Война за кастильское наследство

Война за кастильское наследство (исп. Guerra de Sucesión Castellana)
Слева — возможное изображение Изабеллы Кастильской в образе св. Екатерины, справа — Хуана Бельтранеха
Дата	1475—1479
Место	Пиренейский полуостров, Атлантический океан
Причина	Одновременное провозглашение Изабеллы и Хуаны королевами Кастилии
Итог	Алкасовашский договор
Изменения	Изабелла признана королевой Кастилии, Португалия добилась гегемонии в Атлантике
Противники
Сторонники Изабеллы Арагонская корона Сторонники Хуаны Королевство Португалия Королевство Франция
Командующие
Педро Гонсалес де Мендоса Фердинанд Католик Алонсо де Кардена Родриго Манрике Хорхе Манрике Альфонсо Каррильо де Акунья Диего Лопес Пачеко Родриго Тельес Хирон Афонсу V Жуан II Людовик XI
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война за кастильское наследство (исп. Guerra de Sucesión Castellana) — вооружённый конфликт, проходивший с 1475 по 1479 год между сторонниками Хуаны Бельтранехи, дочери короля Кастилии Энрике IV, и сводной сестры последнего Изабеллы за право наследования Кастильской короны. В этой войне на стороне Изабеллы выступал Арагон, за наследником которого она была замужем, а на стороне Хуаны, по аналогичной причине, — Португалия. Франция выступила на стороне Португалии по причине наличия территориальных споров с Арагоном за территории в Италии и Руссильон.

Несмотря на первоначальные успехи, вследствие нерешительности Афонсу V и после ничейного результата битвы при Торо сторонники Хуаны утратили единство, а Изабелла была признана кортесами в 1476 году. В дальнейшем противостояние между Кастилией и Португалией происходило в Атлантике, и в решающей морской битве за Гвинею кастильский флот потерпел сокрушительное поражение.

Война завершилась в 1479 году подписанием Алкасовашского договора, согласно которому Фердинанд и Изабелла признавались королями Кастилии. Этот договор закреплял владычество Португалии в Атлантике, включая исключительное право на завоевание королевства Фес. Хуана утратила право на наследование кастильского престола.

Предыстория

Характеристика царствования Энрике IV

См. также: Хуана Бельтранеха, Изабелла I (королева Кастилии) и Фердинанд II (король Арагона)

В 1454 году скончался Хуан II Кастильский, оставив трёх детей от двух браков: наследовавшего ему Энрике IV (1425—1474) от первого брака с Марией Арагонской, Изабеллу (1451—1504) и Альфонсо (1453—1468) от второго с Изабеллой Португальской. В 1440 году Энрике женился на Бланке Наваррской, которая после 13 лет бездетного брака обвинила мужа в неисполнении супружеских обязанностей и на этом основании добилась расторжения брака. В 1455 году, вскоре после вступления на престол, Энрике женился на португальской инфанте.

Энрике IV с самого начала своего правления проявил себя как слабый и нерешительный король, не пользующийся уважением знати. В 1457 году против него была организована лига, в которую вошли самые влиятельные представители знати и духовенства, среди которых был даже фаворит короля Хуан Пачеко. Против короля были выдвинуты обвинения в том, что он пренебрегает обязанностями монарха, окружает себя советниками незнатного происхождения, наделяя их властью и богатством, отодвинув от себя знать, причинив тем самым ущерб государству. На это выступление Энрике пообещал собрать кортесы и в будущем советоваться с ними, после чего инцидент был исчерпан. В 1460 году Энрике оказался в сложном положении, сделав ставку в арагонском династическом конфликте на старшего сына короля Арагона и Наварры Хуана Карла Вианского, пообещав тому поддержку и руку Изабеллы, когда та вырастет. Однако в декабре 1460 года Карл был заключён в тюрьму, а знать вновь начала проявлять недовольство, выдвинув на этот раз более конкретные требования: учитывая неопределённость с вопросом престолонаследия, уделить больше внимания образованию инфантов, Альфонсо и Изабеллы. После того, как летом 1461 года кастильские войска, сформированные в основном из частных армий Пачеко и Альфонсо Каррильо де Акунья, архиепископа Толедского, вошли в Наварру и освободили Карла, 26 августа 1461 года был заключён договор, предоставивший Каталонии независимость от Арагона. В тот же день Пачеко и Каррильо получили заверения, что их партия получит большее влияние в королевском совете. Окончательно недовольство сошло на нет после того, как королю удалось привлечь на свою сторону некоторых из недовольных сеньоров, и после того, как в 1462 году стало известно о беременности королевы. Однако этот триумф Энрике оказался весьма кратким, так как уже в сентябре Карл внезапно умер, вероятно, от отравления.

(1-я жена) Элеонора Арагонская (20 февраля 1358 — 13 сентября 1382)

Хуан I (24 августа 1358 — 9 октября 1390) король Кастилии и Леона с 1379

(2-я жена) Беатриса Португальская (1372 — ок. 1420)

Екатерина Ланкастерская (1372/1373 — 2 июня 1418)

Энрике III Болезненный (4 октября 1379 — 25 декабря 1406) король Кастилии и Леона с 1390

Фернандо I Справедливый (27 ноября 1380 — 22 апреля 1416) король Арагона и Сицилии с 1412

Элеонора Уррака Кастильская (сентябрь 1374 — 16 декабря 1435) графиня Альбукерке

(2-я жена) Изабелла Португальская (ок. 1428 — 15 августа 1496)

Хуан II (6 марта 1405 — 20 июля 1454) король Кастилии и Леона с 1406

(1-я жена) Мария Арагонская (ок. 1396 — 18 февраля 1445)

Альфонсо V Великодушный (1394 — 26 июня 1458) король Арагона и Сицилии с 1416 король Неаполя с 1435

(1-я жена) Бланка I Наваррская (1385 — 3 апреля 1441) королева Наварры с 1425

Хуан II (29 июня 1398 — 19 января 1479) король Арагона и Сицилии с 1458 король Наварры с 1425

(2-я жена) Хуана Энрикес (1425 — 13 февраля 1468)

Изабелла I Католичка (22 апреля 1451 — 26 ноября 1504) королева Кастилии и Леона с 1474 муж: Фернандо II Католик король Арагона

(2-я жена) Жуана Португальская (март 1439 — 12 декабря 1475)

Энрике IV Бессильный (4 января 1425 — 11 декабря 1474) король Кастилии и Леона с 1454

(1-я жена) Бланка II Наваррская (1424 — 2 декабря 1464) принцесса Вианская с 1461

Карл (29 мая 1421 — 23 сентября 1461) принц Вианский с 1421

Элеонора (2 февраля 1425 — 12 февраля 1479) королева Наварры с 1479 муж: Гастон IV (26 февраля 1423 — 25 июля 1472) граф де Фуа с 1436

Фернандо II Католик (10 марта 1452 — 23 января 1516) король Арагона и Сицилии с 1478 король Неаполя с 1503 жена: Изабелла I Католичка королева Кастилии

Хуана Бельтранеха (февраль 1462 — 1530)

Короли Кастилии и Леона

Короли Арагона и Сицилии

Короли Наварры

Генеалогическое древо королей Кастилии, Арагона и Наварры в XV веке

Сразу же после рождения Хуаны Бельтранехи (1462—1530), первой и единственной дочери Энрике IV, она была объявлена наследницей престола, и ей был присвоен титул принцессы Астурийской. Одновременно с этим возник слух, что новорождённая на самом деле является дочерью всем известного любовника королевы Жуаны Португальской и фаворита короля — Бельтрана де ла Куэва, графа де Ледесма, в связи с чем Хуана получила своё прозвище, под которым вошла в историю. Тем не менее, кортесы объявили наследницей престола Хуану, а её права признали сводные брат и сестра Энрике IV — Изабелла и Альфонсо. С этим решением короля были согласны не все — некоторые магнаты считали верными слухи о незаконном происхождении Хуаны, другие желали устранения Бельтрана. Вскоре недовольство влиятельного архиепископа Толедского вызвал брак между Куэва и дочерью маркиза Сантилья́на, племянницей кардинала Мендоса. Оппозиция при дворе, вдохновляемая разочарованным неприсвоением ему звания магистра ордена Сантьяго Хуаном Пачеко, находящимся в связи с этим в конфликте с обладателем этого звания графом де Ледесма, добивалась признания наследником Альфонсо. Заговорщики строили планы арестовать короля и королеву, провозгласить королём юного принца и править от его имени. Под давлением знати король в 1464 году согласился передать магистерство ордена Сантьяго Альфонсу, который должен был при этом находиться под защитой маркиза Вильена. При этом инфант должен был обещать жениться на Бельтранехе, за что получал титул принца Астурийского и становился наследником престола. В следующем году в Авиле собрались заговорщики, которые объявили Альфонсо королём, а Энрике низложенным. Оскорбительные по отношению к королю действия, которыми сопровождалась церемония в Авиле, привели к тому, что на сторону короля стали многие города. Начавшиеся вслед за этим волнения закончились в июле 1468 года со внезапной, внушающей подозрения в отравлении смертью Альфонсо, поскольку Изабелла отказалась поддержать дело мятежников. Спустя два месяца был заключён договор у Быков Гисандо, регулирующий вопросы престолонаследия. Согласно ему, наследницей Энрике с титулом принцессы Астурийской объявлялась Изабелла в обмен на обязательство заключить свой брак только с согласия короля, который, однако, не мог заставить Изабеллу выйти замуж против её воли. Протесты королевы, требовавшей сохранения прав своей дочери, оказались не услышанными. Со смертью Альфонсо роль Изабеллы в Кастилии, в которой не действовал, в отличие от Арагона, салический закон, существенно изменилась. Она унаследовала состояние брата и его права на кастильский трон. В 1469 году Изабелла находилась в Оканье, в ожидании согласия на её брак либо с герцогом Беррийским, братом короля Франции, либо с королём Португалии. Оба кандидата отвечали требованиям Энрике к потенциальному мужу Изабеллы, поскольку первый находился слишком далеко, а второй был слишком стар, чтобы можно было ожидать потомства от этого брака. В этих условиях Хуан Арагонский начал тайные переговоры о заключении брака Изабеллы со своим сыном Фернандо. Ему удалось привлечь на свою сторону архиепископа Толедского, адмирала Кастилии и некоторых других представителей знати, которые освободили инфанту и торжественно препроводили в Вальядолид. Одновременно с этим в город тайно прибыл Фернандо, и 19 октября 1469 года во дворце Виверо брак между наследниками Кастилии и Арагона был заключён.

Как только Энрике узнал об этих событиях, он решил передать право наследования своей дочери. Делегация его сестры и зятя, которая прибыла принести ему извинения и заверения в верности и объяснить этот вынужденный шаг, не получила ответа. Однако возможности у короля повлиять на ситуацию уже не было. Обильная раздача земель и титулов не успокаивала ситуацию в стране, бароны воевали между собой, игнорируя власть короля. Только 25 ноября 1470 года права Хуаны были подтверждены на церемонии в Вал де Лозоя. Тем не менее, у Изабеллы были влиятельные сторонники — папа Сикст IV, утвердивший её брак специальной буллой, и влиятельное семейство Мендоса. Поскольку Энрике не смог найти достойного мужа для своей дочери, в 1473 году он вступил в переговоры с Изабеллой, а в начале следующего года даже согласился встретиться с Фернандо. Однако этот слабый король не был в состоянии последовательно придерживаться одной политики, и к моменту его смерти его наследницей, согласно его воле, продолжала оставаться Хуана.

После смерти Энрике IV в 1474 году 12-летняя Хуана обосновалась в Торо, а 30 мая 1475 года был заключен её брак с 43-летним королём Афонсу V, кандидатура которого была предложена её сторонниками, главным из которых был второй маркиз Вильена. Изабелла, которая в момент смерти брата находилась в Сеговии, была торжественно провозглашена королевой 13 декабря 1474 года. Хуана в это время находилась в Мадриде под опекой маркиза Вильена.

Причины того, что сложившаяся ситуация привела к войне, довольно сложно определить. Анализируя их, испанский историк Л. Суарес Фернандес отмечает множество факторов — желание Изабеллы и Фердинанда, воспользовавшись широкой поддержкой со стороны большинства городов и знати, получить то, что полагалось им по праву, нерешительность сторонников Хуаны, склонность епископа Каррильо, принявшего на себя роль «делателя королей» подобно графу Уорику, устроить широкое восстание и рыцарские чувства, вызываемые представляющейся невинной жертвой Хуаной, что в XV веке вполне могло привести к значимым политическим последствиям.

Международная обстановка

В рассматриваемый период Франция и Арагон находились в состоянии затяжного конфликта за контроль над Серданьей и Руссильоном и, менее продолжительное время, за владения в Италии. В июне 1474 года французские войска вторглись в Руссильон, вынудив противника отступить. В связи с возможностью того, что наследник Арагона может стать королём Кастилии, король Франции Людовик XI в сентябре 1475 года объявил себя сторонником Хуаны. Одновременно с этим Франция вела войну с герцогством Бургундия, что теоретически могло бы привести герцога Карла Смелого в ряды союзников Изабеллы, однако этого не произошло.

Англия также в это время вела непродолжительную войну с Францией, и в июне 1475 года король Эдуард IV высадился в Кале. Однако 29 августа того же года конфликт удалось решить дипломатически. Эдуард, в обмен на крупные выплаты денег, согласился на девятилетнее перемирие и удалился на родину. Королевство Наварра было ослаблено гражданской войной между сторонниками Луи де Бомона и аргамонтистами, что было отражением попыток Франции и Арагона установить контроль над этой страной. Наконец, Гранадский эмират остался нейтральным, несмотря на усилия Португалии, после того как эмир Али ибн Сад 17 ноября 1475 года подписал мирный договор с Фернандо и Изабеллой. По этому договору эмир также обещал оказать помощь против Хуаны в районе Кордовы.

Внутри Португалии не было единогласной поддержки интервенции. Против выступали влиятельные придворные Руй Гомес де Альваренга, архиепископ Лиссабона Хорхе да Коста и дом Браганса во главе с герцогом Фернанду II, которые предрекали катастрофу в результате вторжения. Принц Жуан, имевший значительное влияние на государственные дела и находившийся в конфликте с Браганса, поддержал отца против Изабеллы, наполовину португалки, внучки Альфонса I Браганса.

Соперничество Кастилии и Португалии за Атлантику

В течение XV века торговцы, исследователи и рыбаки Португалии и Кастилии проникали всё дальше в глубь Атлантического океана. Основной целью обеих держав было установление контроля над Канарскими островами. Позднее большее значение приобрёл вопрос о контроле над торговлей с богатыми золотом и рабами Гвинеей и Элминой.

В первой половине столетия Кастилия смогла захватить несколько из Канарских островов (Лансароте, Фуэртевентура, Иерро и Гомера) — вначале в союзе с нормандскими рыцарями, затем с кастильскими дворянами. Португалия оспаривала главенство Кастилии на островах и успешно торговала в Гвинее. Начиная с 1452 года, Святой Престол, в лице папы Николая V и его преемника Калликста III, отказался от ранее занятой нейтральной позиции и выпустил ряд булл в пользу Португалии, что позволило последней установить торговый и религиозный контроль над Гвинеей «и далее». Относительно Канар Рим не принял решения. Король Португалии установил либеральную торговую политику, разрешив иностранцам торговать на контролируемом им африканском побережье в обмен на уплату налогов.

В августе 1475 года, после начала войны, Изабелла объявила эти части Африки по праву принадлежащими Кастилии и призвала торговцев своей страны плыть туда. Всё это привело к началу морской войны в Атлантике.

Ход войны

Начальный этап (март 1475 — январь 1476)

Активные действия начались в середине марта 1475 года, когда жители Алькараса восстали против маркиза Вильена, протестуя против утраты свободного статуса своего города. Обратившись к Фернандо, они получили обещание, что город будет находиться в прямом подчинении от короны. В то время как король направил к городу 300 копий во главе с епископом Авилы Альфонсо де Фонсека, а из Сьюдад-Реаля на помощь спешил Родриго Манрике, командир гарнизона Мартин де Гусман устроил в городе террор в ожидании подкреплений. Маркиз собрал в Андалусии с помощью друзей и родственников 2000 копий, однако в результате неумелых манёвров Фонсека вступил в город. Войско Вильены окружило Алькарас, даже не сделав попытки атаковать. 31 марта Фернандо и Изабелла назначили в город коррехидора, а Родриго Манрике попросил своего сына Педро Фахардо прислать отряд ордена Сантьяго. Столь показательная готовность новых монархов оказать помощь восставшим против своих находящихся в страхе сеньоров произвела большое впечатление. Окончательно город перешёл в руки католических королей 10 мая, когда сдался Мартин де Гусман.

10 мая 1475 года Афонсу V во главе португальской армии вступил на земли кастильской короны и двинулся к Пласенсии, где его ожидала Хуана. Не дожидаясь папского согласия на брак между дядей и племянницей, 25 мая Хуана и Афонсу обвенчались и провозгласили себя королями Кастилии. Из Пласенсии они направились к Аревало, имея конечной целью Бургос. Там Афонсу надеялся объединить свои силы с войсками Людовика XI. Пласенсия и Аревало контролировались семьёй Суньига, союзниками Хуаны, а Бургос принадлежал Педро Фернандесу де Веласко, стороннику противоположной фракции.

Фердинанд и Изабелла (в то время беременная), имевшие в своём распоряжении не более пятисот всадников, оказались не готовы к войне. Задержка Афонсу в Аревало дала им возможность осуществить необходимые приготовления. Изабелла активно принимала в них участие, часто диктуя распоряжения даже по ночам. Она лично посещала гарнизоны городов, требуя от них присяги на верность, совершая длительные утомительные путешествия верхом. К началу июля супруги собрали армию в 4000 тяжёлой кавалерии, 4000 лёгкой кавалерии и 30 000 пехоты, в основном состоявшей из плохо обученного ополчения, набранного на севере.

Афонсу, обнаружив, что сторонников в Кастилии у него меньше, чем он предполагал, изменил свои первоначальные планы и начал усиливать свой контроль над прилегающими к Португалии районами. Он был благожелательно встречен в Торо, несмотря на то, что гарнизон замка объявил себя лояльным Изабелле. В Саморе и в леонских деревнях по нижнему течению Дуэро также признали португальского короля. В Ла-Манче Родриго Тельес Хирон, поддержавший Хуану глава ордена Калатрава, захватил Сьюдад-Реаль. Родриго Манрике, казначей того же ордена и одновременно магистр ордена Сантьяго, отвоевал город для Изабеллы.

Принц Фердинанд собрал свои войска в Тордесильясе и 15 июля приказал выступать, намереваясь вступить в бой с противником. Четыре дня спустя они пришли в Торо, однако португальский король уклонился от боя. Фердинанд, не имея ресурсов для длительной осады, вернулся в Тордесильяс и распустил свою армию. После того, как замок Торо сдался Афонсу, тот вернулся в Аревало, где стал ожидать прибытия французской армии. Считая это событие решающим для дальнейшего хода событий, архиепископ толедский открыто перешёл на сторону Хуаны. Со своей стороны, в августе Изабелла собрала ассамблею в Медина-дель-Кампо, на которой обратилась к духовенству с просьбой отдать на три года принадлежащее церкви серебро на сумму 30 миллионов мараведи. Добившись этого, за остаток лета католические короли смогли повысить боеспособность своей армии.

Родриго Алонсо Пиментель, граф Бенавенте — сторонник Изабеллы — с небольшими силами расположился в Бальтанасе, откуда следил за манёврами португальцев. 18 ноября 1475 года он был атакован, побеждён и заключён под стражу. Хотя эта победа открыла ему дорогу на Бургос, Афонсу предпочёл отступить в Самору. Отсутствие агрессивности с его стороны ослабило позиции Хуаны в Кастилии, где она стала терять сторонников. Силы сторонников Изабеллы захватили Трухильо и получили контроль над землями ордена Алькантара и значительной частью территории ордена Калатрава, а также маркизат Вильена. 4 декабря часть гарнизона Саморы восстала против Афонсу, которому пришлось бежать в Торо. Хотя португальский гарнизон продолжал удерживать замок, сам город на следующий день захватил Фердинанд. В январе 1476 года замок Бургоса сдался Изабелле.

Январь — сентябрь 1476

В феврале 1476 года португальская армия, усиленная войсками, пришедшими с принцем Жуаном, сыном Афонсу V, покинула свою базу в Торо и окружила Фердинанда в Саморе. Осада оказалась для португальцев более тяжёлым испытанием, чем для кастильцев, и 1 марта Афонсу принял решение вернуться в Торо. Фердинанд начал преследование врага, и в 5 километрах от города произошёл бой. После трёх часов битвы, прерванной начавшимся дождём и наступлением темноты, португальский король отступил к Кастронуньо, в то время как его сын организованно отступил к городу вместе с захваченными пленными. По мнению Дж. Б. Бьюри, исход этого сражения не был определён. Обе стороны утверждали, что именно они одержали победу. Тем не менее, с политической точки зрения португальцы, основные силы которых покинули Кастилию, проиграли, и у Хуаны не осталось военных сил в Кастилии.

Одновременно с этими событиями Изабелла и Фердинанд решали другую важную задачу — разрушение португальской монополии на торговлю с богатым гвинейским побережьем Африки. Получаемые оттуда золото и рабы являлись существенным источником дохода, позволяющим финансировать войну. С начала конфликта португальские корабли патрулировали андалузское побережье, перехватывая кастильские рыболовецкие и торговые суда. Ответным шагом кастильцев стала посылка четырёх галер под командованием Альваро да ля Нава, который смог не только остановить португальские набеги, но и разграбить расположенный на берегу реки Гвадиана португальский город Алкотин. Официальный историк Изабеллы Альфонсо Фернандес де Паленсия сообщает также о том, как экспедиция в составе двух каравелл, отправившихся из Палос-де-ла-Фронтера, захватила и продала в рабство 120 африканцев, а затем, несмотря на протесты вождей, ещё 140. В мае 1476 года Изабелла приказала отпустить «короля Гвинеи» и его свиту, однако приказ был выполнен лишь частично, и из рабства был освобождён один только «король».

В том же году португальский флот из двадцати кораблей под командованием Фернана Гомиша отправился к Гвинее с целью восстановить утраченный над нею контроль. Для противодействия ему короли Кастилии послали флот под командованием Карлоса де Валера. Из-за противодействия маркиза Кадисского, герцога Медина-Сидония и семьи Суньига подготовка кастильского флота была затруднена. Когда, наконец, кастильцы собрали флот, португальский флот был уже вне досягаемости, поэтому было решено отправиться в сторону островов Кабо-Верде. В результате острова были разграблены, а управлявший ими от имени Афонсу V Антонио де Ноли захвачен в плен.

Альянс Людовика XI с Афонсу был заключён 23 сентября 1475 года. Между мартом и июнем французские войска под командованием Алена д’Альбре неоднократно пытались перейти границу у Фуэнтеррабиа, но безуспешно. В августе Фердинанд вступил в переговоры со сторонами гражданской войны в Наварре, в результате которых он смог получить контроль над Вианой и Пуэнте-ла-Рейна, а также право держать гарнизон из 150 человек в Памплоне. В результате Кастилия обезопасила себя с этой стороны, и, несмотря на просьбы Афонсу V, Людовик XI предпочёл сосредоточиться на борьбе с Карлом Смелым. Тем не менее, Людовик послал на помощь своему португальскому союзнику 11 кораблей под командованием Гийома Куллона. 7 августа 1476 года его флот, усиленный двумя португальскими галерами с солдатами, вступил в бой с пятью вооружёнными торговыми судами. В результате применения зажигательных снарядов потери франко-португальской эскадры составили, по сообщению Паленсии, 2500 человек.

Сентябрь 1476 — январь 1479

После стратегической победы при Торо, нейтрализации угрозы со стороны Франции и перемирия с Афонсу V шансы Изабеллы и Фердинанда укрепиться на кастильском престоле возросли. Поддерживавшие Хуану аристократы были вынуждены считаться с этими обстоятельствами и спешили выразить свою лояльность. В результате война свелась к стычкам вдоль португальской границы и морской войне за контроль над торговлей в Атлантике.

В 1476 году сторону Изабеллы приняли Хуан Тельес Хирон и его брат Родриго, Луис де Портокарреро и, в сентябре, маркиз Вильена.

В ноябре 1476 года была взята крепость Торо. В течение последующих месяцев был восстановлен контроль над всеми приграничными городами и провинцией Эстремадура. В июле 1477 года Изабелла прибыла в Севилью, крупнейший город Кастилии, с целью укрепления своей власти в Андалусии. Этот город, являвшийся местом конфликта влиятельных маркиза Кадисского и герцога Медина-Сидония, в результате искусных переговоров был возвращён под контроль кастильской короны. Одним из непримиримых противников католических королей оставался Фернан Ариас де Сааведра. Удерживаемая им крепость Утрера была взята штурмом в марте 1478 года; побеждённые были подвергнуты жестоким репрессиям. После того, как 30 июня 1478 года в Севилье родился сын монархов Кастилии, династические позиции последних ещё более укрепились.

В октябре 1477 года Афонсу вернулся в Португалию, где его сын Жуан возвратил ему временно принятый титул короля. В начале следующего года Жуан, ещё в 1474 году назначенный своим отцом ответственным за португальскую колониальную экспансию, получил информацию о том, что две кастильские морские экспедиции флота вышли из порта Санлукар-де-Баррамеда. Одна из них в составе 35 судов направилась к Канарским островам с целью завоевания острова Гран-Канария, эти планы были нарушены своевременным появлением португальского флота Жуана. Вторая экспедиция отправилась к Элмине, где за несколько месяцев собрала значительное количество золота. Весной или летом 1478 туда прибыл португальский флот и нанёс поражение кастильцам. По свидетельству Эрмано дель Пулгара, захваченного золота хватило Афонсу для возобновления сухопутной войны. В конце того же года, ещё до того, как весть о поражении в Эльмине достигла Европы, Людовик XI и католические короли заключили мирный договор в Гвадалупе, по которому французский король признавал Фердинанда и Изабеллу королями Кастилии, а те соглашались разорвать союз с Бургундией и урегулировать спор о Руссильоне дипломатическим путём.

Финальный этап (январь — сентябрь 1479)

В конце 1478 года сторонники Хуаны подняли мятежи в Эстремадуре, Ла-Манче и Галисии. Португалия, усилившаяся после гвинейской победы при поддержке своих союзников, снова вторглась в Кастилию. В феврале 1479 года португальская армия под командованием Гарсии де Менезеса, епископа Эворы, вторглась в Эстремадуру. Его задачей было занять и укрепить крепости Мериду и Медельин, контролируемые сторонницей Афонсу V графиней Медельинской. Армия включала, согласно сообщению Паленсии, 1000 португальских рыцарей, пехоту, а также 180 рыцарей ордена Сантьяго во главе с казначеем ордена Альфонсо де Монроем. 24 февраля недалеко от Ла-Альбуэра произошло их столкновение с кастильской армией в составе 500 рыцарей ордена Сантьяго и 400 рыцарей Эрмандады, возглавляемой магистром ордена Сантьяго. В последовавшей тяжёлой битве, несмотря на то, что кастильская пехота не устояла под натиском кавалерии противника, вмешательство магистра Сантьяго спасло ситуацию и привело к победе войск Изабеллы и Фердинанда. Сторонники Хуаны скрылись в Мериде, откуда двинулись к Медельину, а затем захватили этот город. Их противники осадили обе указанные крепости.

В это время в Кастилию прибыл нунций Якобо Рондон де Сезенья с посланием папы Сикста IV, в котором тот аннулировал выданное им ранее разрешение на брак Афонсу и Хуаны, что окончательно подорвало претензии претендентов. Также в феврале 1479 года короли Кастилии попробовали собрать новый флот для экспедиции в Элмину, однако не смогли подготовить необходимое количество кораблей.

В апреле 1479 года король Фердинанд прибыл в Алькантару для участия в переговорах, организованных Беатрисой, маркизой де Вила-Реаль. Длившиеся 50 дней переговоры оказались безрезультатными, и конфликт продолжался. Обе стороны пытались добиться превосходства, которое бы им помогло в дальнейших переговорах. В то время как кастильцы нанесли поражение армии архиепископа Толедского, португальские гарнизоны в Эстремадуре успешно выдерживали осаду.

Мирные переговоры возобновились летом, завершившись подписанием мирного договора.

Мирный договор

Договор, завершивший эту войну, был заключён в португальском городе Алкасоваш 4 сентября 1479 года. Соглашение было ратифицировано португальским королём 8 сентября того же года, а кастильскими королями в Толедо 6 марта следующего. По этой причине договор так же известен как Договор Алкасоваш-Толедо. Фактически было заключено два договора, один из которых, договор исп. las Terçarias de Moura, урегулировал матримониальные отношения между двумя державами, а другой включал в себя положения договора Медина-дель-Кампо 1431 года и устанавливал разделение сфер влияния Испании и Португалии в Атлантике.

По династическому договору Хуана Бельтранеха отказывалась от претензий на Кастилию и получала возможность выбора — либо выйти замуж за принца Хуана Астурийского, либо уйти в монастырь; Хуана предпочла монастырь. Принцесса Изабелла Астурийская вышла замуж на Афонсу, сына принца Жуана, и её родители выплатили значительное приданое в качестве компенсации военных затрат Португалии. Всем участникам конфликта объявлялась амнистия.

Согласно договору о разделе территорий, за Португалией оставались Азорские острова, Мадейра и острова Зелёного мыса и другие территории, которые будут открыты в направлении Гвинеи, кроме Канарских островов, оставшихся за Кастилией. В 1481 году этот договор был подтверждён буллой Aeterni regis папы Сикста IV, в результате чего Португалия получила возможность продолжить колонизацию западного побережья Африки.

Литература

на английском языке

• Diffie B. W. [books.google.ru/books?id=hBTqPX4G9Y4C Foundations of the Portuguese Empire, 1415-1580]. — University of Minnesota Press, 1977. — 533 p. — ISBN 0-8166-0782-6.
• Durham S. A. History of Spain and Portugal. — New York, 1854. — Т. II. — 286 p.
• Newitt M. [books.google.ru/books?id=Iv6L1WeiYd4C&pg=PA37&redir_esc=y A history of Portuguese overseas expansion, 1400-1668]. — Routledge, 2004. — 300 p. — ISBN 0-203-32404-8.
• Prescott W. H. [archive.org/details/historyofthereig00presiala History of the reign of Ferdinand and Isabella the Catholic, of Spain]. — 3rd ed.. — London, 1841. — 580 p.
• Rubin N. [books.google.ru/books?id=RuBLQ6pmn98C Isabella of Castile: The First Renaissance Queen]. — iUniverse, 2004. — 504 p. — ISBN 0-595-320-76-7.

на испанском языке

• Ciudad Ruiz M. [revistas.ucm.es/index.php/ELEM/article/viewFile/ELEM0000110321A/22658 El maestrazgo de Don Rodrigo Téllez Girón] // En la España Medieval. — 2000. — Т. 23. — С. 321-365. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0214-3038&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0214-3038].
• Suárez Fernández L. [books.google.ru/books?id=Mb7frOZhaTAC Los Reyes Católicos]. — Madrid, 1989. — Т. I. — 391 p. — ISBN 84-321-2476-1.

на русском языке

• Альтамира-и-Кревеа, Р. История Испании. — М.: Изд-во иностранной литературы, 1951. — Т. I. — 519 с.

Военная история   Испания   Португалия   Франция

Отрывок, характеризующий Война за кастильское наследство

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.