Ермаков, Аркадий Николаевич

Аркадий Николаевич Ермаков
Дата рождения	22 сентября 1899(1899-09-22)
Место рождения	Мценск, Орловская губерния, Российская империя
Дата смерти	25 октября 1957(1957-10-25) (58 лет)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1918—1957
Звание
Командовал	100-я стрелковая дивизия, 2-й стрелковый корпус, 50-я армия, 60-й стрелковый корпус, 23-й гвардейский стрелковый корпус, 36-й гвардейский стрелковый корпус, 2-й гвардейский стрелковый корпус
Сражения/войны	Гражданская война в России, Польский поход РККА, Советско-финская война (1939—1940), Великая Отечественная война
Награды и премии

Арка́дий Никола́евич Ермако́в (22 сентября 1899 — 25 октября 1957) — советский военачальник, генерал-лейтенант (1944). Участник гражданской войны, польского похода РККА, советско-финской и Великой Отечественной войн.

Биография

Родился 22 сентября (по другим данным — 10 сентября) 1899 года в городе Мценск (ныне Орловской области).

Гражданская война и межвоенный период

В Красной Армии с 1918 года. В годы Гражданской войны А. Н. Ермаков красноармейцем 2-го Орловского полка воевал на Восточном и Южном фронтах, участвовал в подавлении повстанцев в Воронежской губернии, советско-грузинской войне 1921 года. В 1920 году Окончил Вольские командные курсы.

В межвоенный период А. Н. Ермаков прошёл путь от командира стрелкового взвода до командира батальона. В 1921 году окончил Киевскую пехотную школу, в 1931 году — Стрелково-тактические курсы усовершенствования комсостава РККА «Выстрел» имени Коминтерна, в 1932 году — бронетанковые курсы усовершенствования командного состава, в 1937 году — курсы усовершенствования высшего начальствующего состава при Военной академии механизации и моторизации РККА.

Участие в боевых действиях 1939—1940 годов

В январе 1937 года — командир полка в составе 100-й стрелковой дивизии. С июня 1938 года — командир этой дивизии. В сентябре 1939 года дивизия принимала участие в боевых действиях в Западной Белоруссии в составе 16-го стрелкового корпуса 11-й армии Белорусского фронта[samsv.narod.ru/Div/Sd/sd100/main1.html 100-я стрелковая дивизия]. Клуб "Память" Воронежского государственного университета. Проверено 23 сентября 2014..

10 февраля 1939 года А. Н. Ермакову присвоено звание «комбриг». С 16 декабря 1939 года 100-я стрелковая дивизия принимала участие в советско-финской войне. Во время декабрьской операции по прорыву линии Маннергейма дивизия находилась в резерве 7-й армии. В феврале 1940 года — действовала на направлении главного удара в составе 50-го стрелкового корпуса на участке укрепрайона Сумма-Хотинен, расположенном между озером Суммаярви (озеро Желанное) и рекой Суммайоки (река Камышовка). В марте 1940 года в составе войск 34-го стрелкового корпуса наступала северо-восточнее города Выборг в направлении Койвиккохови, Таммисуо, Сементтивалимо, усадьба Хяюрю.

4 июня 1940 года, после установления в РККА генеральских званий, А. Н. Ермакову присвоено звание «генерал-майор». Командовал 100-й стрелковой дивизией в ходе присоединения Бессарабии и Северной Буковины к СССР. С 29 июля 1940 года — командир 2-м стрелковым корпусом в составе Прибалтийского особого военного округа, затем Западного особого военного округа.

Начальный период Великой Отечественной войны

С начала Великой Отечественной войны корпус находился в резерве Западного фронта, затем вошёл в состав 13-й армии этого фронта. В конце июня 1941 года соединения корпуса под командованием А. Н. Ермакова совместно с 44-м стрелковым корпусом армии были выдвинуты на рубеж Минского укреплённого района, где вели тяжёлые оборонительные бои с 3-й танковой группой немецких войск в ходе Белостокско-Минского сражения. Под ударами превосходящих сил противника части корпуса сначала отошли за реку Березина в район города Борисов и южнее, затем за реку Днепр и закрепились на рубеже Копыев, Новый Быхов.

С 10 июля А. Н. Ермаков командовал действиями 2-го стрелкового корпуса в Смоленском сражении. С 24 июля в составе 13-й армии он был включён в состав Центрального, а с 15 августа — Брянского фронтов, в составе которых вёл оборонительные бои на реках Сож, Судость и Десна. 20 августа 1941 года 2-й стрелковый корпус был расформирован.

Орловско-Брянская и Тульская оборонительные операции

16 августа 1941 года был образован Брянский фронт, генерал-майор А. Н. Ермаков назначен заместителем командующего Брянским фронтом и одновременно командующий подвижной группы фронта (108-я танковая дивизия, 141-я танковая бригада, 4-я кавалерийская дивизия). Эта группа войск нанесла контрудар по танковым частям 2-й танковой армии (Г. Гудериан), предотвратив разгром и неорганизованный отход 13-й армии, что позволило ей сгруппировать силы и вновь принять участие в боях.

В сентябре-октябре А. Н. Ермаков командовал оперативной группой войск Брянского фронта (21-я и 52-я кавалерийские дивизии, 121-я и 150-я танковые бригады и 283-я стрелковая дивизия; позже в её состав входили 127-я (с 18 сентября — 2-я гвардейская) и 160-я стрелковые дивизии). Группа генерала Ермакова отражала удары превосходящих сил 2-й танковой армии противника на льговско-глуховском направлении. По воспоминаниям бывшего командующего Брянским фронтом Маршала Советского Союза А. И. Ерёменко: «В неимоверно тяжёлых условиях, проявляя много инициативы и настойчивости, генерал Ермаков зарекомендовал себя одарённым командиром и человеком большой личной храбрости».

13 октября 1941 года генерал-майор А. Н. Ермаков был назначен командующим 50-й армией Западного фронта, остатки которой выходили из окружения в ходе неудачной для советских войск Орловско-Брянской операции. Командовал действиями армии в Тульской оборонительной операции. 2-я танковая армия немецких войск, которая задержалась в начале октября в районе Мценска на одну неделю, возобновила наступление с целью захвата города Тула и обхода Москвы с юго-востока.

На 50-ю армию была возложена оборона подступов к Туле. Под давлением превосходящих сил противника её малочисленные войска были вынуждены отойти в северо-восточном направлении к Туле. 29 октября 1941 года А. Н. Ермаков создал Южный боевой участок города Тулы во главе с майором И. Я. Кравченко. 30 октября передовые части немецкой 2-й танковой армии подошли к Туле, но ворваться сходу в город не смогли. Предпринятые противником в начале ноября новые попытки захватить Тулу фронтальным ударом, а также обойти её с севера были отражены советскими войсками при активном участии частей Тульского гарнизона и Тульского рабочего полка.

К исходу 18 ноября немецкие войска при поддержке авиации прорвали оборону армии на дедиловском направлении и стали развивать наступление на города Сталиногорск и Венёв. Для того чтобы задержать продвижение противника А. Н. Ермаков усилил на этом направлении противотанковую оборону с помощью противотанковой артиллерии и танковых засад. Однако танковым соединениям противника удалось прорваться 22 ноября к городу Сталиногорск, что создало угрозу охвата Москвы с юго-востока. В тот же день приказом командующего Западным фронтом Г. К. Жукова А. Н. Ермаков был освобождён от должности, а 19 декабря арестован и отдан под суд военного трибунала. Был осуждён на пять лет, лишён генеральского звания и наград.

Дальнейший боевой путь

В январе 1942 года Президиум Верховного Совета СССР освободил его от отбытия наказания, восстановил звание и награды. С февраля 1942 года — в распоряжении Главного управления кадров НКО и Главкома войсками Западного стратегического направления.

В июне 1942 года назначается заместителем командующего 20-й армией Западного фронта, которая принимала участие в обороне ржевско-вяземского плацдарма и в Ржевско-Вяземской наступательной операции. С 20 марта по 20 августа и с 9 сентября по 15 сентября 1943 года — командующий 20-й армией, которая была выведена во 2-й эшелон Западного фронта и обороняла рубеж юго-западнее города Вязьма.

С 18 сентября 1943 года — командир 60-го стрелкового корпуса в составе 4-й ударной армии Калининского (с 20 октября 1943 года — 1-го Прибалтийского) фронта. Корпус под командованием А. Н. Ермакова участвовал в Невельской и Городокской наступательных операциях. В ходе последней — корпус наступал на направлении главного удара армии и сыграл важную роль в прорыве главной полосы обороны противника, в окружении и разгроме его группировки войск в городокском выступе.

22 февраля 1944 года А. Н. Ермакову присвоено звание «генерал-лейтенант». С 7 апреля 1944 года — командир 23-го гвардейского стрелкового корпуса, входившего в состав 6-й гвардейской, 51-й, 22-й, 42-й, 1-й ударной, 67-й армий 1-го, 2-го Прибалтийских, Ленинградского фронтов. Соединения корпуса под командованием А. Н. Ермакова принимали участие в Белорусской, Витебско-Оршанской, Полоцкой, Шяуляйской, Прибалтийской, Рижской, Мемельской наступательных операциях, освобождении города Полоцк и других населённых пунктов. В дальнейшем корпус выполнял задачи по расчленению и уничтожению курляндской группировки немецко-фашистских войск.

За доблесть, мужество и геройство проявленные в наступательных боях по прорыву вражеской обороны и форсированию реки Западная Двина, комкор Ермаков, 3 июля 1944 года, был представлен командующим 6-й гвардейской армии генерал-полковником Чистяковым к званию Героя Советского Союза, однако, вышестоящее руководство понизило статус награды до ордена Ленина которым Ермаков был награждён Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1944 года.

Послевоенные годы

После войны А. Н. Ермаков продолжал командовать 23-м гвардейским, затем 36-м гвардейским стрелковыми корпусами (1945—1949) Ленинградского и Прибалтийского военных округов. В 1950 году окончил Высшие академические курсы при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, командовал 2-м гвардейским стрелковым корпусом (1950—1953), был старшим военным советником командующего Восточно-китайского военного округа Народно-освободительной армии Китая (1953—1957).

Умер 25 октября 1957 года в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище города.

Награды

• Три ордена Ленина (1940, 22.07.1944, 21.02.1945)
• Два ордена Красного Знамени (03.11.1944 , 1949 )
• Орден Кутузова II степени (??.06.1944)
• медали.

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная. Командармы. Военный биографический словарь / Под общей ред. М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2005. — С. 70—72. — ISBN 5-86090-113-5.
• Ермаков Аркадий Николаевич (1899—1957) // Великая Отечественная война 1941—1945: Энциклопедия — М., 1985. — С. 260.
• Ермаков Аркадий Николаевич // Кто был кто в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.: Краткий справочник. — М., 1995. — С. 93.
• Ермаков Аркадий Николаевич // Тульский биографический словарь. — Тула, 1996. — Т. 1. — С. 201—202.
• Макашов А. И. В центре России. — Орёл: Издательство ОГТК, 1994. — 456 с. — С. 352—353.
• Михеенков С.Е. Остановить Гудериана. 50-я армия в сражениях за Тулу и Калугу. 1941-1942. - М.: "Центрполиграф", 2013. ISBN 978-5-227-04417-4
• Полозов Е. М. Генерал А. Н. Ермаков / Е. М. Полозов, С. Н. Немова. — Тула: Гриф и К, 2013. — 64 с
• Плотников А. П. Командарм 50-й Аркадий Николаевич Ермаков. Материалы краеведческих чтений: К 75-летию Тульского обл. краеведческого музея. Тула, 1995, c. 65-68.
• Данилов М. Генерал Ермаков // Коммунар, 21.12.1991
• Плотников А. За что командарм был арестован // Тульские известия, 12.07.1994
• Генерал был храбр и настойчив: К 100-летию со дня рождения А. Н. Ермакова / В. И. Боть // Тульские известия. — 1999. — 11 сент. Командующий 50-й армии в дни обороны Тулы в 1941 г.

Ссылки

• [samsv.narod.ru/Comm/Ermakov_AN.html Ермаков Аркадий Николаевич]. Клуб "Память" Воронежского государственного университета (4.06.2008). Проверено 23 сентября 2014.

Отрывок, характеризующий Ермаков, Аркадий Николаевич

После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.