ А. И. Леонов, 1971, с. 160.
  17. ↑ А. С. Лосева, 2012, с. 302.
  18. ↑ А. С. Лосева, 2012, с. 301.
  19. ↑ Т. В. Юрова, 1972, с. 22.
  20. ↑ М. И. Копшицер, 2010, с. 217—218.
  21. ↑ 1 2 Э. В. Пастон, 1991, с. 65.
  22. ↑ Т. В. Юрова, 1972, с. 23.
  23. ↑ 1 2 3 М. И. Копшицер, 2010, с. 222.
  24. ↑ М. И. Копшицер, 2010, с. 224—225.
  25. ↑ М. И. Копшицер, 2010, с. 231—232.
  26. ↑ 1 2 М. И. Копшицер, 2010, с. 232.
  27. ↑ 1 2 М. И. Копшицер, 2010, с. 232—233.
  28. ↑ П. Ю. Климов, 2001.
  29. ↑ 1 2 М. И. Копшицер, 2010, с. 233.
  30. ↑ М. И. Копшицер, 2010, с. 233—234.
  31. ↑ М. И. Копшицер, 2010, с. 234.
  32. ↑ Ольга Завьялова. [life.ru/t/культура/406918/kak_evakuirovali_russkii_muziei Как эвакуировали Русский музей] (HTML). life.ru. Проверено 1 сентября 2016.
  33. ↑ Ф. Д. Поленов, 1988, с. 17.
  34. ↑ [www.virtualrm.spb.ru/rmtour/zal-32-1.html Михайловский дворец, зал 32] (HTML). Русский музей — виртуальный филиал — www.virtualrm.spb.ru. Проверено 26 августа 2016.
  35. ↑ С. Королёва, 2010, с. 33.
  36. ↑ 1 2 В. Г. Короленко, 1955, с. 293.
  37. ↑ Т. В. Юрова, 1972, с. 26.
  38. ↑ Э. В. Пастон, 1991, с. 66—67.
  39. ↑ Т. В. Юрова, 1972, с. 25.
  40. ↑ В. Г. Короленко, 1955, с. 294.
  41. ↑ М. И. Копшицер, 2010, с. 226.
  42. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 М. И. Копшицер, 2010, с. 230.
  43. ↑ 1 2 В. М. Гаршин, 1938.
  44. ↑ А. К. Соболев, 1887, с. 30.
  45. ↑ А. К. Соболев, 1887, с. 13—15.
  46. ↑ А. К. Соболев, 1887, с. 15—18.
  47. ↑ А. К. Соболев, 1887, с. 15.
  48. ↑ А. К. Соболев, 1887, с. 18—19.
  49. ↑ 1 2 3 Каталог ГТГ, т. 4, кн. 2, 2006, с. 121.
  50. ↑ [www.polenovo.ru/ru/masterskaya/ Большой дом — Мастерская] (HTML). Государственный мемориальный историко-художественный и природный музей-заповедник В. Д. Поленова — www.polenovo.ru. Проверено 9 августа 2016.
  51. ↑ [art-catalog.ru/picture.php?id_picture=6730 Поленов Василий Дмитриевич — Христос и грешница, 1885] (HTML). www.art-catalog.ru. Проверено 9 августа 2016.
  52. ↑ Каталог ГТГ, т. 4, кн. 2, 2006, с. 92.
  53. ↑ Каталог ГРМ, 1980, с. 232—233.
  54. ↑ Каталог ГТГ, т. 4, кн. 2, 2006, с. 120—121.
  55. ↑ Ф. Д. Поленов, 1988.
  56. ↑ [www.rmuseum.ru/data/catalogue/canvas/rossiya/krm0712.php В. Д. Поленов — Этюд фигуры Христа для картины «Христос и грешница»] (HTML). www.rmuseum.ru. Проверено 28 августа 2016.
  57. ↑ [www.rmuseum.ru/data/catalogue/canvas/rossiya/krm0514.php В. Д. Поленов — Голова старика. Этюд к картине «Христос и грешница»] (HTML). www.rmuseum.ru. Проверено 28 августа 2016.
  58. ↑ [www.museum.irk.ru/catalog/33/showInfo.php Христос и грешница. 1888] (HTML). Иркутский областной художественный музей имени В. П. Сукачёва — www.museum.irk.ru. Проверено 29 июня 2016.
  59. ↑ [art-catalog.ru/picture.php?id_picture=6725 Поленов Василий Дмитриевич — Христос и грешница, 1888] (HTML). www.art-catalog.ru. Проверено 9 августа 2016.
  60. ↑ [www.bonhams.com/auctions/18991/lot/22/ Lot 22: Vasilii Dmitrievich Polenov (Russian, 1844—1927) 'He that is without sin', 1908] (HTML). www.bonhams.com. Проверено 28 августа 2016.
  61. ↑ М. И. Копшицер, 2010, с. 237.
  62. ↑ В. В. Стасов, 1952, с. 64.
  63. ↑ В. В. Стасов, 1952, с. 65.
  64. ↑ В. Г. Короленко, 1955, с. 293—294.
  65. ↑ В. А. Бахревский, 1989, гл. 6.
  66. ↑ Т. В. Юрова, 1972, с. 27.

Литература

  • В. А. Бахревский. Виктор Васнецов. — М.: Молодая гвардия, 1989. — 368 с. — (Жизнь замечательных людей). — ISBN 5-235-00367-5.
  • В. М. Гаршин. [az.lib.ru/g/garshin_w_m/text_0240.shtml Заметки о художественных выставках] // В книге: Сочинения. — Л.: Художественная литература, 1938. — С. 362—375.
  • П. Ю. Климов. Император Александр III и русская религиозная живопись // В сборнике: Русские государи — покровители православия: материалы VIII Российской научной конференции, посвященной памяти Святителя Макария. — М.: Терра, 2001. — С. 436—453.
  • М. И. Копшицер. Поленов. — М.: Молодая гвардия, 2010. — 368 с. — (Жизнь замечательных людей). — ISBN 978-5-235-03383-2.
  • В. Г. Короленко. [az.lib.ru/k/korolenko_w_g/text_1030-1.shtml Две картины] // В книге: Собрание сочинений в 10 томах, том 8. — М.: ГИХЛ, 1955. — С. 293—305.
  • С. Королёва. Василий Дмитриевич Поленов (Великие художники, том 31). — М.: Директмедиа Паблишинг и Комсомольская правда, 2010. — 48 с. — ISBN 978-5-7475-0008-8.
  • А. И. Леонов. Русское искусство: очерки о жизни и творчестве художников. — М.: Искусство, 1971. — Т. 2.
  • А. С. Лосева. [sias.ru/upload/2012_3-4_300-321-losina.pdf Впечатления В. Д. Поленова о Египте в контексте воспоминаний русских паломников и путешественников второй половины XlX века] // Искусствознание. — 2012. — № 3—4. — С. 300—321.
  • Э. В. Пастон. Василий Дмитриевич Поленов. — СПб.: Художник РСФСР, 1991. — 192 с. — (Русские живописцы XIX века). — ISBN 5-7370-0227-6.
  • Э. В. Пастон. Поленов. — М.: Белый город, 2000. — 64 с. — ISBN 5-7793-0225-1.
  • Е. Ф. Петинова. Русские художники XVIII — начала XX века. — СПб.: Аврора, 2001. — 345 с. — ISBN 978-5-7300-0714-7.
  • Ф. Д. Поленов. В. Поленов. Христос и грешница // «Юный художник». — 1988. — № 11. — С. 13—17.
  • Ф. С. Рогинская. Товарищество передвижных художественных выставок. — М.: Искусство, 1989. — 430 с. — ISBN 5-87685-054-3.
  • А. К. Соболев. [search.rsl.ru/ru/record/01003620983 Евангельская эпоха в картине В. Д. Поленова «Христос и грешница»: Опыт художественной критики и пояснение картины]. — М.: Типография А. И. Мамонтова и К°, 1887. — 60 с.
  • В. В. Стасов. Избранные сочинения: живопись, скульптура, музыка. — М.: Искусство, 1952. — Т. 3.
  • А. А. Фёдоров-Давыдов. Русский пейзаж XVIII — начала XX века. — М.: Советский художник, 1986. — 304 с.
  • Т. В. Юрова. Василий Дмитриевич Поленов. — М.: Искусство, 1972. — 144 с.
  • Государственная Третьяковская галерея — каталог собрания / Я. В. Брук, Л. И. Иовлева. — М.: Красная площадь, 2006. — Т. 4: Живопись второй половины XIX века, книга 2, Н—Я. — 560 с. — ISBN 5-900743-22-5.
  • Государственный Русский музей — Живопись, XVIII — начало XX века (каталог). — Л.: Аврора и Искусство, 1980. — 448 с.

Ссылки

  • [www.virtualrm.spb.ru/rmtour/zal-32-1.html Интерактивный вид зала Государственного Русского музея, в котором находится картина «Христос и грешница (Кто без греха?)»], www.virtualrm.spb.ru

Московский дворик (1878) • Бабушкин сад (1878) • Заросший пруд (1879) • Христос и грешница (1888) • Ранний снег (1891) • Золотая осень (1893)


Отрывок, характеризующий Христос и грешница (картина Поленова)

– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Христос_и_грешница_(картина_Поленова)&oldid=81617819»