Десятичная денежная система

Десятичная денежная система — денежная система, в которой основная денежная единица делится на 10, 100, 1000 разменных единиц. На практике обычно используется 100 разменных единиц, образующих основную единицу, но существуют и валюты, делящиеся на 1000 разменных единиц, особенно в арабских странах. Например, 1 доллар США делится на 100 центов, 1 рубль — на 100 копеек, 1 тунисский динар — на 1000 миллимов.

В настоящее время практически все страны перешли на десятичную систему либо не используют разменных единиц. Существует всего две страны, в которых валюта не является десятичной. Это Мавритания, где угия делится на 5 хумсов, и Мадагаскар, чья национальная валюта ариари состоит из 5 ираймбиланья.

Элементы десятичной системы в эпоху Древнего мира и Античности

См. также: Система счисления, Шестидесятеричная система счисления, Двенадцатеричная система счисления и Десятичная система счисления

Вавилония и Древний Египет

См. также: Древние единицы измерения, Египетская система счисления и Вавилонская математика

Непосредственное влияние на денежные системы Античности оказали две древнейшие цивилизации — египетская, где господствовала десятичная система счисления, и в особенности шумерская, основанная на шестидесятеричной системе. Именно из Месопотамии были заимствованы ключевые соотношения весовых и денежных единиц евреями, хеттами, финикийцами, персами, греками. Из Вавилонии происходит древнегреческий талант (др.-греч. τάλαντον — буквально «вес», «груз»; по-аккадски — «билту»), по одной из версий, изначально равный весу вола. Евреи называли его «киккар» (ивр. ‏כִּכָּר‏‎ — «круг», «диск»). Мина (др.-греч. μνᾶ; ивр. ‏מָנֶה‏‎), шестидесятая часть таланта, происходит от вавилонского «ману» — считать. В III тысячелетии до н. э. в вавилонских источниках упоминается «шиклу» (у евреев сикль, шекель, ивр. ‏שֶׂקֶל‏‎ — «вес»; у персов — сиглос), равный одной шестидесятой мины. Название ключевой древнегреческой единицы измерения драхмы (др.-греч. δραχμή), сотой части древнегреческой мины, происходит от слова «горсть» и восходит ко временам, когда средством денежного обмена были металлические четырёхгранные прутики — оболы (др.-греч. ὀβολός — «вертел»), шесть штук которых, зажатые в горсть, и составляли драхму. В связи с признанной связью этой единицы с вавилонской системой мер и весов любопытна высказанная в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, но не получившая подтверждения версия о том, что «драхма» происходит от ассирийского «дараг-мана», что означает «шестидесятая мины». Наконец, вавилонские корни имеет гера, первоначально ¹⁄₂₄ сикля.

Дебен в иероглифах

В меньшей степени влияние на последующие денежные системы оказала система мер и весов Древнего Египта, которая однако в части единиц измерения массы в большей степени отвечала десятичному принципу счёта (с сильным влиянием четвертичной системы):

• 1 киккар = 5 ойпе = 50 ман (мин),
• 1 ойпе = 4 геката = 10 ман,
• 1 гекат = 10 дебенов,
• 1 дебен = 10 кедетов,
• 1 кедет (ките, кате) = 10 гер.

Из перечисленных в качестве денежных единиц в период Нового царства непосредственно выступали дебен и кедет, а также шат (шати), равный ¹⁄₁₂ дебена.

Древний Израиль и Иудея

Любопытный синтез вавилонского (шестидесятеричного) и египетского (десятичного) способа счёта представляет собой система денежного счисления в Древней Иудеи, что является результатом, с одной стороны, долгого проживания евреев в Египте, а с другой — сильным влиянием на экономику региона со стороны Вавилона и непосредственно вавилонского пленения евреев. Если исходный вавилонский талант (билту) равнялся 3600 сиклей, то еврейский (киккар) уже 3000 сиклей.

24 Всего золота, употребленного в дело на все принадлежности святилища, золота, принесенного в дар, было двадцать девять талантов и семьсот тридцать сиклей, сиклей священных; 25 серебра же от исчисленных [лиц] общества сто талантов и тысяча семьсот семьдесят пять сиклей, сиклей священных; 26 с шестисот трех тысяч пятисот пятидесяти человек, с каждого поступившего в исчисление, от двадцати лет и выше, по полсиклю с человека, считая на сикль священный. (Исх. 38:24—26)

Не так очевидно другое место Ветхого завета. Если, например, в Септуагинте, переводе книг Ветхого завета на древнегреческий язык семидесяти толковников, 12 стих 45 главы Книги пророка Иезекииля записан как «…пять шекелей пусть будут равны пяти шекелям, десять — десяти, а в одной мине — пятьдесят шекелей», то в масоретской редакции оригинала — «Двадцать шекелей да двадцать пять шекелей, да пятнадцать шекелей будут у вас составлять одну мину» (обе цитаты приведены в переводе Российского библейского общества).

Отсюда и из не вызывающей сомнения формулы «1 талант = 3000 сиклям» возможны два варианта соотношений таланта, мины и сикля (шекеля):

• 1 талант = 50 минам = 3000 сиклям (то есть 1 мина равна 60 сиклям);
• 1 талант = 60 минам = 3000 сиклям (то есть 1 мина равна 50 сиклям).

Как и число сиклей в таланте, не вызывает разночтений соотношение сикля и геры — если в Вавилонии оно составляло ¹⁄₂₄, то в Иудее уже ¹⁄₂₀ (см., например, Исх. 30:11—16).

Древняя Греция и Древний Рим

См. также: Древнегреческие монеты, Монетная система Древнего Рима и Византийские монеты

См. также: Символы древнегреческих денежных и весовых единиц и Символы древнеримских денежных и весовых единиц

Вслед за Египтом и Вавилоном наибольшее влияние на последующие денежные системы оказала древнегреческая монетная система, также включавшая элементы десятичного денежного счёта, которые переплелись с шестидесятеричной и четвертичной системами счисления:

• 1 талант = 60 мин,
• 1 мина = 50 статеров или 100 драхм,
• 1 статер = 2 драхмы = 12 оболов,
• 1 драхма = 6 оболов.

В денежной системе Древнего Рима долгое время сосуществовали двенадцатеричная и десятичная системы:

• 1 асс (первоначально равен либре) = 12 унций,
• 1 денарий = 10 ассов.

Эта система начала формироваться около 289 года до нашей эры (предположительный год начала чеканки асса и его производных), окончательно оформилась в 268 году до нашей эры (год начала чеканки денариев) и просуществовала до 217 года до нашей эры, когда денарий был приравнен к 16 ассам. Однако соотношение 1 денарий = 10 ассов сохранилось ещё два века до реформы Октавиана Августа для расчета жалования легионерам. В ходе денежной реформы Августа в Римской империи утвердилась следующая цепочка соотношений, представлявшая собой смесь четвертичной и десятичной систем: 1 ауреус = 25 денариям = 100 сестерциям = 200 дупондиям = 400 ассам. В результате порчи монет и денежных реформ Нерона, Диоклетиана и Константина десятичный денежный счет в Древнем Риме, а затем и в Византии, чья денежная система является наследницей древнеримской, перестал использоваться. Под влиянием этих двух уже недесятичных систем начали формироваться монетные системы германских государств Средневековья.

Элементы десятичной системы в эпоху Средневековья и Нового времени

См. также: £sd

В эпоху Средневековья и Нового времени (до XVIII века) в Западной Европе господствовал принцип £sd, при котором самый крупный номинал состоит из 20 более мелких, которые в свою очередь делятся на 12 ещё более мелких. То есть самый крупный номинал состоит из 240 самых мелких. Элементы этой системы встречаются ещё в монетных системах Древней Греции и Древнего Рима (см. выше), они получили развитие в Византийской империи и через варварские подражания древнеримским и византийским монетам были заимствованы германскими государствами, возникшими на территории Европы после падения Римской империи. Окончательное оформление системы £sd произошло в 781 году при Карле Великом, когда был принят Каролингский монетный устав. В соответствии с ним вес либры (фунта) был существенно повышен — до примерно 408 граммов. Саму либру приравняли к 20 солидам (шиллингам) или 240 денариям (1 солид = 12 денариев). В нумизматической литературе эта новая весовая норма получила название «Фунт Карла Великого» или «Каролингский фунт». Документов с указанием точного веса каролингского фунта не сохранилось, поэтому его реконструировали на основании взвешивания денариев того периода, что и дало примерный результат в 408 граммов.

Как система мер и весов каролингская система не закрепилась — к началу XX века у фунта существовало не менее 20 разновидностей весовых норм, а вот как денежная система была впоследствии заимствована всеми ведущими государствами Европы с незначительными модификациями, выражающимися в появлении дополнительных номиналов, которые являлись кратными или дробными по отношению к трем основным, и просуществовала в ряде стран до конца XX века. Так, заимствованная у Карла Великого английская, а позже британская денежная система сохранилась почти в неизменном виде вплоть до 1971 года: фунт стерлингов делился на 20 шиллингов и 240 пенсов.

Эту систему называют l.s.d., £.s.d. или £sd  — по первым буквам в названии соответствующих древнеримских денежных и весовых единиц: libra (либра), solidus (солид), denarius (денарий), которые в империи Карла Великого и соседних государствах стали фунтом (лирой в Италии, ливром во Франции), шиллингом (сольдо в Италии, солем во Франции, суэльдо в Испании) и денарием (пфеннигом в Германии, пенни в Англии, денье во Франции). Так, именно первая буква в латинском названии монеты — denarius (d) — стала символом пенни и пфеннига. Символ шиллинга — латинская буква S, с которой начинается слово solidus; само слово шиллинг (англ. shilling), как правило, сокращается как sh. Наконец, от первой буквы в слове libra происходят символы лиры и фунта стерлингов, представляющие собой написанную курсивом латинскую букву L с одной или двумя горизонтальными чертами.

В Восточной Европе и на Балканах денежные системы имели иную организацию.

• Чехия и Польша
• Османская империя
• Древняя Русь (Русское государство, Литовская Русь)

Первые десятичные денежные системы (XVIII век)

Хронологически первым европейским государством, где был введен десятичный принцип денежного счета, является Россия. В ходе денежной реформы Петра I (1698—1704) в денежном обращении утвердился серебряный рубль, равный 100 копейкам (и рубль, и копейка существовали и ранее, но рубль только в качестве счётной денежной единицы, а копейка — второстепенного номинала, поскольку денежный счёт велся прежде всего в денгах и алтынах, соответственно 1/2 и 3 копейки). Однако в странах Европы это событие осталось почти незамеченным, и они ещё почти век чеканили монеты, подчиненные прежде всего принципу £sd, когда самая крупная денежная единица равна 20 двадцати более мелких, которые в свою очередь делятся на 12 ещё более мелких (например, 1 ливр = 20 су = 240 денье). Примером для подражания стала не Россия, а Франция и Соединённые штаты.

В Соединенных штатах в 1792 году был введён доллар, состоящий из 10 даймов, 100 центов или 1000 миллей (последние в качестве денежных знаков никогда не выпускались, но использовались как счётная денежная единица). Во Франции в 1795 году сначала в качестве параллельной ливру, а с 1803 года основной денежной единицы появился франк, а также его десятая часть десим и сотая — сантим. (Необходимо отметить, что чуть раньше Франции, в 1794 году, десятичная денежная единица появилась в Женевской республике — женевуаз и те же десим. Однако уже в 1795 году их чеканка была прекращена.)

Переход на десятичную систему большинства стран мира (XIX—XX века)

Под влиянием этих двух монетных систем — французской и американской — в течение XIX века на десятичный принцип денежного счета перешло и большинство стран Европы. Последними европейскими странами, где была введена десятичная денежная система стали Великобритания и Ирландия. Подчинённый принципу £sd фунт стерлингов (20 шиллинг или 240 пенсов) в 1971 году стал десятичным (100 пенсов).

Хроника перехода ведущих стран мира на десятичную систему

См. также: Список разменных денежных единиц

Литература

• [www.britannica.com Britannica — The Online Encyclopedia]. — Chicago: Encyclopædia Britannica, Inc., 2011.
• Амусин И.Д. Денежно-весовая система обращения в Древней Палестине в первой половине 1-го тысячелетия до н. э.. — Труды V Международного конгресса по экономической истории (Ленинград, 1970). — Л., 1970.
• Зограф А.Н. [www.sno.pro1.ru/lib/zograf/index.htm Античные монеты] / Материалы и исследования по археологии СССР. — Вып. 16. — М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1951.
• Мэттингли Г. Монеты Рима. С древнейших времен до падения Западной Империи. — М.: Collector's Books, 2005. — ISBN 1-932525-37-8.
• [www.numizm.ru/ Нумизматический словарь] / [Автор: Зварич В. В.]. — 4-е изд. / Публ. [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата. Описание монет]. — Львов, 1980. — ISBN 5-256-00317-8.
• Нюстрем Э. [interpretive.ru/dictionary/558 Библейский энциклопедический словарь (историко-религиозный)]. — 1868.
• [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата] / [Авторы: Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В.] / Пер. с нем. М. Г. Арсеньевой / Отв. ред. В. М. Потин. — 2-е изд., перераб. и доп. / Публ. [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата. Описание монет]. — М.: Радио и связь, 1993. — ISBN 5-256-00317-8.
• Советская историческая энциклопедия. — В 16 т. — М.: Советская энциклопедия, 1961—76.
• Спасский И.Г. [www.arcamax.ru/books/spassky01/spassky01.htm Русская монетная система. Место и значение русской монетной системы в мировом денежном хозяйстве]. — Л., 1962.
• [www.eleven.co.il/ Электронная еврейская энциклопедия]. — Ассоциация по изучению еврейских общин в диаспоре, 1976—2009.

• Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. — СПб.: Семеновская типолитография (И. А. Ефрона), 1890—1907. — «Викитека»

Отрывок, характеризующий Десятичная денежная система

Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.