44-й стрелковый корпус (1-го формирования)

Всего 44-й стрелковый корпус формировался 2 раза. См. список других формирований

<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #000000; background-color: #808000" colspan="2"> Командиры </td></tr> <tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #000000; background-color: #808000" colspan="2"> Боевые операции </td></tr>

<tr><td style="font-size: 120%; text-align: center; color: #000000; background-color: #808000" colspan="2"> 44-й стрелковый корпус </td></tr>
Тип:	стрелковый
Род войск:	сухопутные
Количество формирований:	2
В составе армий:	13-я армия, 16-я армия
Юшкевич, Василий Александрович
1941: Приграничное сражение в Белоруссии Смоленское сражение

44-й стрелковый корпус — войсковое соединение в вооружённых силах СССР во время Великой Отечественной войны.

История

В действующей армии с 22 июня по 2 августа 1941 года.

С 19 июня 1941 года корпус перебрасывался из Дорогобужского лагеря в район Минска. На 22 июня 1941 года 64-я стрелковая дивизия частью прибыла, частью находилась в эшелонах и 23 июня 1941 года продолжала разгрузку на станциях Ратомка, Радошковичи близ Заславля. 108-я стрелковая дивизия к вечеру 22 июня 1941 года прибыла на станцию Колодищи. На 23 июня 1941 года штаб корпуса и 108-я стрелковая дивизия сосредоточились в Здановичах, 64-я стрелковая дивизия без тыловых частей и припасов в лесу южнее Заславля. На тот момент в состав корпуса ещё входила 161-я стрелковая дивизия, 24 июня 1941 года переданная в состав 2-го стрелкового корпуса.

24 июня 1941 года соединения корпуса начали выдвижение с целью занятия позиций в Минском укреплённом районе.. К 25 июня 1941 года соединения корпуса заняли позиции по обе стороны шоссе на Молодечно с северо-запада, запада и юго-запада Минска, по рубежу Довбарево, Щедровщина, Рогово, Заславль, Старое Село, Койданово. Протяжённость оборонительного рубежа корпуса составляла 80-84 километра, на правом фланге 64-я стрелковая дивизия занимала фронт порядка 60 километров, на левом около 30 километров занимала 108-я стрелковая дивизия без одного неприбывшего полка.. После полудня 25 июня 1941 года перед фронтом 64-й стрелковой дивизии были отмечены первые немецкие танки. Посланный разведывательный батальон дивизии близ Радошковичей разгромил часть штаба 39-го моторизованного корпуса, захватив весьма важные документы и пленных. К концу дня разгорелся бой в районе Заславля.

26 июня 1941 года правый фланг корпуса подвергся сильным атакам вдоль шоссе на Молодечно близ Рогово. Части 64-й стрелковой дивизии в основном отбивали атаки противника, однако немецкие войска сумели потеснить левый фланг 288-го стрелкового полка к Белоручью. На левом фланге корпуса 108-я стрелковая дивизия вела бои в районе Койданово (по другим сведениям на её участке противник не появлялся до 27 июня 1941 года). К 27 июня 1941 года 108-я стрелковая дивизия отступила к станции Фаниполь, 64-я стрелковая дивизия южнее шоссе на Молодечно также отступала к Минску, оставив Заславль, Рогово, а севернее шоссе, отрезанный 288-й стрелковый полк оставил Белоручье и отступил даже северо-восточнее Логойска.

К 28 июня 1941 года ситуация ещё ухудшилась, тыловые части корпуса были отправлены в район восточнее Минска. О 288-м стрелковом полке не было известно ничего, 30-й стрелковый полк был разбит и отступал вместе с частями 2-го стрелкового корпуса на Волму, 159-й стрелковый полк вёл бои южнее Заславля, 108-я стрелковая дивизия в тяжёлых боях пыталась удержать район юго-западнее Минска. К 30 июня 1941 года было ясно, что остатки корпуса оказались в окружении. 1 и 2 июля 1941 года остатки 159-го стрелкового полка и 108-я стрелковая дивизия, а также зачисленные в состав 159-го полка солдаты и офицеры, отступающие от границы, прорывались к своим.

Штаб корпуса был ещё 29 июня 1941 года атакован танками в районе Койданово — Фаниполь, на 30 июня 1941 года находился в лесу южнее Дрехчи. 2 июля 1941 года штабу корпуса, вышедшему к реке Березина была поставлена задача обороны на участке Чернявки, при слиянии рек Березина и Бобр, подчиняя себе выходящие из окружения соединения. Корпус, в состав которого была включена 8-я воздушно-десантная бригада, передислоцировался в район Немоницы, объединил под своим командованием части, действующие в том районе и приступил к организации обороны по Березине на участке Холхолец, Борисов, Чернявка. Первоначально входящие в корпус дивизии по состоянию на 4 июля 1941 года вышли к Березине, но ещё не переправились. Штаб корпуса находился в Боярах. h

На 5 июля 1941 года в корпус входили 50-я стрелковая дивизия, БТУ, 1-я мотострелковая дивизия, и корпус атаковал Борисов. Однако, 17-я и 18-я моторизованные дивизии отбили контратаки и отбросили части корпуса на рубеж Крупки, Выдрица. Штаб корпуса находился в Славени.. 6 июля 1941 года корпусу было приказано смениться на позициях и двигаться по маршруту Орша, Дубровно, Ляды, Красный. Однако в этот день корпус в составе 1-й мотострелковой дивизии, 115-го танкового полка и курсантов Борисовского училища продолжал атаки Борисова. В наступлении части корпуса сумели выйти к 7 июля 1941 года на рубеж реки Друть. Очевидно, что приказ об отводе в тыл управления корпуса был выполнен и на 17 июля 1941 года управление корпуса находилось в Ярцево.

К тому времени в район Ярцева прорвались немецкие танковые части и командиру корпуса были подчинены остатки 25-го стрелкового корпуса, 23-го механизированного корпуса, все отошедшие в район Ярцево части, артиллерийский полк и рота танков Т-26 с задачей организовать противотанковую оборону в районе Зуево, Гаврилово, Гришино, с задачей не допустить прорыва противника из района Духовщины на Смоленск. Фактически же в подчинение корпусу было отдано до трёх полков пехоты и столько же артиллерийских полков. Сведений о действиях этой группы не имеется, поскольку с юга в Смоленск уже ворвались части вермахта, а от Духовщины к шоссе Москва — Смоленск западнее Ярцево прорвались танковые части противника. Управление корпуса отступало на юг к Днепру, и после того, как переправилось, было отведено в резерв, где получило под своё командование в районе Семлево, Вязьма вышедшие из окружения и пополненные свои же 64-ю и 108-ю стрелковые дивизии, а также 38-ю стрелковую дивизию.

19 июля 1941 года соединения корпуса, входя в состав группы Рокоссовского выдвинулись к Ярцево, и сумели в боях вернуть город, а затем к 27 июля 1941 года продвинуться к Соловьёвской переправе и удерживать её, обеспечивая пути отхода войск, окружённых в районе Смоленска. В течение августа 1941 года корпус ведёт бои за переправы и за Ярцево, переходившее из рук в руки.

Был задействован в Духовщинской операции.

2 сентября 1941 года управление корпуса из боёв выведено, 5 сентября 1941 года личный состав управления обращён на формирование управления 54-й армии, 11 сентября 1941 года управление корпуса было расформировано.

Боевой состав

Дата	Фронт	Армия	В составе (стрелковые)	Другие части, в том числе приданные	Примечания
22.06.1941	Западный фронт	-	64-я стрелковая дивизия, 108-я стрелковая дивизия	49-й корпусной артиллерийский полк, 290-й отдельный сапёрный батальон, 249-й отдельный батальон связи
01.07.1941	Западный фронт	13-я армия	64-я стрелковая дивизия, 108-я стрелковая дивизия	290-й отдельный сапёрный батальон, 249-й отдельный батальон связи
10.07.1941	Западный фронт	-	17-я стрелковая дивизия, 64-я стрелковая дивизия, 108-я стрелковая дивизия	290-й отдельный сапёрный батальон, 249-й отдельный батальон связи
01.08.1941	Западный фронт	Группа войск Ярцевского направления	38-я стрелковая дивизия, 64-я стрелковая дивизия, 108-я стрелковая дивизия	290-й отдельный сапёрный батальон, 249-й отдельный батальон связи
01.09.1941	Западный фронт	16-я армия	38-я стрелковая дивизия, 108-я стрелковая дивизия, 152-я стрелковая дивизия	290-й отдельный сапёрный батальон, 249-й отдельный батальон связи

Командование

• Юшкевич, Василий Александрович (с 14.03.1941 по 11.09.1941), комдив, с 07.08.1941 генерал-майор

Ссылки

• [www.victory.mil.ru Боевой состав Советской Армии]
• Перечень № 4 управлений корпусов, входивших в состав Действующей армии в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.
• [soldat.ru/com.html Командный состав РККА и РКВМФ в 1941—1945 годах]

Отрывок, характеризующий 44-й стрелковый корпус (1-го формирования)

К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.