Царский титулярник

«Большая государева книга или Корень российских государей», титульный лист из экземпляра Эрмитажа с заглавием, вписанным в круг

Мастера Оружейной палаты и Посольского приказа

«Царский титулярник». 1672

александрийская бумага, акварель, позолота

«Больша́я госуда́рева кни́га и́ли Ко́рень росси́йских госуда́рей», известная также как «Ца́рский титуля́рник» — созданная в 1672 году рукопись, богато иллюстрированная портретами русских монархов и гербами русских земель, самый знаменитый и роскошный из титулярников (русских справочников-письмовников по титулам русских и иностранных царствующих лиц и политических деятелей, составлявшихся в XV—XIX вв. в качестве пособия в дипломатической переписке).

История создания

Книга была составлена русским дипломатическим ведомством в царствование Алексея Михайловича. Она стала подарком, преподнесенным царю главой Посольского приказа боярином Артамоном Матвеевым 23 мая 1672 г. (или же была создана по приказу царя). После преподнесения её царю она была оставлена в Посольском приказе и являлась официальным справочником, содержащим информацию дипломатического характера. После гибели Матвеева в 1682 г. текст «Титулярника» пытались продолжить, с ним знакомили наследников престола, на него ссылались, копировали и издавали в XVIII в., кроме того, он стал de facto первым гербовником России.

Книга была изготовлена в трех (или же, как указывается, в четырех) экземплярах. Один хранится в Российском Государственном архиве древних актов, другой — в Государственном Эрмитаже, и еще один экземпляр — в Российской национальной библиотеке.

Согласно имеющимся сведениям, первый экземпляр был оставлен в Посольском приказе и для руководства в работе, и для показа приезжающим иностранцам, так как Алексея Михайловича не устроил слишком большой размер «Титулярника», и он приказал, скопировав, сделать «в Верх» еще два экземпляра, так же украшенных, но меньшего размера. Один предназначался для царевича Фёдора Алексеевича, а другой для самого царя. Книги были созданы в течение нескольких последующих лет. Миниатюры рукописей отличимы, в первую очередь, по разнице в орнаментированных цветочных рамках.

Текст заглавия (на илл.)

«Книга, а в ней собрание, откуда произыде
корень великих государей царей и великих
князей российских, и как в прошлых годех
великие государи цари и великие князи
российские писали в грамотах ко
окрестным великим государям християнским
и к мусульманским по нынешней по 180-й
год, и какими печатми грамоты печатаны,
и как к предком их государским и великим
государем царем и великим князем
российским окрестные великие государи
християнские и мусульманские имянованья
и титла свои пишут, и каковы которого
государя их государские персоны и гербы.
Состроена сия книга повелением великого
государя царя и великого князя Алексея
Михайловича всеа Великия и Малыя и Белыя
Росии самодержца в нынешнем во 170-м году».

Текст

Рукопись считается не только выдающимся памятником древнерусского изобразительного и прикладного искусства, но и значимым произведением исторической и политико-дипломатической мысли. Текст «Титулярника» представляет собой краткие сведения по русской истории, а также справочную информацию о титулах зарубежных государей, гербах и печатях.

Его написали дипломат и писатель, выходец из Молдавии Николай Гаврилович Милеску-Спафарий и подьячий Посольского приказа Петр Долгово.

Тематику и идейное содержание книги составляет доказательство законности и преемственности династии Романовых от рода Рюриковичей, а также её богоизбранность. Как отмечают советские историки, «перед нами откровенная проповедь идей формирующегося абсолютизма». Также авторы текста касаются таких тем, как церковная власть на Руси (патриархи и патриаршество), а также дела посольские.

«В целом дипломатическая история России прослеживается, начиная от правления последнего Рюриковича Федора Ивановича и до Михаила Федоровича Романова, но минуя царствование Бориса Годунова и Смуту. Тем самым еще раз подчеркивалась связь царствующего дома с предшествующей династией, растущее всемирно-историческое значение России. Можно сказать, что „Титулярник“ — это не только справочно-информативное издание, но к тому же и первая книга по истории внешней политики России».

Основой для описания исторических событий и взаимоотношений с иностранными государствами создателям «Титулярника» послужил богатый архив Посольского приказа. Также использованы другие источники, традиционные для авторов 2-й пол. XVII века: «Степенная книга», «Тверденная грамота 1613 г. об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова», «Новый летописец», «Сказание о поставлении на патриаршество Филарета», акты земских соборов, сказания и повести о Смутном времени и князьях Владимирских, статейные списки (отчеты) русских послов и различные летописцы.

Исследователи отмечают особое внимание, уделённое авторами Крымскому и Ногайскому ханствам, в том числе их современному состоянию и политике в отношении России.

Иллюстрации

Иллюстрации включают портреты русских князей и царей, патриархов, иностранных государей, изображения российских и иностранных гербов и печатей, а также многочисленные заставки и инициалы. Над украшением «Титулярника» трудились лучшие художники и золотописцы Оружейной палаты и Посольского приказа, в том числе жалованный иконописец Иван Максимов (ученик Симона Ушакова), «золотописец» Григорий Благушин, патриарший иконописец Дмитрий Львов, а также Федор Лопов, Матвей Андреев, специально вызывавшийся из Твери в Москву для написания «персон» Макарий Митин-Потапов и многие другие.

Книга выполнена в стиле московского барокко. Все портреты написаны акварелью с применением золота и серебра и заключены в роскошные орнаментальные рамки.

• Портреты:
  • 30 портретов русских великих князей и царей (от Рюрика до Алексея Михайловича)
  • 11 портретов Вселенских и Московских патриархов
  • 22 портрета иностранных монархов, современников Алексея Михайловича
• Гербы:
  • Гербы (по сути, еще «рисунки эмблем») русских 33 земель, названия которых были включены в большой государев титул Алексея Михайловича. Это Киев, Владимир, Новгород, Казань, Астрахань, Сибирь, Псков, Великое княжество Литовское, Смоленск, Тверь, Волынь, Подолье, Югра, Пермь, Вятка, Волжская Болгария, Нижний Новгород, Чернигов, Рязань, Полоцк, Ростов, Ярославль, Белозерск, Удорский и Обдорский края, Конда, Витебск, Мстиславль, Северная страна, Иверская земля, Карталия и Грузия, Кабарда, Черкассия.
  • Гербы 16 иностранных государств.

В описании гербов использованы силлабические вирши, что является одним из ранних примеров на отечественной почве.

Значение портретов

Книга является уникальной, так как является самым древним источником, из которого дошли до нас многие из изображений русских правителей. Внешний облик, к примеру, Ивана Грозного, Федора Иоанновича, Бориса Годунова, Василия Шуйского или патриарха Филарета известен в основном именно по этой книге. (Прижизненных портретов трех последних вообще не сохранилось). Полагают, что авторы портретов в титулярниках опирались на недошедший до нас более ранний материал — в иконах, фресках, «подлинниках» (сборниках образцовых описаний или изображений для иконописцев). Портретные образы русских государей следуют «реалистической» технике, незадолго до этого введенной в иконографию, и традициям русского портрета, не так давно заложенным Симоном Ушаковым. Эти миниатюры — практически первые образцы русских не парсунных портретных изображений, выполненных в технике, демонстрирующей польское и западноевропейское влияния, уж не говоря о влиянии школы Ушакова.

«Эти иллюстрации отличаются тонким искусством и замечательной остротой психологических характеристик. Здесь и упрямое, с злыми глазами, энергичное лицо патриарха Никона; и пресыщенное, немного рыхлое лицо датского короля Кристиана; и франтоватый, избоченившийся герцог флорентийский Фердинанд. Этнографически точно переданы изображения хана Бухарского, турецкого султана, грузинского царевича Николая Давыдовича и других. Но наряду с этими, проникнутыми чертами реализма „портретами“, мы видим и глубоко традиционные и шаблонные изображения московских святителей и некоторых русских государей и князей».

Кроме того, галерея изображений князей и царей послужили важнейшим иконографическим источником для мастеров XVII и XVIII веков, создававших произведения на тему родословия русских правителей по образцу, заданному «Титулярником» (например, Чесменская серия медальонов Федота Шубина, костяная пластина с царским родословием работы Якова Шубина, серия портретов, резаная мастером Иоганном Доршем и проч.)

Значение гербов

«Царский титулярник» в отечественной науке часто называется первым русским гербовником. Тем не менее, этот почётный титул подчас оспаривается. Проблема связана с тем, что гербы «Титулярника», обладая уже всей иконографической полнотой и богатством сюжетов, тем не менее, не несут в себе черты стилистической чистоты. «По-видимому, лишь условно их можно отнести к гербам; скорее это рисунки эмблем, ибо в них отсутствуют стилизация, присущая гербу, определенная геральдическая ориентация фигур, геральдическая цветовая гамма». В оформлении гербов-эмблем в «Титулярнике» были использованы лишь определенные геральдические приемы, а, например, щит, на котором помещены символические фигуры, имеет нестандартную — круглую форму. Противники концепции «первого гербовника» также указывают, что «во-первых, создание рукописи не было связано с обобщением именно эмблем и гербов; они, наряду с портретами правителей, выполняли только функцию иллюстраций. Во-вторых, сами изображения, символизировавшие русские земли и княжества, нельзя однозначно трактовать как гербы. Они сочетают геральдические (например, наличие щита) и негеральдические (несоблюдение правила сочетания цветов, иконописное изображение фигур и др.) признаки, и их логичнее определить как протогербы. „Титулярник“, являясь ценным геральдическим источником, не гербовник ни по содержанию, ни по цели создания».

Как бы то ни было, именно в «Титулярнике» эмблемы русских городов и регионов приобретают характер завершенности и почти без изменений появляются в создаваемых затем городских гербах, поскольку он послужил главным источником вдохновения сочинителей гербов последующих поколений: когда при Петре I местным административным органам было приказано иметь печати с региональной символикой, именно «Царский титулярник» послужил источником для большинства гербов, использующихся до сегодняшнего времени.

Созданная в 1722 году по инициативе императора особая Герольдмейстерская контора, которая должна была заниматься наблюдением за тем, чтобы российские гербы соответствовали мировым, находилась под руководством графа Франциска Санти, «товарища герольдмейстера». Он разослал в российские губернии запросы об их административной символике, большинство из которых оказались неудовлетворенными. «Даже из владимирской и вятской канцелярий пришли ответы, что никаких гербов у этих городов нет. А ведь они были еще в „Титулярнике“, составленном во времена Алексея Михайловича!». Поэтому материал имеющегося под рукой «Титулярника», который прислали в Герольдмейстерскую контору из Коллегии иностранных дел (бывш. Посольский приказ) по распоряжению Сената, оказался весьма необходимым. Санти отредактировал многие фигурировавшие эмблемы согласно европейским геральдическим правилам, и они стали называться гербами — и действительно соответствовать этим названиям.

Так, оттуда заимствованы изображения для гербов Ростова (олень), Рязани (стоящий человек в стрелецкой, затем в княжеской шапке, с саблей или мечом в одной руке и ножнами — в другой), Вятки (выходящая из облака рука с луком, заряженным стрелой), Перми (идущий медведь несет на спине Евангелие) и т. д. Таким образом, эмблемы земель, изображенные в «Титулярнике», со временем превратились в официальные гербовые символы, а сам «Царский титулярник» все же фактически оказался первым русским гербовником: «Титулярник явился для создателей городских гербов основным источником, который использовали, начиная с составителей первого знаменного гербовника, все герботворцы. В Титулярнике появились и новые эмблемы, употребляемые впоследствии как городские».

См. также

• «Родословие Пресвятлейших и Вельможнейших великих московских князей и прочая…» — книга, составленная по заказу Алексея Михайловича на следующий, 1673—1674 гг. Автор лат. текста — Лаврентий Хурелич, выписанный из Священной Римской империи герольдмейстер императора Леопольда I. Перевод на русс. яз. — авторов «Титулярника», Скафария и Домово. Помимо собственно родословной росписи русских государей от князя Владимира Святославича до Алексея Михайловича и описания родственных отношений русского царя с девятью королями других стран, в работе Хурелича помещены портреты царей и великих князей, многочисленные российские эмблемы и иностранные гербы.
• «Книга об избрании на царство Михаила Феодоровича Романова», рукописная книга XVII в., выполнена в той же мастерской в похожем стиле.
• Титулярник Ивана Грозного в хранилище Троице-Сергиевой лавры

Библиография

Публикации «Титулярника»

• Д. Ровинский. Материалы для русской иконографии, СПб, 1884—1890.
• Портреты, гербы и печати Большой государственной книги 1672 г. СПб., 1903.
• Царский Титулярник. В 2 т. / Под общей редакцией Ю. М. Эскина. М.: Культурно-просветительный фонд им. народного артиста Сергея Столярова, 2007. ISBN 978-5-89709-031-0. 1-й том — репринтное воспроизведение манускрипта, 2-й — расшифровка текста, а также исследования и комментарии.

Литература

• Об иноязычных источниках «Титулярника» 1670 — х годов. / Белоброва Ольга Андреевна. — Б.м.. — С. 81 — 86. // Res traductorica = Перевод и сравнительное изучение литератур: К 80-летию Ю. Д. Левина: [Сборник] / Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом); Багно Всеволод Евгеньевич. — Санкт-Петербург . — 362, [1] с., [1] л. портр.; 22 см. — ISBN 5-02-028441-6:
• Косцова А. С. «Титулярник» собрания Государственного Эрмитажа// Русская культура и искусство. Т.1. Труды Государственного Эрмитажа. Т.III. Л. Изд-во Государственного Эрмитажа, 1959.
• Наумов О. Н. «Титулярник» 1672 г. как памятник геральдики: Проблемы изучения // Румянцевские чтения. М., 2001. С. 216—219.

Ссылки

• [andcvet.narod.ru/BGK/tit/sam.html Титулярник: собрание портретов великих государей, печатей и гербов], andcvet.narod.ru.
• [varvar.ru/arhiv/gallery/manuscripts_russian/tituljarnik/index.html Галерея портретов Рюриковичей и Романовых на varvar.ru]
• [digitalgallery.nypl.org/nypldigital/dgkeysearchresult.cfm?keyword=titularnik Галерея портретов монархов и патриархов. Гравюры с «Царского титулярника» из коллекции Ровинского. Сайт Нью-Йоркской публичной библиотеки]
• [www.nlr.ru/eng/exib/cult/poland.html Изображения Стефана Батория и Яна Казимира в Публичной библиотеке]
• [www.hermitagemuseum.org/html_Ru/04/2006/hm4_1_151_0.html Эрмитажный экземпляр. Страница с двуглавым орлом]

Отрывок, характеризующий Царский титулярник

Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.