Гранадская война

Гранадская война
Основной конфликт: Реконкиста
Капитуляция Гранады, худ. Ф. Падилья
Дата	февраль 1482 - 2 января 1492 года
Место	юго-восточная Испания
Итог	взятие кастильцами Гранады
Противники
Католические короли Гранадский эмират
Командующие
Фердинанд II Изабелла I Абуль-Хасан Али (Мулла Хасан) Мухаммад XIII аз-Загалл Боабдиль
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Гранадская война (исп. Guerra de Granada; 28 февраля 1482 — 2 января 1492 года) — заключительный этап в противостоянии христианских и мусульманских правителей на территории Иберийского полуострова. Завершилась победой христиан и концом Реконкисты. Десятилетняя война не была непрерывным процессом, а представляла собой серию кампаний, начинавшихся обычно весной и прерывавшихся в зимний период. Жители Гранадского эмирата были разобщены из-за внутреннего конфликта и гражданской войны, в то время как христиане, как правило, были едины. Война также характеризовалась эффективным использованием артиллерии со стороны христиан, что позволяло им быстро захватывать города, которые в противном случае пришлось бы длительно осаждать. Кульминацией войны стало падение Гранады в 1492 году. Война была совместным проектом Фердинанда II Арагонского и Изабеллы I Кастильской. Поскольку большая часть войск и средств для ведения войны поступили из Кастилии, Гранада была присоединена к кастильским землям. Несмотря на то что Гранадский эмират прекратил своё существование, значительная часть его мусульманского населения (около полумиллиона) — мориски — остались в Испании, что продолжало приводить к столкновениям на религиозной почве вплоть до депортации морисков в ХVI веке.

Иберия и Аль-Андалус в конце XV века

К концу XV века Гранадский эмират оставался единственным мусульманским государством Аль-Андалуса (арабское название Иберии). Другие мусульманские княжества (тайфы) некогда могущественного Кордовского халифата были уже завоеваны христианами. При этом пессимизм относительно будущего Гранады сформировался задолго до её падения . Тем не менее, Гранада на тот момент была все еще богата и могущественна, а христианские государства разделены и воевали между собой. Ситуация вокруг Гранады стала ухудшаться после смерти эмира Юсуфа III в 1417 году. С этого времени Гранада находилась в почти постоянном состоянии тлеющей гражданской войны. Родовые связи среди местных мусульман были сильнее верности эмиру, что сильно затрудняло консолидацию власти. Часто единственной территорией, подконтрольной эмиру, был сам город Гранада. Время от времени эмир даже не контролировал весь город, а занимал лишь дворец Альгамбра и Альбайсин - наиболее важный район Гранады .

Внутренняя борьба в значительной степени ослабила государство. Экономика пришла в упадок, когда ранее всемирно известный фарфор Гранады получил конкурента в лице фарфора из Манисеса, недалеко от Валенсии. Несмотря на ослабление экономики, налоги по-прежнему были высоки, что было обусловлено необходимостью содержания большой армии. Простые жители города платили в три раза большие налоги, чем кастильцы . Высокие налоги, введенные эмиром Абуль-Хасаном Али (1464-1485), в значительной степени способствовали его непопулярности. При этом эти налоги позволяли поддерживать мощь армии, в частности, Хасан был успешен в подавлении христианских восстаний в своих землях .

Граница между Гранадой и кастильскими землями в Андалусии находилась в постоянном движении . Взаимные рейды через границу были обычным явлением, как и смешанные союзы между местными дворянами по обе стороны границы. Отношения между христианами и мусульманами регулировались случайными перемириями и требованиями дани с каждой из сторон. Центральные правительства Кастилии и Гранады предпочитали не вмешиваться .

Король Энрике IV Кастилиьский умер в декабре 1474 года, что положило начало Войне за кастильское наследство между дочерью Энрике Хуаной Бельтранеха и сводной сестрой Энрике Изабеллой. Война бушевала с 1475 по 1479 год, противопоставив сторонников Изабеллы и Короны Арагона сторонникам Хуаны в лице Португалии и Франции. За время войны граница с Гранадой оставалась практически беззащитной: кастильцы даже не потрудились потребовать возмещения за мусульманский рейд 1477 года. Перемирия заключались в 1475, 1476, 1478 и 1479 годах. Война за кастильское наследство завершилась победой Изабеллы. Её свадьба с Фердинандом Арагонским в 1469 году означала объединение двух мощных королевств Кастилии и Арагона, что являлось прямой угрозой существованию Гранадского эмирата .

Провокации и ответные меры

Перемирие 1478 года еще формально действовало, когда Гранада предприняла неожиданную атаку против Захары в декабре 1481 года, отвечая на христианский рейд . Город пал, а население было уведено в рабство. Эта атака стала поводом для развязывания войны: провоенные силы в Кастилии использовали её, чтобы начать агитацию в пользу решительных ответных действий. Захват Альхамы христианским отрядом и его последующее одобрение королевской четой Кастилии обычно считают формальным началом Гранадской войны . Абуль-Хасан попытался вернуть Альхаму в марте, но потерпел неудачу. Подкрепление, пришедшее из Кастилии и Арагона, предотвращена возможность сдачи Альхамы и в апреле 1482 года. Король Фердинанд лично принял командование армией у Альхамы 14 мая 1482 года.

Христиане попытались осадить Лоху, но не смогли взять город. В день снятия осады сын Абуль-Хасана, Абу-Абдуллах, или Боабдиль, восстал против отца и провозгласил себя эмиром Мухаммадом XII . Война продолжилась в 1483 году, когда брат Абуль-Хасана аз-Загалл разбил большую христианскую армию в холмах Ахаркия к востоку от Малаги. Тем не менее, в Лусене христиане смогли победить и пленить Боабдиля. Фердинанд II и Изабелла I ранее не были намерены завоевывать всю территорию Гранадского эмирата. Захват Боабдиля, однако, Фердинанд решил использовать как способ покорить Гранаду. В письме в августе 1483 года Фердинанд написал: "Чтобы покорить Гранаду и уничтожить её Мы решили освободить его... Он [Боабдиль] ведет войну с отцом." С освобождением Боабдиля - теперь тайного христианского союзника - гражданская война в Гранаде продолжилась. Гранадский летописец отметил, что пленение Боабдиля стало "причиной разрушения отечества" .

В 1485 году Боабдиль был изгнан из Альбайсина - центра его власти в Гранаде, - братом Абуль-Хасана аз-Загаллом. Аз-Загалл провозгласил себя эмиром и изгнал брата, который умер вскоре после этого . Боабдиль был вынужден бежать под защиту Фердинанда и Изабеллы. Продолжающееся размежевание среди мусульман облегчило христианам захват западных территорий эмирата. В 1485 году всего за 15 дней пала Ронда, что предрешило судьбу Марбельи - базы гранадского флота Гранады, - которая вскоре также перешла в руки христиан .

Боабдиль вскоре вновь заявил о своих правах на Гранаду. В течение следующих трех лет он де-факто выступал в качестве одного из вассалов Фердинанда и Изабеллы . Он пообещал признать зависимость Гранады от Кастилии взамен на титул герцога .

Взятие Малаги

Малага, главный морской порт Гранадского эмирата, в 1487 году стал главной целью кастильских войск. Эмир аз-Загалл двигался слишком медленно, чтобы воспрепятствовать осаде города и был не в состоянии преследовать христианские армии из-за продолжавшейся гражданской войны. Даже после того, как он покинул Гранаду, чтобы прийти на помощь Малаге, он был вынужден оставить войска в Альгамбре, чтобы защититься от Боабдиля и его сторонников . 27 апреля 1487 года пала Велес-Малага, капитулировавшая под влиянием местных сторонников Боабдиля . Осада Малаги началась 7 мая 1487 года и продлилась до 18 августа 1487 года. Командир местного гарнизона Хамад аль-Тагри предпочел смерть капитуляции, а африканский гарнизон и христианские ренегаты упорно сражались, опасаясь последствий поражения. Ближе к концу осады знатные жители Малаги предложили сдаться, но Фердинанд отказался, ожидая более щедрых уступок . Когда город, наконец, пал, Фердинанд наказал почти всех жителей за их упорное сопротивление обращением их в рабство, в то время как ренегаты были сожжены заживо. Евреи Малаги, однако, были избавлены от наказания - кастильские евреи выкупили их из рабства .

Историк Уильям Прескотт считает падение Малаги наиболее важной частью войны. Малага была главным портом Гранады, и Гранада не могла продолжать независимое существование без него .

Взятие Басы

Престиж аз-Загалла серьезно пострадал от падения Малаги, и Боабдил занял все города Гранады в 1487 году. Он также контролировал северо-восток эмирата (города Велес-Рубио, Велес-Бланко и Вера). Аз-Загалл по-прежнему контролировал Басу, Гуадикс и Альмерию. Боабдиль не предпринимал никаких действий, пока христианские войска занимали некоторые из его земель, возможно, предполагая, что они в ближайшее время будут возвращены ему .

В 1489 году христианские войска начали мучительно долгую осаду Басы, самого важного оплота аз-Загалла. Осада затянулась: артиллерия оказалась неэффективна, а снабжение армии вызвало огромный дефицит бюджета кастильцев. Изабелла лично явилась в осадный лагерь, чтобы помочь сохранить боевой дух дворян и солдат. После шести месяцев осады аз-Загалл сдался, несмотря на целостность большей части его гарнизона. Он убедился, что христиане всерьез собираются завершить осаду, и посчитал, что шансов на спасение нет . Басе были предоставлены щедрые условия капитуляции, в отличие от Малаги.

Падение Гранады

С падением Басы и пленением аз-Загалла в 1490 году, казалось, война должна была закончиться. Фердинанд и Изабелла рассчитывали на это. Тем не менее, Боабдиль был недоволен своими выгодами от союза с Фердинандом и Изабеллой, возможно, потому, что земли, которые были обещаны, по-прежнему оставались под властью Кастилии. Он отозвал свою вассальную клятву и восстал против католических монархов, несмотря на то, что контролировал только город Гранаду и горы Альпухарры . Было ясно, что такая позиция несостоятельна в долгосрочной перспективе, поэтому Боабдиль разослал отчаянные просьбы о внешней помощи. Султан Египта ан-Насир Мухаммад мягко упрекнул Фердинанда за Гранадскую войну, но мамлюки, правившие Египтом, были в ожидании войны с турками. Кастилия и Арагон были врагами турок, поэтому султан не имел никакого желания провоцировать их переход на сторону Стамбула. Боабдиль также просил помощи от королевства Фес, но ответа не получил . Северная Африка по-прежнему продавала Кастилии пшеницу и потому ценила поддержание хороших торговых отношений с ней. В любом случае Гранада больше не контролируется береговую линию, поэтому была не способна принять внешнюю помощь .

Восьмимесячная осада Гранады началось в апреле 1491 года. Ситуация для защитников становилась все тяжелее: их ряды сокращались, а местные сановники интриговали друг против друга. Продажность чиновников негативно сказывалась на обороне: по крайней мере один из главных советников Боабдиля работал на Кастилию . 25 ноября 1491 года был подписан мирный договор, реализация которого началась лишь через два месяца. Причиной длительной задержки была не столько непримиримость защитников города, а, скорее, неспособность правительства Гранады координировать свои действия в разгар беспорядков и волнений, охвативших город. После принятия условий капитуляции 2 января 1492 года город сдался, и христианские войска вступили во дворец Альгамбра . Гранадский эмират - последний оплот мусульман на Пиренеях - прекратил своё существование.

Тактика и технологии войны

Наиболее заметным аспектом Гранадской войны было активное использование мощных бомбард и пушек, что значительно сокращало время осады городов . Кастильцы и арагонцы начал войну только с несколькими артиллерийскими орудиями, но Фердинанд имел связи с французскими и бургундскими экспертами-артиллеристами, и христиане быстро наращивали свою артиллерию . Мусульмане, напротив, остались далеко позади в использовании артиллерии и пользовались, как правило, только трофейными орудиями . Историк Уэстон Ф. Кук-младший писал: "Порох и артиллерия выиграли Гранадскую войну, другие факторы, на самом деле, были вторичными и производными." К 1495 году Кастилия и Арагон имели в общей сложности 179 артиллерийских орудий .

Примитивные аркебузы также сыграли свою роль в войне, однако менее значительную. Тяжелая кавалерия рыцарей также не оказала существенного влияния на исход сражений . Более значимой оказалась легкая кавалерия - хинете.

Последствия

Падение Гранады было воспринято как серьезный удар по исламу и торжество христианства. Другие христианские государства отправили свои искренние поздравления Фердинанду и Изабелле. В Кастилии и Арагоне были проведены торжества и бои быков .

Условия договора о капитуляции Гранады были довольно мягкими для мусульман . В течение трех лет мусульмане могли эмигрировать и свободно вернуться в город. Им было разрешено иметь оружие, хотя и не огнестрельное оружие, - это условие было аннулировано через месяц после капитуляции. Никто не был обязан менять религию, даже христиане, насильно принявшие ислам. Боабдилю предложили деньги и правление небольшим княжеством в горах Альпухарра .

Боабдиль вскоре посчитал своё положение невыносимым и уехал в Марокко в октябре 1493 года, где и умер через почти 40 лет . В конце концов Кастилия начала поочередно отзывать некоторые из наиболее толерантных условий договора. Этот процесс был инициирован архиепископом Сиснеросом, который приказал сжечь ценные арабские рукописи и реализовал ряд других мер, наносящих ущерб мусульманам и евреям .

Эти действия вызвали Альпухарское восстание морисков, поставленных перед выбором между крещением, изгнанием или казнью. С этого момента Кастилия стала поддерживать значительную военную силу в Гранаде для предотвращения будущих восстаний. Изабелла также укрепила испанскую инквизицию, а Фердинанд организовал инквизицию в Арагоне.

Литература

• Benito Ruano, Eloy. "Un cruzado inglés en la Guerra de Granada", Anuario de estudios medievales, 9 (1974/1979), 585–593.
• Cristobal Torrez Delgado. El Reino Nazari de Granada, 1482–92 (1982).
• Hillgarth, J. N. (1978). The Spanish Kingdoms: 1250–1516. Volume II: 1410–1516, Castilian Hegemony. Oxford: Clarendon Press, Oxford University Press. pp. 367–393. ISBN 0-1982-2531-8.
• Irving, Washington (1829). Conquest of Granada From the Manuscript of Fray Antonio Agapida. New York: A.L. Burt. (Republished in 2002 by Simon Publications, ISBN 1-9315-4180-9)
• Prescott, William H.; Edited and annotated by Albert D. McJoynt (1995). The Art of War in Spain: The Conquest of Granada, 1481–1492. London: Greenhill Books. ISBN 1-8536-7193-2.

Отрывок, характеризующий Гранадская война

Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил: